Инфер 10 (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" - Страница 24

— И где этот доходный дом?

— Так там же у причалов! Спроси любого — покажут! Но про Альбаира я тебе и сам могу пересказать. Про него столько всего говорят, что сразу ясно — вранье!

— Ну перескажи — я поощряюще кивнул — Но лучше просто озвучь мне самое безумное из услышанного тобой вранья про Альбаира.

— Эм-м-м…

— Стоп! Не думай — просто дай волю языку…

— Ну… Альбаир рожден брухой столетия назад!

— Надо же…

— Мать его — бруха!

— Ты уже говорил.

— И она зачаровала его кожу сделав ее непробиваемой для любого оружия! Даже пули его не берут!

— Хм…

— Он сам — чародей! Одним взмахом может положить целый отряд — люди мол сами видели!

— О как…

— Альбаир велик и могуч!

— Завязывай с дистанционным вылизыванием его жопы…

— А?

— Или ты буквально?

— Он больше самого рослого мужика в два раза! И сильнее в десять раз! Одной рукой поднимает быка!

— Хм…

— Обычные животные не могут вынести его вес, и он наколдовал себе стальную лошадь, что не знает усталости и может нестись так быстро, что… что… что даже ветер… и ветер…

— Что встречный ветер аж раздует пожар изжоги?

— А?

— Что еще?

— Он… даже боюсь сказать.

— Тогда прошелести застенчиво булками…

— Он говорит с богами! — подавшись ко мне, шепотом поведал тощий гоблин и попытался выхватить у меня из рук весь стакан, но получил звонкий щелбан и отшатнулся с вскриком — Ай, хер слона тебе в… ой! Прости, амиго! Это я так… а мяса больше не дашь?

— Забирай — бросив ему почти пустой стакан, я подпрыгнул и уцепился за свисающую с борта родной баржи веревку — Еще увидимся, гоблин.

— Спасибо что не обманул с платой!

— Я Ба-ар.

— Я Ахулан!

— Еще увидимся, плотогон Ахулан — пообещал я, подтягиваясь.

— Зачем угрожаешь?

Усмехнувшись, я махнул рукой на прощание и плот с одинокой фигуркой пропал в темноте за кормой.

— Ну что там сказали про червя? — жадно спросил носовой охранник.

— Да говорят пора уже перестать ей пихать в себя всякое и пусть лучше найдет мужика нормального — тяжело вздохнул я и груда тряпок на носу зашевелилась, откуда медленно вылезла скрюченная от боли мулатка:

— Дерьма ты кусок! И лучше бы ты порубил на мелкие куски и сжег ту тварь! Ох…

Присев на корточки, я оценил выражение ее посерелого лица и, не глядя, протянул руку к переминающему рядом охраннику:

— Давай сюда свою заначку с бухлом. Ей нужнее.

— Да я на посту никогда…

— Кадык в жопу вомну.

— Вот фляга, амиго, вот фляга…

Оставшиеся две трети ночной смены прошли буднично — под звериные крики и матерные проклятья трясущейся бухой мулатки с дырявой сиськой и резонирующие с ней вопли и завывания ночных светящихся попугаев, обитавших в этой части руин Церры и, кто бы сука сомневался, находящихся под чуткой заботой Седьмицы.

Из чуток интересного — пару раз проплыли мимо дохлые гоблины, причем оба с торчащими из спин длинными стрелами. Их выловили на впередиидущих баржах, обыскали и бросили прямо там же на грузе, для приличия прикрыв тряпками. Еще через пару километров, когда мы тяжело тянулись мимо оставшегося с краю фарватера кирпичного зуба, я заметил и выдернул из щели между кирпичами точно такую же длинную стрелу и оценил снаряд сначала мельком, а потом, проникшись уважением, с куда большим вниманием. Пулевидный наконечник снабжен тремя отточенными лезвиями, клееное из тонких планок древко сильно больше полуметра в длину, три намокших и потерявших цвет, но вроде бы желтых пера в оперении — стрела была недешевой. И нахрена все эти перестрелки? Сведение личных счетов? Или скорее грабанули лодку идущих к центру рыбаков. Вытянув левую руку перед собой, я приложил к ней стрелу, примерился, задумчиво покачал головой и, повозившись со снарядом еще чуток, уронил его за борт, стараясь не привлекать к себе внимания, после чего залег в свое логово и не покидал его до самого финиша. Поймать такую стрелу жопой мне совсем не улыбалось.

По рации на баржи передавали хриплые приказы не забывать о регулярном патрулировании и проверки бортов и воды у этих самых бортов, но я на этот самоубийственный приказ забил с разу. Да, неподчинение как оно есть — будь я командиром уже показательно пристрелил бы столь наглого гоблина. Хотя столь бы тупой приказ я бы и не стал отдавать. Нахрена? Никто не сможет втихую украсть тяжеленный бочонок не пойми с чем. Если кто и посягнет на чужое добро, то скорей всего атакует кормовую баржу, сначала бесшумно убрав всех трех охранников и команду, для чего пошлют вплавь группу умелых головорезов. Шуметь не стоит — баржу тянут тросы лебедок над нами. Там же ходят патрули по переброшенным между крышами мосткам. Один крик и где-то там обязательно найдутся сейчас не горящие прожектора, а рядом меткий стрелок, которому дон Кабреро наверняка приплачивает, чтобы тот не дремал, когда мимо будет проходить его конвой. Стрелку всегда приплачивают. Поэтому и кража и ограбление делом будут нелегким и кровавым. Проще даже не начинать. А вот выстрелить из лука по живой мишени, находясь на удаленной позиции где-нибудь внутри мертвого небоскреба — вот с этим уже надо считаться. Бояться надо тех, кто убивает злого кайфа ради. Ну и обитающих в руинах и под водой тварей — слышал о них я уже немало пока валялся на койке в общаге, но вживую пока не видел. Ночью Церра вымирает. Все прячутся в небоскребах со свежими кирпичными латками и тихо ждут рассвета, а те, кто вынужден выходить в ночь, ходят только по верхним этажам и крышам, избегая спускаться к дышащей смертью воде.

Забил на приказы, кстати, не только я, а поголовно весь состав. Там, где ближе к началу конвоя охранники вынужденно выполняли службу как надо — их зона ответственности просматривалась с головного судна и могли покарать. Но чем дальше к хвосту, тем хуже неслась служба. И дело не в лени — мы уходили от центра полиса и бойцы буквально срались от страха, ведь их инстинкты самосохранения выли внутренними сиренами. И проплывающие мимо трупы со стрелами в спинах спокойствия не добавляли.

Но обошлось.

Без проблем и остановок конвой барж дотащился до нашей конечной остановки, воткнутой где-то между Церрой и побережьем, остановившись у длинного насыпного пирса. Прозвучала команда, я закинул бухую мулатку на плечо, пересек пирс поперек и поднялся на борт сидящей куда выше точно такой же грузовой баржи. Назад мы шли порожняком и всех это вполне устраивало — включая горстку вбежавших следом за мной закутанных в тряпки и воняющих потом и рыбой пассажиров. Не успел я опустить что-то бормочущую охранницу на один из валяющихся на палубе под тентом тонких соломенных матов, как на него плюхнул жопу тощий бородатый парень, уставившись на меня с неким вызовом. Я пнул. Он охнул, подскочил и чуток сместился, откуда возмущенно сообщил:

— Я человек образованный! Читать умею!

Уважительно кивнув, я пнул еще раз и сильнее. Упав на бок и заверещав, он полез рукой к поясу, но был остановлен властным окриком своего спутника — седого невысокого старика в домотканом шерстяном плаще поверх голого тощего тела, прикрытого лишь просторными старыми трусами и коростой раздражения. Имелась еще объемная сумка, но ее за предмет одежды я считать не стал. Бородатый парень продолжал возмущенно что-то шептать и демонстративно шлепать себя ладонью по поясу, где наверняка имелся прикрытый подолом безрукавки нож, но резко заткнулся, когда я стащил с груди мулатки насквозь промокшую от крови и пота майку и поднял тяжелый от влаги тампон, обнажив рану со вспухшими краями. Рана продолжала сочиться сукровицей, но края плотно сошлись благодаря двум умело наложенным или скорее воткнутым в кожу деревянным зажимам, выточенным центровым охранником из попавшейся под руку ветки. Выбросив тампон за борт, я вернул майку на место и уселся рядом с напарницей, задумчиво глядя на ее мокрое от пота лицо и подергивающиеся веки. Ее лихорадит. А до того, как вытащил паразита её не лихорадило, хотя беспокоил огромный гнойник.