Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 34

Тритьяков вздохнул, чуть сдвинул папку на столе. Вопросы Надежды, острые и неудобные, как разбитое стекло, не только его приводили в смущение. Киношников тоже. Реквизиторов, бутафоров, всех, материально ответственных. А что она делала при ревизии бюджета комсомольских организаций…

— Проверяем, Надежда Алексеевна, — ответил он сдержанно, но уже без прежней безупречной уверенности. — Родители пострадавшего… владеют небольшим домиком. В пределах Большого Сочи. Круглый год принимают там отпускников, «дикарей», как говорят, приезжающих к морю или на воды лечиться. Место популярное. Цены… соответственные. Хорошие деньги, надо полагать, получаются. Возможно, помогали сыну. И опять же, — он поспешно вернулся к своей главной линии обороны, — это никак не влияет ни на сам факт столкновения, ни на его механику, ни на исход. Разве что в каком-то общефилософском, отвлеченном смысле: мол, не будь у него этих денег, не купил бы «Мерседес», не поехал бы в ту ночь в Ленинград… и не погиб бы. Но так мы не работаем. Нам не дано предугадать, что было бы, если бы да кабы, если бы в кузнице не было гвоздя, как говорится. Мы обязаны исходить исключительно из конкретных, проверяемых, задокументированных фактов. А они, увы, таковы: авария произошла исключительно в результате потери управления автомобилем его водителем, Вячеславом Христофоровым, вследствие превышения скорости и легкой степени алкогольного опьянения. Точка. — Он постучал пальцем по папке. — Умысла, направленного против кого-либо, тем более против вас, не было. Ещё одна точка. И никакой связи между вами, всеми вами, и тем, что случилось на сорок втором километре Ленинградского шоссе в ночь на восемнадцатое, — нет. И быть не может. Третья точка.

Он замолчал, закончив. Сказано всё, что можно и нужно было сказать. В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была иной — тяжелой, насыщенной неразрешенными сомнениями и горечью. Ольга отвернулась к окну, её плечи слегка вздрагивали. Надежда достала уже свой блокнот, и тоже что-то в нём записала. «Паркером», да. Я подарил.

Тритьяков допил боржом до дна. Вода уже почти не шипела.

Тягостное молчание после рассказа о бензовозе и «Мерседесе» ещё не успело рассеяться, как генерал Тритьяков, откашлявшись в кулак, словно перешагивая через невидимый порог, продолжил. Его голос, немного усталый, но по-прежнему методичный, снова заполнил прохладную гостиную, где воздух казался спертым от невысказанных вопросов и сомнений. А он не спертый, воздух, совсем не спертый. Объём гостиной под двести пятьдесят кубов, с чего ему быть спертым? Плюс вентиляция.

— Продолжим, — произнес он, делая едва заметную паузу, будто перелистывая мысленную папку. — Теперь об инциденте с Андреем Сливой. Андрием, — поправился он с педантичной точностью чиновника, сверяющегося с документами. — Дело известное, но требует пояснения в контексте ваших… опасений.

Я пододвинул графин к нему. Девочки за ним не ухаживают, нет. Девочки сердятся.

Он наполнил стакан наново, вода опять стала живой.

— Во время пребывания Сливы в местах лишения свободы, — продолжил Тритьяков, тщательно выговаривая каждое слово, — у него было диагносци… диагно… ему поставили диагноз «шизофрения». Форма параноидная, с бредовыми идеями величия и преследования. В связи с этим, как и полагается по закону, дело его было пересмотрено. Он был переведён для принудительного лечения в одно из… специальных заведений.

Спустя полгода состояние его было признано… стабилизировавшимся настолько, что его выписали для продолжения лечения в амбулаторных условиях. Установленный медицинский факт. Вел он себя… пристойно. Наблюдался. Принимал лекарства. Ходил на приём. Только вот… — Генерал поморщился, как бы затрудняясь подобрать точное определение, — только осаждал редакции журналов. Писал и писал, настойчиво, на грани мании. Требовал напечатать его великий роман. Но сам роман — вот парадокс! — никуда не посылал. Настаивал, чтобы заплатили аванс. Вперёд. Очень крупный аванс. Иначе, по его убеждению, непременно украдут и присвоят гениальное творение. Кругом, видите ли, — генерал слегка передразнил голос невидимого Сливы, — одни бездарности, ни на что не способные. И самое обидное — почему их печатают, им платят гонорары, им дают путёвки в дома отдыха, где кормят три раза в день? А ему, лучшему писателю столетия, не на что даже сигареты купить приличные. Курит «Памир», — Тритьяков произнес название дешевых папирос с легким презрением, — но он ведь не на помойке себя нашел!

— Мы это знаем, Евгений Михайлович, — холодно сказала Ольга, наконец повернувшись от окна. Глаза её горели. — Да, возможно, он не вполне трезво оценивает собственное место в литературе. У него в литературе, по сути, нет никакого места, это факт. Но это же среди графоманов сплошь и рядом! Полно таких непризнанных гениев, обивающих пороги редакций. И ничего, никто за пистолет не хватается! — Она резко встала, сделала несколько шагов по комнате. — И пистолет он где взял? Вот что главное! Откуда у него, человека с диагнозом, под наблюдением, только что из спецучреждения, оружие, откуда? Пошел в парк по грибы, и под кустом нашёл?

Тритьяков поднял ладонь, жестом прося терпения. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то — усталое понимание или предвкушение сложного разъяснения.

— Дойдем и до пистолета, Ольга Андреевна, непременно дойдем. Вы ведь интересовались, — он кивнул в сторону Надежды, — откуда у артиста ТЮЗа деньги на «Мерседес». Резонный вопрос. Теперь позвольте задать встречный: а откуда они у Владимира Семёновича?

Он выдержал паузу, огляделся. Комната замерла. Даже часы, казалось, перестали тикать.

— Нет, нет, не отвечайте, — продолжил генерал, хотя никто и не собирался отвечать. — Источники доходов Владимира Высоцкого… мы знаем. Хороши бы мы были, если бы не знали. Гастроли. Вот его главный, самый мощный источник доходов. Неофициальные, полулегальные, с концертами в ДК, на заводах, в клубах… Колоссальная популярность, аншлаги, полные залы…

Он отложил стакан, сложил руки на коленях, приняв позу рассказчика, излагающего неприятную, но необходимую правду.

— Так вот. Год назад у Владимира Семёновича… возникли разногласия. Серьезные. С организаторами его… этих самых гастролей, скажем так. Концертмахерами. По мнению организаторов — а это люди непростые, очень непростые, с весом и связями в определенных кругах — Высоцкий им задолжал. Крупную сумму. И… отказывался платить. Игнорировал напоминания. Словом, ситуация накалилась.

Надежда опять что-то черкнула в блокноте. Ольга остановилась посреди гостиной, застыв как петергофская статуя. Я просто пил боржом. Мелкими глотками. С перерывами.

— После ряда… неприятных инцидентов, угроз, убеждений, к нему и послали Андрия Сливу. За время пребывания в местах… не столь отдаленных, — Тритьяков чуть иронично подчеркнул это расхожее выражение, — он обзавелся некоторыми знакомствами. В специфических кругах. Среди тех, кто решает вопросы не через суд. Ему дали пистолет. И убедили… точнее, вложили в его больное воображение мысль, что, совершив это… требование, он станет знаменитым. Войдет в историю. Дуэль Пушкина и Дантеса, что-то в этом духе. Точнее мы не узнаем, вы, Михаил Владленович, лишили нас этой возможности. Но факт: его использовали. Как слепое орудие. И случилось то, что случилось.

Генерал тяжело вздохнул. В его голосе впервые прозвучала не просто констатация фактов, а что-то вроде укора или сожаления о нелепости ситуации.

— То есть, — подчеркнул он, глядя прямо на Ольгу, — это не из-за вас стреляли в Высоцкого. Никакой охоты на вас или ваших друзей тут не было. Наоборот. Соседство с Владимиром Семёновичем, именно оно подвергло ваши жизни реальной опасности. Вы оказались на линии огня по чистой случайности. Из-за долгов и криминальных разборок другого человека.

Ольга медленно опустилась на стул. Лицо её было пепельно-серым. Казалось, почва ушла у нее из-под ног. Её уверенность в заговоре против нас получила пробоину. Все выходило банальнее.