Энола Холмс и загадка розового веера - Спрингер Нэнси - Страница 9

— Поздновато, не находите? — проворчал дворецкий. — Больше недели прошло.

Я решила, что лучше ничего на это не отвечать, и застенчиво улыбнулась.

Дворецкий нахмурился:

— У вас нет визитки?

— Я новенькая, — сочинила я на ходу. — Мне еще не напечатали карточку.

— А, вот оно что. Неделю спустя к нам отправляют новичка.

Меня не обидел его ворчливый тон, поскольку он лишь подтвердил мою догадку: виконтессе Инглторп очень хотелось бы появляться в газетах не реже, скажем, какой-нибудь герцогини, и она считала, что ей уделяют недостаточно внимания в женской прессе, а прислуга, разумеется, разделяла ее праведное негодование.

Я подавила улыбку. Теперь я даже не сомневалась, что меня примут: тщеславие виконтессы не позволит ей отказаться от интервью.

Действительно, пока дворецкий поднимался к хозяйке, чтобы доложить, экономка — удивительно приятная дама по имени Доусон — уже показывала мне маленькую столовую.

— Мы все оставили как было, — говорила она. — Кроме цветов, конечно. Миледи много сил на это потратила, и ей нравится иногда сюда заходить любоваться результатом.

Лично у меня не возникло никакого желания «любоваться» этой комнатой. Казалось, я попала в коровье вымя. Прежде я вполне спокойно относилась к розовому цвету, однако теперь, стоя перед розовыми шторами с розовой драпировкой, столами, покрытыми розовыми скатертями, и розовыми стенами, я постепенно начинала его ненавидеть.

Чтобы не выйти из образа и в то же время скрыть побледневшее от отвращения лицо, я открыла блокнот и принялась поспешно записывать в него все детали: розовые шелковые ленты под потолком и на рамах картин, розовая сетка, нависающая над столами, розовые японские фонарики на розовых шнурках.

— Мы подавали кокосовые пирожные под розовой и белой глазурью, розовое мороженое, выложенное на тарелках в форме купидончиков и лебедей. Ее светлость была в розовом платье, заказанном из Франции, а всей прислуге специально для этого события выдали розовые чепцы и розовые фартуки. Комнату освещали розовые свечи, и казалось, будто мы попали в волшебную страну!

Я стиснула зубы, чтобы удержаться от колкого замечания, и пробормотала:

— Цветы?

— О! Прелестнейшие столистные розы — шикарные букеты. И у джентльменов в петлицах тоже были розы, только белые — розы могут быть любого цвета, но розовый, видите ли, заложен у них в названии.

— Да, понимаю. — Я вымученно улыбнулась. — Очень хитро.

— Это ее светлость придумала. И подарки гостям подготовили чудесные: бумажные розовые веера для дам и бумажные розовые цилиндры для джентльменов.

— Как занимательно, — бесцветным голосом отозвалась я.

— Да, их это знатно развеселило.

Наконец мы подошли к интересующему меня вопросу:

— Кто пришел на чаепитие?

— Джейкобс пошел спросить виконтессу, можно ли выдать вам список гостей. Изволите проверить, не вернулся ли он еще?

— Да, пожалуйста, — ответила я, пожалуй чрезмерно пылко; меня уже начинало подташнивать от этой комнаты, как будто я переела засахаренных слив. Когда мы вышли в коридор, обставленный самым обычным образом, я вздохнула с облегчением.

Проходя мимо гостиной, я заглянула в открытую дверь и резко остановилась, чуть ли не разинув рот.

— Великолепный, не правда ли? — сказала экономка, догадавшись, что именно привлекло мое внимание.

На дальней стене, на почетном месте над каминной полкой, висела большая картина, написанная маслом и обрамленная золотой рамой. На картине в полный рост и чуть ли не реального размера была изображена леди, элегантно восседающая на тахте в платье из узорчатого шелка ярко-алого цвета, изысканнее которого я в жизни не видела, и небрежно прижимающая к груди белого персидского кота. Замечу мимоходом, что нет ничего глупее, чем держать домашнего питомца в доме, полном бесценного фарфора — правда, по моим наблюдениям, чем богаче хозяева, тем больше их тянет на всякие глупости и тем чаще они ставят под угрозу дорогой ирландский хрусталь и соболиные меха, которые в результате оказываются все в белой кошачьей шерсти. Однако не эти соображения и не роскошный вечерний туалет дамы на портрете лишили меня дара речи.

Это были ее изящные черты на полном лице.

— Это, понятное дело, моя хозяйка, — сообщила экономка.

Виконтесса — одна из матрон, которых я видела в Общественной дамской комнате.

Не успела я в полной мере осознать, какой опасности сама себя подвергла, как сзади меня прозвучал голос дворецкого:

— Леди Отелия Тороуфинч, виконтесса Инглторпская, желает видеть вас в своей личной гостиной.

Глава седьмая

Ох.

Сама виконтесса?!

О нет. Мне невыносимо захотелось спастись бегством, как будто уже не было сомнений, что она знает... нет, быть не может... значит, непременно узнает... поймет, что я вовсе не из «Вуменс газетт» и сую свой значительных размеров нос в ее дела. Догадается, что ко мне попал тот самый розовый веер...

Все эти тревожные мысли звенели у меня в голове, пока я поднималась по лестнице вслед за дворецким. В такие моменты я всегда благодарила судьбу за то, что мой отец был логиком и что я училась по его книгам, поскольку это позволяло мне делать следующие заключения:

Дано: Виконтесса Инглторп посетила Общественную дамскую комнату в то же время, что и я.

Допущение: Она меня узнает.

Заключение: Неубедительно.

Сомнительное допущение: Она обратила на меня внимание и запомнила мое лицо.

Допущение: Она поймет, что я НЕ репортер из «Вуменс газетт».

Заключение: Допущение ошибочно, так как журналистки тоже могут пользоваться общественной уборной.

Только мне удалось себя успокоить — и в то же время подняться на верхнюю ступеньку, — как внизу с грохотом распахнулась дверь и раздался громкий рев:

— Ха-ха!

Я подпрыгнула на месте и пискнула, как загнанный в угол кролик: ведь это был голос жуткого хозяина мастифа за врытой в землю оградой!

«Невозможно!» — возразил голос разума. По какой причине...

— Ха-ха! Вот мы и здесь!

Дворецкий выглядел не менее изумленным, чем я, — настолько, насколько вообще может выглядеть изумленным дворецкий с непроницаемым лицом.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он и пошел обратно на первый этаж — проверить, в чем дело, а я осталась наблюдать за происходящим, перегнувшись через перила.

— Забегайте! Ха-ха! Можете таращиться на все сколько душе угодно, оборванки!

Я не могла поверить своим глазам: это и правда был тот самый здоровяк, который обещал оставить меня гнить в канаве. В камзоле, с пластроном, в угольно-черных бриджах и кремовых гетрах, с ухмылкой на грозном лице, которую явно выдавил из себя с трудом и считал улыбкой, он вел за собой, что было совершенно неожиданно, целый выводок сироток, разбившихся по парам, — девочек в уродливых коричневых передниках в клетку, настолько коротко остриженных (во избежание заражения вшами), что их легко было принять за мальчишек, даже несмотря на чепцы с оборками. 

Дворецкий подошел к Господину Ха-ха, как я про себя его прозвала, с мрачным видом поклонился и что-то пробормотал.

— Да просто хотелось порадовать маленьких попрошаек, ха-ха! — проревел в ответ здоровяк. Я с невольным восхищением отметила, как покраснела его лысеющая голова, и мысленно сравнила ее с помидором. — Какие-то возражения?

Вероятно, он прочел в почтительной манере дворецкого скрытый вопрос и сомнение в том, что сейчас подходящее время устраивать сироткам экскурсию по чужому дому.

— Ничего не трогайте, — приказала дама средних лет, замыкающая процессию, — в ней сразу узнавалась матрона из сиротского приюта: не только по строгому коричневому платью и еще более строгому тону, но и по типичному для дам подобной профессии чепцу, совершенно безумному и не похожему ни на какой другой — напоминающему вывернутый наизнанку тюльпан из накрахмаленного белого хлопка, обшитый рюшами. Мне сразу захотелось нарисовать ее в виде коричневого маяка с округлым белым фонарем на верхушке.