Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 15

Воздух разрезали женские крики, в ушах звенело от грохота. В воздухе расплывался сизый пороховой дым, разнося едкий, серный запах черного пороха. Из парадной двери, которую мы только что прошли, выскочил перепуганный швейцар. На улице замерли редкие прохожие, с ужасом глядя в нашу сторону.

Кокорев, тяжело дыша, приподнимался на ногах, отряхивая пальто. Его лицо было белым, как ткань. Он смотрел то на меня, то на щербину в стене, то на мой револьвер, из ствола которого все еще вился тонким дымок.

— Батюшки святы… — прошептал он, двоеперстно крестясь дрожащей рукой. — Что ж это, средь бела дня, посреди города!

— Это и есть их ответ, Василий Александрович, — сказал я, быстро пряча револьвер и хватая его за локоть. — Пойдемте отсюда. Быстро, пока не набежали.

Набережная, еще мгновение назад такая мирная и благопристойная, превратилась во встревоженный муравейник. Дамы, неторопливо шедшие куда-то под одним шелковым зонтом, теперь оказались в самом центре общего внимания. Одна из них, полная, в летах, в лиловой шляпке, сбившейся набок, громко визжала, вторая же, совсем юная барышня, лежала без чувств, и какой-то господин в котелке, судя по всему, случайный прохожий, торопливо обмахивал ее лицо. Швейцар, бледный, как мраморная статуя, поначалу лишь растерянно таращился на происходящее, затем вдруг начал свистеть.

Подталкивая Кокорева, я почти волоком потащил его прочь от места перестрелки. Мы бегом свернули в первый же переулок, оставив позади переполох на набережной. Кокорев промолчал, все еще не в состоянии прийти в себя. Он, крепкий мужик, ворочавший миллионами, прошедший огонь и воду в своих негоциациях, теперь выглядел растерянным и напуганным. Впервые он столкнулся с миром, где споры решали не векселями и долгими тяжбами, а пулей из-за угла.

Однако на углу Прачечного переулка и Фонтанки он пришел в себя и остановился.

— Погоди, Владислав Антонович! Нам не сбежать. Ты, может быть, человек тут не шибко известный, а меня-то наверняка уж узнали. Да и швейцар графский как есть проболтается!

Переведя дух и прикинув хрен к носу, я понял, что он совершенно прав, и тут же изменил план:

— Тогда идемте к графу! Пусть он подтвердит, что мы только что вышли от него и не имели никакого намерения в кого-то палить!

И мы так же торопливо побежали обратно. На набережной продолжался бедлам: барышню смогли привести в чувство, и она, бледная как смерть, сидела теперь, прислонившись к гранитному парапету и привлекая всеобщее внимание. Вокруг нее хлопотала небольшая толпа зевак, так что мы смогли проскочить незаметно. Проходя по мостовой, я успел заметить на ней бордовые капли крови. Точно, я его ранил!

Оттолкнув перепуганного швейцара, мы ворвались внутрь.

— Зови графа! — рявкнул Кокорев подбежавшему лакею. — Супостаты! Антихристово племя!!! Палят средь бела дня по честным людям!!! — бушевал купец. Испуг на его лице сменился гневом, отчего он стал похож на не вовремя поднятого из берлоги медведя. — Черти что происходит!

Лакей шустро взбежал наверх по мраморной лестнице. Я же, подойдя к окну, отодвинул край бархатной портьеры и, будто режиссер мрачного спектакля, стал наблюдать за разворачивающейся ниже сценой. Барышню наконец откачали, она встала и, опираясь на руку полной дамы, что-то торопливо втолковывала подоспевшим уже представителям власти. Невысокий, усатый городовой с медной бляхой на груди, сиявшей что твой самовар, выслушав ее, проложив себе путь сквозь толпу зевак, подошел к выщерблине в граните, недоверчиво потрогал ее пальцем, озадаченно почесал в затылке. Его взгляд заметался на улице, и я вовремя отступил в спасительную тень портьеры.

На лестнице раздались торопливые шаги: это спускался граф. Кокорев, излив негодование, рухнул в глубокое вольтеровское кресло и залпом осушил стакан с водой, расторопно поднесенный подбежавшим лакеем. Мощные руки купца, привыкшие ворочать миллионы, мелко дрожали, так что зубы буквально стучали по краю стакана, а несколько капель воды пролилось на грудь.

Граф Неклюдов, в отличие от нас, сохранял ледяное, почти неестественное спокойствие, и лишь тонкая голубая жилка, отчетливо пульсировавшая на высоком аристократическом виске, выдавала его напряжение.

— Так, господа. Я все видел, без паники. — Голос графа был тверд и четок, как щелчок хлыста. — Вы поступили единственно верным образом, вернувшись сюда. Теперь вы под моей защитой. Кто стрелял?

Я коротко пересказал графу суть происшествия: медленно ползущая пролетка, темная фигура в ней, блеск металла. Кокорев, сидя в кресле, не преминул украсить мой рассказ несколькими крепкими, но, надо признать, вполне подходящими ситуации выражениями.

— Скверная история, господа! Но ничего. Мы будем действовать на опережение!

Он подошел к письменному столу, взял золотое, на коралловом черенке перо и, обмакнув его в чернильницу, быстро набросал несколько строк на плотном листе с гербовым тиснением.

— Я сейчас же отправлю это не в полицейскую часть, а прямиком к князю Долгорукову, в Третье отделение. Это дело должно быть немедленно изъято из ведения полиции и принято к производству жандармским корпусом. Тут пахнет не уличным разбоем, а большой политикой!

Он дернул витой шнурок звонка и протянул записку бесшумно вошедшему лакею.

— К его сиятельству князю Долгорукову на Фонтанку. Срочно! Передать лично в руки дежурному адъютанту. Лети стрелой!

Пока лакей мчался выполнять поручение, благо бежать ему было недалеко, граф открыл резной шкафчик и, достав пузатую бутылку французского коньяка и три тонкостенных бокала, водрузил их перед носом купца.

— Это вам не повредит, господа. Выпейте для успокоения нервов, а затем рассказывайте. Все с самого начала!

— Они не ожидали отпора, — заметил граф, задумчиво вертя в руках бокал и глядя на игру света в янтарной жидкости. — Они рассчитывали на легкую добычу, а вместо этого убийца получил пулю. Ведь вы ранили его, господин Тарановский?

— Не могу сказать с уверенностью, ваше сиятельство, — честно ответил я. — На мостовой видна кровь, очевидно, я попал, но насколько тяжело он ранен — понять невозможно. Все произошло в одно мгновение!

— Жаль, — протянул Неклюдов. — Раненый душегуб — лучшая улика. Но и так неплохо: теперь они знают, что вы не овца, идущая на заклание.

На улице раздались звонкое цоканье копыт и грохот подъезжающего экипажа. Из окна я увидел, как к месту событий подкатила еще одна пролетка, но уже полицейская, запряженная парой казенных лошадей. Из нее вышли двое: один в форме пристава, высокий, с рыжеватыми бакенбардами, второй — в штатском, так что ошибиться было невозможно — это сыщик. Они начали методично опрашивать свидетелей. Швейцар, завидев начальство, вытянулся за струнку и пристроил руку на окне графского особняка.

— Сейчас явятся, — констатировал я, отходя от окна.

И действительно, через пять минут в дверях кабинета показался пристав. Он вошел с самым почтительным видом, сняв форменную фуражку, и нижайше поклонился сначала графу, а затем, за компанию, и нам с Кокоревым.

— Ваше сиятельство, покорнейше простите за беспокойство. Пристав Адмиралтейской части Соколов. Поступило сообщение о пальбе на набережной прямо напротив вашего дома! И свидетели утверждают, что выстрелы были направлены на господ, вышедших незадолго до этого от вас! Не соблаговолите ли прояснить эту историю?

— Совершенно верно, господин пристав, — холодно ответил Неклюдов, не кланяясь и не предлагая вошедшему сесть. — Полчаса назад на моих гостей, господина Кокорева и господина Тарановского, было совершено разбойное нападение. Они чудом остались живы.

Пристав перевел взгляд на нас. Очевидно, он хотел бы провести допрос по всей форме, без присутствия столь высокопоставленной персоны, как граф Неклюдов, и уж тем более не в его доме.

— Мне необходимо будет записать показания потерпевших… — начал было он, но граф жестом прервал его.

— Не утруждайте себя, господин Соколов. Этим уже занимается Третье отделение! —властным тоном заявил он. — Я известил князя Долгорукова об этом возмутительном инциденте. Есть основания полагать, что дело имеет, скажем так, особый характер.