Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 44

— По-вашему, — я выпрямился во весь рост, расправил плечи, стараясь выглядеть максимально внушительно, — по вашему я лгу? Я, Михаил Чижик, Герой Советского Союза, намеренно оклеветал ваше безупречное заведение из-за пачки чая и банки икры⁈ — голос зазвенел металлом. Медью.

— Нет! Разумеется, нет! Ни в коем случае! — залепетал Карбышев, переводя испуганный взгляд с меня на неподвижную Ольгу и обратно. — Но… но вы могли… могли ошибиться? Перепутать? Может, горничная убирала… почистила холодильник? — Он выдвигал версии с отчаянной надеждой.

— Я? Ошибиться? — Я фыркнул с таким презрением, что директор физически отшатнулся. — Я считаю ходы на двадцать вперед, гражданин директор! Ошибка для меня — понятие из области фантастики! А тут… тут целая подмена! Кража!

Слово «кража» прозвучало как выстрел. Карбышев вздрогнул. Он понял, что отговорка не пройдут. Ольга Андреевна молчит, а это — самый страшный знак. Он вытер ладонью внезапно выступивший на лбу пот.

— Мы… мы немедленно! Немедленно во всём разберемся! — заверил он, кивая с неестественной быстротой. — Я лично! Сейчас же! Проведу расследование! Допрошу персонал! Загляну во все углы! — Он говорил так, словно собирался штурмовать вражескую крепость, а не искать украденную баночку икры. — А ущерб… ущерб мы, безусловно, возместим! Никаких сомнений! Только… только прошу, успокойтесь, Михаил Владленович! — он почти взмолился, бросая умоляющий взгляд в сторону Ольги. Его судьба, карьера, висели на волоске, и он знал, что спасение — только в прощении. Чижик, будь он хоть дважды Героем — птичка для директора «Жемчужины» не страшная, но дочь товарища Стельбова…

Я вздохнул. Где-то, возможно, в соседнем номере, кто-то заваривал мой «Советский Краснодар», намазывал на белый хлеб мою чёрную икру. В глазах директора Карбышева я увидел такой животный страх, такую абсолютную, почти комическую беспомощность перед незримой, но всесильной волей Ольги, что гнев начал понемногу сменяться усталой брезгливостью. Играть не хотелось. Но и смотреть на этого жалкого человека, трепещущего перед Пантерой, стало ещё противнее. Здесь не было победителей. Ни я с моим украденным чаем, ни он, дрожащий директор, ни даже молчаливая Ольга. Была только всепоглощающая тоска. Тоска по миру, где не воруют чай. По простой человеческой предсказуемости. По тому, чтобы вещи оставались на своих местах, а люди — на своих, без этих вечных, противных подмен.

Тишина после моих слов повисла не просто густая, а губительная. Карбышев стоял, словно пригвожденный к паласу, его лицо приобрело цвет несвежего творога. Девочки тоже молчали. Только холодильник «Mora» тихо гудел на своей чешский манер, напоминая о предательски пустых недрах. Абсурдность ситуации требовала абсурдного же ответа.

— Боюсь, вы не вполне точно оцениваете ситуацию, Herr Direktor, — продолжил я, и голос мой звучал теперь не просто противно, а как скальпель по стеклу. Я нарочно ввернул немецкое обращение, для загадочности. — Речь здесь идёт отнюдь не о банальной краже, с которой ваша администрация, несомненно, справилась бы… в меру своих скромных возможностей. Речь идет о событии иного порядка. О политической акции. — Я сделал паузу, дав словам осесть в сознании директора.

Карбышев попытался открыть рот, но я продолжил, методично наращивая давление:

— Осетровая икра — наша, каспийская, дар нашей Родины. Чай «Советский Краснодар» — не прихоть избалованного мажора, как вы, возможно, подумали, глядя на мою итальянскую рубашку. Отнюдь нет. Эти продукты я употребляю строго по предписанию профессора Петровой, ведущего специалиста страны в области спортивного питания. Это — моя боевая диета, Herr Direktor! Здесь, в Сочи, на глазах у всего мира, я участвую в международном турнире, защищая спортивную честь нашей великой страны! — Я выпятил грудь, вкладывая в позу всю значимость момента. — И лишить меня в этот ответственный час назначенного питания… Это равносильно тому, чтобы перед велогонкой проколоть колесо советскому гонщику! Саботаж! Целенаправленное действие! А именно сегодня, в эти самые минуты, — я с драматизмом указал на часы, пятнадцать минут пятого, — должна играться моя ключевая партия с исландским мастером, Йоном Арнасоном! Исландия, как вам, надеюсь, известно из программы «Время», является членом агрессивного военного блока НАТО! И любое мое ослабление, любой личный неуспех наши геополитические противники немедленно используют во вред престижу Советского Союза! Вы понимаете масштаб, вы понимаете ответственность, лежащую на вашем учреждении? Это — первое.

Директор Карбышев начал покрываться испариной, хотя термометр в номере показывал комфортные двадцать два градуса.

— Товарищ гроссмейстер… Михаил Владленович! Я прямо сейчас… сию секунду… — он замахал руками, словно пытаясь отогнать обвинения.

Но я не дал ему договорить. Лязгая металлом, я продолжил:

— Кроме того, следует учесть, что я не просто играю в шахматы. Я представляю и продвигаю продукцию советских предприятий на международной арене. Своего рода живая реклама, да. Весь шахматный мир знает: перед решающей партией чемпион мира, гроссмейстер Михаил Чижик выпивает чашку «Советского Краснодара»! Выпивает — и побеждает! Именно поэтому спрос на него за границей столь велик! Он приносит нашей стране необходимую валюту! Миллионы и миллионы! То же самое касается осетровой икры — это же визитная карточка нашей гастрономии! Поэтому, Herr Direktor, — я снизил голос до конспиративного шепота, но каждое слово било точно в цель, — нельзя исключать и такую версию. Диверсия экономическая. Вам, как руководителю, должно быть понятно: борьба империалистов против СССР давно перетекла из области чисто военной в область экономическую и идеологическую. Я вам, как кандидат в члены Центрального Комитета, — тут я позволил себе легкую паузу, опуская из гордости уточнение про комсомол, но интонацией давая понять всю весомость этого статуса, — я вам это со всей ответственностью заявляю.

Слово «Центральный Комитет» подействовало на директора, как удар кувалды в грудь. Он побледнел ещё больше, крупные капли пота выступили на лбу и висках, несмотря на прохладу. Он вытащил платок, но руки его дрожали так, что он не мог им воспользоваться. Его взгляд вновь метнулся к Ольге, ища защиты, но наткнулся на полную безучастность. Тогда он посмотрел на Надежду, но Лиса лишь пожала плечами: «Ну я же думала, что десять».

— Ольга, дорогая, — обратился я к Пантере — думаю, стоит позвонить Андрею Николаевичу. Скажи, что Чижик свою… оплошность признал. Что он согласен переехать на Белую Дачу. В «Жемчужине» его, увы, обокрали. Крайне некстати. Андрея Николаевича это огорчит.

— Сейчас позвонить? — уточнила Ольга, уже протягивая руку к телефону.

— Закончим разговор с гражданином директором, тогда решим.

«Белая дача» и имя Андрея Николаевича подействовало на Карбышева сильнее любого упоминания ЦеКа или НАТО. Он помертвел по-настоящему. Белая Дача — это на голову выше санатория «Сочи». На две головы. Выше некуда. На этой даче отдыхал сам Сталин, а теперь… Жалоба самому Андрею Николаевичу означала не просто выговор. Это означало комиссию из Москвы. Людей, которые не знали его лично, не пили с ним коньяк в местном ресторане, не получали презентов. Людей, нацеленных на результат. Они начнут рыть. И в пыльных архивах «Жемчужины», в отчетах, они найдут такое… А что не найдут, подскажут завистники и недоброжелатели. Судьба директора Елисеевского гастронома, мрачный пример для всех директоров определенного сектора советской экономики, предстала перед ним во всех жутких подробностях. Его колени чуть подогнулись.

Я видел его панику И в этот момент, когда паника достигла апогея, я смягчил тон. Не из жалости. Просто из понимания, что от перемены мест сумма не изменится. Ну, будет директором не Карбышев, а Погосян или Квитко, поезд с рельс не сойдёт, а сойдёт — то катастрофа.

— Однако, — сказал я, словно делая великодушное отступление, — есть ещё одна, менее зловещая версия. — Я указал на банку с баклажанной икрой, стоявшей на столе как вещественное доказательство подмены. — Вот это. Зачем? Зачем воришке заменять чай краснодарский — чаем грузинским второго сорта? А икру осетровую — икрой… кабачковой? Не логичнее было бы просто украсть? Зачем оставлять это?