Хоровод со смертью - Александрова Наталья Николаевна - Страница 31

– Ну, что еще? – проворчал художник. – Говорил же я тебе – не беспокой меня по утрам, когда я работаю!

– Хозяин, но там пришел какой-то человек…

– Что еще за человек? Скажи госпоже, пусть поговорит с ним…

– Но этот человек желает видеть только вас, хозяин! Только с вами желает разговаривать!

Мастер проворчал что-то раздраженно, но сбросил рабочую блузу и отправился в прихожую.

Там, в полутьме, стоял какой-то незнакомый человек.

Несомненно, это был не слуга, а знатный господин – строгий черный кафтан, круглая шляпа, отороченная мехом… Но разве знатные господа ходят без свиты? Разве они ждут в прихожей, как просители?

Что-то странное было в этом человеке.

По плечам рассыпались длинные, белые как лен волосы, обрамлявшие узкое, бледное лицо. Из-под низко опущенных полей шляпы на мастера Бернта глядели непривычно светлые, холодные, как талая вода, глаза. Узкие губы краснели на бледном лице, как ножевой порез.

В этом лице было что-то притягательное, манящее, влекущее – но вместе с тем отталкивающее и отвратительное.

При всей его необычности оно казалось обыденным и будничным, как может быть обыденной смерть, страдание, болезнь… точнее – Болезнь, собирающая каждый день свою страшную жатву.

– Здравствуй, мастер Нотке! – проговорил незнакомец тихим, холодным голосом.

– Мое почтение, господин! – отозвался художник, вглядываясь в лицо своего гостя.

Он подумал, что такое лицо следует изобразить на одной из своих картин. На задуманном им изображении Страшного суда. Это – лицо грешника… Не кающегося, сломленного, побежденного грешника, а закоренелого, упорствующего в своих грехах.

Или даже… или даже Отца Зла, Отца Лжи, Сатаны…

– Мое почтение, господин! – повторил художник. – Кто вы и что вам угодно?

– Мое имя ничего вам не скажет… – отмахнулся гость. – Впрочем, меня зовут Луи Циффер, я – торговец из Брюсселя и собираюсь какое-то время провести в Любеке. Я много слышал о вас, мастер Нотке, и хотел бы заказать вам картину Страшного суда для церкви Святого Якоба…

– Негоже обсуждать такие важные дела в прихожей, – перебил гостя художник. – Позвольте пригласить вас в парадные комнаты… Там куда светлее и куда удобнее будет разговаривать…

– Не стоит! – Гость повысил голос. – У меня мало времени, и удобства меня не интересуют. Я хочу, чтобы вы обдумали мое предложение и как можно быстрее сообщили свое решение.

– Страшный суд, вы сказали… – повторил художник.

Он сам только что думал, что хорошо бы создать алтарную композицию на тему Страшного суда. У него уже появились какие-то предварительные наметки. И тут так кстати появляется этот заказчик… это не может быть случайностью. В этом чувствуется рука судьбы, рука Провидения.

– Да, Страшный суд! – повторил гость. – Но не такой, каким его обычно изображают другие мастера. На их картинах грешники выходят жалкими и сломленными, а черти – смешными и причудливыми уродцами. Ваша картина, мастер Нотке, должна показать все так, как бывает на самом деле…

– На самом деле? – переспросил художник, уже догадываясь о том, каким будет ответ, и страшась его. – А как оно на самом деле? И кто может это знать?

– Да, вы должны показать все так, как есть на самом деле! – повторил гость громко и внушительно. – Ведь зло красиво и притягательно, мастер Нотке! Иначе у него не было бы столько верных прислужников! Зло красиво, могущественно, непобедимо! И таким вы изобразите его на своей лучшей картине…

– Я подумаю… – ответил мастер, невольно отступив. – Я подумаю над вашим предложением…

– Только не слишком долго, мастер Нотке, не слишком долго! Я не привык, чтобы над моими предложениями долго думали. А чтобы вам лучше думалось – я покажу вам награду, которая вас ожидает, если я останусь доволен работой!

Он достал из-под полы плаща замшевый мешочек, развязал его…

В полутемной прихожей стало светлее, ее заполнило сияние, свечение, россыпь искр от драгоценных камней, которыми под завязку был набит замшевый мешочек.

Рубины и сапфиры, опалы и яхонты, аметисты и алмазы.

А сверху, на груде других камней, покоился огромный изумруд, светящийся, как загадочный кошачий глаз.

«Он как раз под пару моему рубину…» – подумал художник, с трудом отводя глаза от волшебного сияния.

– Я… подумаю… – повторил он тихим, запинающимся голосом, голосом околдованного, одурманенного человека. – А где… как мне найти вас, господин?

– Меня не нужно искать! – ответил странный гость. – Я сам приду завтра в это же время.

На следующий день около пяти часов Агриппина поджидала Старыгина возле классического желто-белого здания на Васильевском острове, в котором размещался нужный им Дом культуры.

Правда, со вчерашнего дня коньяк выветрился, энтузиазм угас, и Агриппина очень сомневалась – нужно ли ей влезать в самодеятельное расследование. Точнее – почти не сомневалась, что это будет только пустой тратой времени и нервной энергии.

В конце концов, с чего она взяла, что этот номерок действительно является ключом к какой-то тайне? Может быть, он случайно оказался на больничной тумбочке…

А если даже не случайно, если и впрямь он связан с каким-то секретом – в любом случае это не ее, Агриппины, секрет, не ее дело. А она придерживалась в жизни простого правила: каждый должен заниматься своим собственным делом и стараться делать его как можно лучше…

В общем, она хотела отказаться от дурацкой идеи с расследованием, но возникло серьезное препятствие – они договорились со Старыгиным встретиться здесь, возле этого злополучного Дома культуры, а Агриппина была очень обязательной женщиной и не могла не прийти туда, куда обещала. Можно было, конечно, позвонить Старыгину и отменить встречу под благовидным предлогом, но служебный телефон, который ей дали в справочной Эрмитажа, не отвечал, а мобильными номерами они накануне не обменялись. Старыгин отчего-то не предложил, а она не посчитала нужным навязываться. Тем более что вовсе не собиралась продолжать знакомство с рассеянным реставратором.

И вот теперь она стояла перед входом в Дом культуры и раздраженно поглядывала на часы.

Было уже десять минут шестого, а Старыгин все не появлялся.

Ну конечно – он ведь, можно сказать, человек искусства, значит, точность для него – иностранное слово! Это она, Агриппина, приземленный, низменный человек, который дорожит своим и чужим временем, а он из тех, кто спрашивает прохожих: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

С каждой минутой Агриппина закипала все больше и больше.

Наконец, когда она уже собиралась плюнуть и уйти, возле входа в Дом культуры затормозила машина и из нее выскочил запыхавшийся, всклокоченный Старыгин.

– Вы всегда так поразительно аккуратны? – сухо осведомилась Агриппина, демонстративно взглянув на часы.

– Извините, в пробке застрял! – проговорил Старыгин, приглаживая волосы. – Ну, пойдемте, не будем терять время!

– Мы его и так уже достаточно потеряли! – недовольно буркнула Агриппина и вслед за Дмитрием Алексеевичем направилась к дверям Дома культуры.

Дмитрий Алексеевич мимоходом огорчился. Ну, какая все же нелюбезная женщина! Вчера он было заметил в ней каплю человечности, но за ночь все куда-то делось! Теперь, хоть лопни, а никак не представить ее в вечернем платье! Снова эти брюки бесформенные, куртка серо-зеленая… Да еще и смотрит волком. Ну, опоздал он, так ведь пробки проклятые. Он извинился, а она все равно рычит. Наверное, и с больными так же обращается.

Дмитрий Алексеевич так огорчился, что даже не пропустил вперед Агриппину, и первым проскочил в дверь.

Они вошли в просторный холл. На стене слева от входа висели афиши предстоящих мероприятий. Напротив за низеньким столиком сидела симпатичная старушка в круглых очках и вязала что-то из разноцветной шерсти. Возможно, носок или детскую шапочку.