Хоровод со смертью - Александрова Наталья Николаевна - Страница 14

Дмитрий Алексеевич вспомнил, какое уныние царило в музее, как все жалели профессора, а, кроме того, вопрос с реставрацией картин неизвестного фламандского мастера, судя по всему, откладывался на неопределенный срок.

Пассажиры понемногу заполняли салон. Старыгин отвернулся к окну, и тут кто-то тронул его за рукав.

– Вы не могли бы уступить мне место у окна? – спросил женский чуть хрипловатый голос.

Дмитрий Алексеевич поднял глаза, потому что там, где по его представлениям должно было находиться женское лицо, он видел только горловину свитера. Она уже сняла куртку и без труда положила ее на полку сверху.

Женщина была высока ростом, не худая и не толстая, в простом сером свитере и джинсах.

– Я собираюсь проспать всю дорогу, – с усмешкой пояснила она в ответ на его взгляд, – и не хочу, чтобы меня беспокоили.

Старыгин вовсе не хотел уступать свое место у окна: в конце концов, он тоже хотел покоя, но тут же молча встал и пустил женщину к окну, ругая в душе себя за уступчивость. Определенно, интеллигентность здорово мешает иногда жить!

Она села, небрежно поблагодарив его кивком головы.

Старыгин окончательно обиделся. Ни здрасте, ни простите-извините, да это просто невежливо!

В проходе сидеть было неудобно, да еще какая-то старуха задела его огромным чемоданом. Вот с чего ей вздумалось протащить его в салон, вместо того, чтобы поставить в багажное отделение? Что там у нее – фамильные ценности?

Соседка пошевелилась, устраиваясь поудобнее, и от нее резко пахнуло табаком. Старыгин сам не курил и не слишком уважал курящих женщин. Впрочем, эта дама и так была не в его вкусе. Он скосил глаза на соседку и с мстительным удовольствием отметил небрежно подстриженные короткие волосы, серое лицо без малейшего намека на косметику, «гусиные лапки» вокруг глаз. Да-а, эту женщину дамой назвать нельзя, язык не поворачивается, скорее гражданка. Он фыркнул, и тут же встретился с прямым и вовсе не сонным взглядом соседки.

Автобус наконец тронулся, и Старыгин, откинувшись на сиденье, тоже прикрыл глаза. Сон не шел, да Старыгин и не любил спать во время путешествий. Он обычно читал, смотрел в окно или разговаривал с соседями. Попадались иногда интересные попутчики. Но не сегодня.

И собирался он в растрепанных чувствах, так что книги оказались в сумке, которую он поставил в багажное отделение.

За окном мелькали заснеженные ели и ровные белые пространства, бывшие летом лугами. Однообразный пейзаж навевал скуку, а от скуки в голову лезли разные несвоевременные мысли.

Старыгин вспомнил, как с нехорошим подозрением смотрели на него в эстонской полиции, как будто он знает что-то важное, но не хочет им рассказать. Он сам виноват, не сумел скрыть свою заинтересованность чередой загадочных убийств. Сколько их было? Три? А может, и больше… Эти сонные медлительные полицейские проворонят все, что у них под самым носом.

Дмитрий Алексеевич был человеком справедливым, поэтому слегка устыдился своих нелестных мыслей об эстонской полиции. В конце концов, они делают все, что могут, но убийца хитер и трудно предугадать его поступки.

Он снова скосил глаза на соседку. Она спала – крепко, по-настоящему, как человек с чистой совестью. Рот слегка приоткрылся, и Старыгин даже уловил легкое похрапывание.

Автобус слегка тряхнуло при подъезде к населенному пункту, и женщина перекатилась по сиденью ближе к Старыгину. Вблизи он увидел, что она довольно молода, только запущена сверх меры.

Дмитрий Алексеевич по роду своей деятельности много общался с прекрасным. И что касается женщин, то тут его вкусы тоже совпадали с его эстетическими пристрастиями.

Старыгин занимался итальянским Возрождением и любил все итальянское – Флоренцию и Пизу, фильмы режиссера Феллини, пиццу «пепиронья» и спагетти «болоньезе», автомобили «Ламбарджини», оперы Верди и сказку про Чипполино, итальянские ботинки и вино кьянти, а еще ризотто, карпаччо, капучино и теплый хлеб под названием «брусчетто». Не любил он только римский аэропорт «Леонардо да Винчи», уж очень тот беспорядочен и неудобен для путешественников, а также никогда не носил итальянских полосатых костюмов.

Женщины нравились ему средиземноморского типа – яркие, большеглазые, с чуть смуглой гладкой кожей и чудными пышными волосами. Надо сказать, что в России такие женщины попадаются гораздо реже, чем в теплых южных странах. Дмитрий Алексеевич мало сокрушался по этому поводу. Он хоть и не чурался женщин, но больше всего на свете любил три вещи: свою работу, свой личный покой, а также своего замечательного рыжего кота Василия, в которого вложил всю нежность одинокого бездетного мужчины и разбаловал поэтому наглого кота сверх всякой меры.

Вспомнив про кота, Старыгин тяжко вздохнул. Василий терпеть не мог оставаться один надолго, отпускал своего хозяина только на службу, а его многочисленные командировки просто ненавидел. Уезжая в Таллинн, оставляя своего любимца на попечение старушки-соседки, Старыгин твердо обещал коту вернуться через два дня, и вот задержался почти на неделю. Он предвидел уже тяжкие объяснения и свои беспомощные оправдания, и как кот будет дуться и капризничать и непременно раздерет когтями что-нибудь из мягкой мебели и сбросит на пол какую-нибудь хрупкую старинную статуэтку.

Автобус остановился.

– Йыхве! – объявил водитель в микрофон. – Стоянка десять минут!

Старыгин вытянул ноги и устроился поудобнее.

– Я могу выйти? – услышал он хрипловатый нетерпеливый голос.

Пришлось вставать и выпускать соседку.

В окно он увидел, как женщина торопливо закурила, жадно затягиваясь и держа сигарету, как мужчина.

«Ее, значит, беспокоить нельзя, – раздраженно думал Старыгин, – а меня, значит, можно. Будет теперь скакать каждую остановку со своими сигаретами… Удивительно бесцеремонная особа!»

Женщина докурила и метко бросила окурок в урну, потом она скрылась в дверях торгового центра, на которых была изображена стилизованная буква «М» желтого цвета. Старыгин только скривился – он терпеть не мог любую быструю еду, а уж тем более из «Макдоналдса».

Водитель уже запустил мотор, и Старыгин с необъяснимым злорадством подумал, как было бы здорово, если бы его соседка опоздала. Но тут она показалась в дверях магазина с пакетом из «Макдоналдса». Увидев автобус под парами, она не стала всплескивать руками и не ринулась его немедленно догонять. Она даже не изменилась в лице, просто сделала несколько широких шагов – и вот она уже стоит в проходе и, протискиваясь мимо Старыгина, снова обдает его запахом табака и свежим морозным духом.

Тронулись. Соседка тут же достала из пакета гамбургер и жареную картошку.

«Гамбургер небось с луком, и соус чесночный, – почти с ненавистью подумал Старыгин. – Ох, скорей бы доехать до Петербурга!»

– Не хотите попробовать? – Соседка неправильно истолковала его взгляд.

– Спасибо, – от неожиданности Дмитрий Алексеевич вздрогнул, – у меня есть еда.

Она поглядела с легкой насмешкой, а может, так показалось Старыгину, и вонзила зубы в гамбургер так, что из котлеты брызнул сок.

Чтобы не смотреть на такое безобразие, он достал из сумки термос с чаем, который любезно приготовила ему симпатичная девушка из гостиничного кафе. Она же положила ему в пакет три горячие булочки с вареньем и марципанами.

Соседка запила свою еду растворимым кофе. Чесноком не пахло, и Старыгин несколько приободрился.

Подъехали к Нарве, высадили пассажиров, соседка снова выскочила покурить, затем началась канитель на границе. Следовало сдать паспорта, получить их обратно, потом выйти вместе со всеми вещами, отстоять очередь на проверку, сунуть паспорт в окошечко и обязательно сделать глупое добродушное лицо, чтобы строгая девушка в окошке ни в чем не заподозрила своего соотечественника, возвращающегося домой. Впрочем, лицо Старыгин делал по привычке, девушке, похоже, было все равно, она больше глядела на фотографию в паспорте.

Когда наконец очутились в России и автобус, набирая скорость, помчался по Таллиннскому шоссе мимо сонных деревень с засыпанными снегом домиками и редкими дымками, поднимающимися из труб, мимо лесов с елями и березами, с прорисованными снежной пылью веточками, мимо заправок с ярко светящимися кафе, Дмитрий Алексеевич почувствовал едва ли не счастье.