Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 37

Но девочкам — Лисе и Пантере — всё понравилось. Они мило поблагодарили Карбышева за проявленную заботу, сказали что-то любезное про уют и вид. Директор, сияя, удалился, и вот мы остались одни. Тишина. Только едва слышный гул города где-то внизу, и шум прибоя, доносящийся с пляжа. Вид из окна и впрямь прекрасен: бескрайнее море, сливающееся на горизонте с небом, белые паруса яхт, как чайки на воде, и зеленая кайма набережной. На столе — огромный букет цветов, пахнущих чуть пряно, чуть горьковато. Гвоздики, красные и белые. Три к одному, по Менделю. В холодильнике — «боржоми» в достатке, сверкающие зеленые бутылки. И, о чудо! — даже виски. И даже не советский «Столичный», а настоящий, ирландский, правда, купажированный. Карбышев, между прочим, с гордостью упомянул, что «Жемчужина» заслуженно из года в год завоевывает переходящее знамя «За высокие показатели в социалистическом соревновании предприятий курортно-гостиничного хозяйства». Видимо, виски и цветы входили в понятие этих самых высоких показателей. Или были их следствием.

Виски я вынул из холодильника, и поставил на стол. Для возможных гостей. Пусть греется.

Только мы собрались осмотреть ванную комнату (горячая вода! холодная тоже! — это ли не верх блаженства?), как раздался стук в дверь. Тук-тук-тук. Вежливо, но настойчиво. Как стучит судьба, знающая, что ей откроют.

— Войдите, — сказала Надежда, но прежде посмотрела на меня. Взгляд её был спокоен, но вопрошающ. Я кивнул. Мол, все в порядке, мой пистолет быстр, и не только кивнул, а и мысленно рука потянулась к кобуре, где лежал плоский стальной друг, верный спутник в любой поездке. Нет, я был абсолютно уверен в полной нашей безопасности здесь, в этом оплоте советского гостеприимства. Но привычка, въевшаяся глубже, чем знание таблицы умножения, твердила: лучше тренировка без стрельбы, чем стрельба без тренировки. Бдительность — мать спокойствия, как говаривал один мой знакомый из «девятки».

Вошел официант, лет сорока, в безупречно белой куртке, с подносом в руках. За ним — горничная, скромная, опустившая глаза. С букетом цветов сей раз белые розы, нежные и дорогие), а на подносе бутылка шампанского, торжественно укутанная в белоснежную салфетку и помещенная в серебристое ведерко со льдом, и… две коробки конфет. Одна — «Птичье молоко», шоколадно-белоснежное чудо. Другая — «Чернослив в шоколаде», скромная, но надежная классика.

— От ваших поклонников, — почтительно произнес официант, но смотрел при этом не на меня, чемпиона, а на Ольгу. На Ольгу Андреевну. Горничная поставила розы в вазу. Дело сделано. Официант поклонился, легкий, почти незаметный кивок головы, и так же быстро и бесшумно удалился. Горничная последовала за ним, успев, однако, ловко принять и спрятать три рубля, которые я машинально протянул ей вслед. Профессионалы.

И вот мы снова одни. На столе — конфеты, шампанское, цветы. Благоухание роз смешивается с терпким ароматом гвоздик. Солнце золотит этикетку шампанского. Всё дышит роскошью, вниманием, праздником. Мы люди обыкновенные. И нам, конечно же, хочется. Хочется открыть коробку с «Птичьим молоком», хочется хрустнуть изысканной сладостью. Хочется откупорить шампанское, услышать его веселый, жизнеутверждающий хлопок, наполнить бокалы игристыми пузырьками. Хочется любоваться цветами. Да много чего хочется.

Но… опасаемся. Мысли ползут в голову, как муравьи на сахар. Вдруг конфеты отравлены? Ведь могли подослать… Кто? Да кто угодно! Враги не дремлют. Шампанское? В игристую влагу легко добавить чего-нибудь нехорошего, безвкусного и смертельного. Цветы? Понюхал нежный лепесток розы — и к утру скончался в страшных муках. Как в тех самых дешевых шпионских романах, что тайком читают в курилках и на задних партах. Чушь? Конечно, чушь! Патологическая мнительность уставшего от напряжения человека. Но… но именно в таких романах всегда есть доля правды, преувеличенной, искаженной, но правды. И эта доля, как червяк, точит уверенность. Веселье гаснет. Роскошь номера вдруг кажется подозрительной. Безопасность — иллюзией. Мы сидим среди подарков, как на островке, окруженном невидимыми, но вполне реальными опасностями. И шампанское в ведерке перестает искриться. Оно просто охлаждается. Ждёт. А букет роз цветёт и пахнет. Как в театре абсурда. Или в жизни, которая порой так на этот театр похожа. Особенно здесь, на этом теплом, благоуханном, но таком непростом юге.

Пока я пребывал в сладковато-тревожном плену размышлений о коварстве мира, Ольга проявила ту практическую сметку и решительность, что всегда меня и восхищала, и слегка пугала. Она деловито осмотрела обе коробки, повертела их в руках, словно оценивая вес и качество печати, потом, к моему легкому ужасу, принюхалась к швам целлофана. Судя по отсутствию гримасы отвращения или подозрительного мимического движения, запах был в норме — запах сахара, ванили и типографской краски. И затем, без тени сомнения, решительным жестом сорвала целлофановую упаковку с «Птичьего молока» и открыла коробку. Конфеты лежали в строгом порядке, безмятежные и аппетитные.

А Надежда тем временем, словно соревнуясь в бесстрашии, взяла в руки бутылку «Абрау Дюрсо». Не тусклый советский ширпотреб, а настоящее, с характером. И с настоящей пробкой — не пластмассовой заглушкой, а корковой, утопленной глубоко в горлышко. Она с сомнением посмотрела на меня — открывать шампанское традиционно положено мужчинам. Но эмансипация, но сто тысяч подруг на тракторах, но героини авиации требовали: давай! И она ловко, сильными пальцами, провернула пробку. Звук был приятный, жизнеутверждающий, как хлопок паруса на ветру. И вот уже три бокала, тяжелые, хрустальные, наполнились игристой, золотистой влагой, пузырьки которой спешили вверх, словно радуясь освобождению.

— За победу! — провозгласила Ольга, поднимая свой бокал. Глаза её сверкнули тем самым огоньком, который я знал и любил — смесь азарта, вызова и легкой бравады. Она всегда была первой. Всегда.

— За нашу победу! — подхватила Надежда, с ударением на «нашей». её тост прозвучал чуть мягче, но с не меньшей твердостью. В нём была вера. В нас. В него. В этот вечер.

Ничего не оставалось, как поддержать их. Нельзя же вечно жить премудрым пискарем, как у Салтыкова-Щедрина, дрожать за свою шкуру, прятаться в нору и бояться собственной тени. Тем более, что разум, наконец, взял верх над навязчивыми шпионскими фантазиями. Я знал наверняка. Персонал «Жемчужины» не просто предупредили — его просеяли сквозь мелкое сито, проверили под микроскопом, и внедрили надежных людей. Вот тот самый официант, что принес шампанское и конфеты, смотревший на Ольгу с немым вопросом в глазах. Он — наш. Сотрудник Девятого управления. Я его знаю в лицо, он меня. Но вида не подаём. Здесь, в этой глянцевой роскоши, мы — просто отдыхающие гости, а он — вежливый официант. Таковы правила этой странной, вечной игры. Играть в нее надо умеючи.

— Чижик, тебе же сегодня за доску! — вдруг воскликнула Ольга, уже после того, как я отхлебнул из бокала. Ага, вот как. Сначала налили, потом дождались, пока я сделаю глоток, а уж затем озаботились моей предстоящей игрой. Женская логика. Неисповедимая и непререкаемая. В её тоне сквозила не столько тревога, сколько легкая ирония. Мол, не увлекайся.

— Наденька, а приготовь-ка нам чайку! — сказал я, отставляя бокал и нарочито подражая голосу и манерам великого Штрауха. Слегка картавя, задушевно и с той театральной величавостью, которую он умел вкладывать даже в бытовые фразы. Получилось, думаю, узнаваемо. Девочки улыбнулись.

До открытия турнира времени достаточно. В бокале шампанского спирта — чуть. Капля. Практически гомеопатическая доза. И потом — это же Чигоринский мемориал! Сам Михаил Иванович Чигорин, говорят, себе позволял перед игрой. Не чарку водки, конечно, но рюмочку коньяку или стаканчик вина — запросто. Может, именно поэтому он и не стал чемпионом мира? А может, и не поэтому вовсе. Жизнь — штука сложнее шахматной партии, и причины неудач в ней редко лежат на поверхности, как ферзь на открытой вертикали.