Хоровод со смертью - Александрова Наталья Николаевна - Страница 27

Агриппина вынуждена была признать, что вещи здесь очень красивые и настоящие, и от этого она почувствовала непонятное раздражение. Скажите, какой барин – поселился в такой огромной квартире и заставил ее мебелью, так что и не пройти…

Однако она тут же одернула себя – завидовать глупо, ни к чему хорошему это не приводит. В свое время она решительно с этим разобралась и выработала линию поведения. Ненавидеть кого-то только потому, что ему повезло родиться в большом городе и иметь любящих обеспеченных родителей, – совершенно пустое занятие. Так уж распорядилась судьба, что одному – добрая бабушка с пирожками и сказкой на ночь, елка к Новому году и подарки в яркой шуршащей бумаге, красный велосипед с блестящими спицами, теплое море и заботливые отцовские руки, поддерживающие в воде, пушистый бежевый медведь, спящий рядом в кровати, и связка оранжевых шаров, уплывающая в синее небо.

А другому – унылые осенние дни, улица с вечно непросыхающей грязью, в которой при каждом шаге остаются резиновые сапоги, потому что они велики на два размера, обледенелые ступени, тяжелое ведро с водой, норовящее вырваться из слабых детских рук, пьяный голос отчима за тонкой перегородкой, холод, грязь и мат.

Такая выпала карта, и ничего тут не изменишь. Но это только в детстве. А дальше, как любили говорить в советские времена, каждый сам кузнец своего счастья. Можешь остаться в этом болоте навсегда, увязая все глубже, а можешь вырваться в большой город, выучиться, приобрести хорошую профессию и обустроить свою жизнь по собственному вкусу. Разумеется, соответственно возможностям.

Можешь окончить школу, встретить хорошего парня, выйти замуж и нарожать внуков любящим бабушке и дедушке, а можешь валяться в районной больнице с исколотыми венами и умереть, в конце концов, от передозировки.

Агриппине пришлось рано принимать решение, ей не было еще и восемнадцати. Она быстро разобралась в жизни и твердо решила идти к намеченной цели и не тратить попусту время и силы.

Сейчас она пожалела, что согласилась остаться, но делать нечего – придется пить кофе. Не то чтобы она боялась показаться невежливой, она вообще мало интересовалась тем, как она выглядит в глазах посторонних людей, тем более – в глазах этого бестолкового рассеянного типа. Они друг другу никто, через несколько минут расстанутся и тут же забудут о существовании друг друга. Но он может вообразить, что она – пустая заполошная личность, по десять раз за час меняющая свои намерения, а вот уж этого Агриппина никому не позволит.

Старыгин прошел на кухню, снял с крючка медную чеканную джезву, насыпал в нее кофе, повернулся к Агриппине:

– Вы проходите в комнату, сейчас я поставлю кофе и приду…

Она неохотно развернулась, окинув взглядом кухню.

В отличие от остальной квартиры здесь не было ничего лишнего, все стояло на своих местах и сияло чистотой. Видно, что Старыгин прекрасно управляется со своим холостяцким хозяйством. Или здесь все-таки бывает какая-то женщина? Отчего-то Агриппине претила такая мысль. Скорее всего, он просто нанимает уборщицу, да хоть ту же соседку, что с котом сидит, пока он в отъезде.

Однако, отметив, что Старыгин двигается по кухне ловко и уверенно, она решила, что все же этот рохля кое-что умеет. По крайней мере, на своей кухне.

Агриппина замешкалась в дверях кухни, и Старыгин, по-своему истолковав ее замешательство, обратился к коту, который сидел посреди кухни, влюбленно наблюдая за дверцей холодильника:

– Василий, покажи гостье дорогу!

Кот не подвел: он поднялся, пренебрежительно взглянул на Агриппину и неторопливо направился по коридору, гордо подняв хвост, как предводители туристских групп несут над головой зонтики или трости, чтобы не растерять свое стадо.

– Надо же – он у вас дрессированный! – проговорила Агриппина, следуя за котом.

– Не дрессированный, – возразил Старыгин. – Кошку нельзя выдрессировать, она для этого слишком самолюбива. Просто он понимает меня и делает то, что я прошу, если, конечно, это не слишком противоречит его собственным интересам…

Агриппина недоверчиво хмыкнула.

Вслед за котом она вошла в просторную комнату.

Как и в прихожей, здесь было слишком много красивых вещей, слишком много картин и репродукций, слишком много пыли. Как он живет в такой захламленной квартире?

Она устроилась на низком уютном диване, покрытом мягким шерстяным покрывалом в золотистых разводах. Кот тоже вскочил на диван, пристроился рядом с ней, потерся пушистым боком – то ли налаживал отношения, то ли из вредности хотел полинять на ее свитер рыжей шерстью. Агриппина решила считать это дружеским жестом и почесала Василия за ухом. Он не возражал.

Кот Василий очень недружелюбно относился к гостям женского пола. Проще говоря, он ревновал. Однако котяра был хоть и избалован хозяином сверх меры, однако умен и хорошо понимал свою выгоду. Так, с возрастом, он уразумел, что женщины в квартире – это, так сказать, неизбежное зло. Хозяин отчего-то не может обходиться без женского общества, а его, Василия, задача – сделать так, чтобы дамы приходили пореже и уходили пораньше.

За эту гостью кот был спокоен – хозяину она не слишком нравилась, наверное, потому, что от нее пахло не духами, а лекарствами. Так что посидит немного и уйдет, а они останутся в теплой светлой квартире. С полным холодильником, между прочим.

В дверях появился Старыгин с подносом.

Он поставил поднос на низкий столик – на нем стояли дымящаяся джезва, две чашки тонкого старинного фарфора, серебряная вазочка с печеньем, коробка конфет. Агриппина отметила, что конфеты эстонские, привезенные из Таллинна.

Под ее насмешливым взглядом он расстелил на столике салфетки и бережно расставил чашки.

«Дорогие небось, – сообразила Агриппина, – трясется над ними, разбить боится. Тогда поставил бы что-нибудь попроще… Передо мной, что ли, выпендривается?»

Она задумалась на секунду и поняла, что нет. Ничего он не выпендривается, просто привык пользоваться красивыми старинными вещами и приучился относиться к ним бережно.

Агриппина едва заметно пожала плечами. Самой ей было решительно все равно, из чего пить. То есть, конечно, не из консервных банок, но дома у нее имелась кружка с отбитой ручкой и облезлым петухом на боку. Кружка эта была не то чтобы любимая, но почти единственная, годилась и для чая, и для кофе, и для воды, и для сока. Вот когда она окончательно треснет, Агриппина купит новую. А сервизами разными комнату загромождать она не собирается.

Точно так же ей было все равно, на чем есть, на чем сидеть – лишь бы удобно, комфортно, а на эстетических вопросах она никогда не зацикливалась.

– Да, вы же хотели чего-нибудь выпить! – спохватился Старыгин. – Виски? Коньяк?

– Да необязательно. – Агриппина неожиданно растерялась. – Я вообще-то не пью…

– Конечно. – Старыгин смущенно улыбнулся. – Я тоже практически не пью, вы не подумайте. Но это просто чтобы не простудиться… на улице промозгло…

– Ну, тогда чуть-чуть коньяку…

Старыгин достал из невысокой старинной горки пузатые коньячные бокалы, вытащил откуда-то из потайного места бутылку темного матового стекла в медалях и надписях, Агриппина заметила незнакомое французское название.

Дмитрий Алексеевич склонился над ней, в бокал полилась тонкая струйка красновато-золотистого напитка.

Наклонившись над гостьей, Старыгин случайно увидел в вырезе простого свитера ее шею и ключицу.

Под бледной кожей билась маленькая синеватая жилка, и в этом была такая беззащитная, трогательная женственность, что Старыгин смутился больше прежнего. Эта трогательная жилка совершенно не вязалась с показной грубостью Агриппины и снова заставила его представить свою гостью в длинном вечернем платье, с накинутым на плечи серебристым палантином…

Кроме того, оказавшись так близко к ней, Старыгин почувствовал сквозь резкий больничный запах дезинфекции и лекарств, сквозь мужской аромат табака ее собственный, едва уловимый запах – словно на него пахнуло сухой, нагретой солнцем травой, полевыми цветами и летним полднем…