Убийство с продолжением (СИ) - Юнак Виктор - Страница 50

– Теть Клава, ответь, умоляю… Ну же!..

Но телефон предательски молчал. Достоевский глянул на часы – двенадцатый час. Возможно, она уже легла спать, ей же рано вставать, утреннюю почту разносить.

Он отключил телефон и вспомнил о гостье. Зашел на кухню, но Сугробовой там не было, чашка ее была пустой, а из ванной слышались звуки льющейся воды. Он даже выдохнул успокоенно. Возможно, она не слышала его разговора. Чтобы и самому успокоиться, он сел за стол, взял печенье, надкусил его, отхлебнул из чашки уже остывший чай. И тут почувствовал дрожь во всем теле. Не выдержал, достал из бара початую бутылку водки, рюмку, плеснул в нее и залпом выпил. По телу мгновенно разошлось тепло, он стал успокаиваться. Дожевал печенье, допил чай. Помыл рюмку, дохнул на ладонь – не пахнет ли от него водкой. Впрочем, выпил он так мало, что никакого запаха и быть не могло. Совсем успокоившись, вернулся в комнату, раздвинул диван, постелил постель. Затем стал готовить к ночному бдению свое кресло. Приготовив, снял с книжной полки свою книгу, стал делать дарственную надпись. За этим занятием его и застала Сугробова, посвежевшая, размякшая, с полотенцем, накрученным на голову, и в собственном длинном, теплом халате, который она прихватила с собой из гостиницы.

– Что пишете?

– Да вот, посвящение вам пишу. Хочу подарить вам свою книжку.

– Спасибо! Я тут случайно заглянула в вашу папку на столе. Вы и стихи пишете?

– Да. Хотите, прочту?

– Ну, если не очень большой. А то я, если честно, спать хочу. А в ванной меня еще больше разморило, – она зевнула, прикрыв рот рукой.

– Нет. Стихотворение очень короткое. И только что родившееся. Экспромт, так сказать.

Он встал, посмотрел на девушку сверху вниз – она уже села на диван – и, не спуская с нее глаз, стал читать:

– Пришла! Очаровала! Победила!

И душу всю перевернула враз.

И в сердце, что доселе не любило,

Надежды маленькая искорка зажглась.

– Хорошие стихи. Надеюсь, не про меня?

– Почему же. Как раз именно про вас.

– Я так понимаю, диван вы постелили для меня? – Сугробова резко сменила тему.

– Для вас.

– А вы где будете спать?

– А я вот в кресле устроюсь. Я привык, знаете, иногда заработаюсь допоздна, а в школу рано надо вставать, а постель стелить неохота. Так я прямо в кресле и засыпаю. Да вы не волнуйтесь! Спите спокойно! Я же вам слово дал. А я за свои слова всегда отвечаю.

– Ну, тогда спокойной ночи. А вашу книжку, если позволите, я завтра посмотрю.

– Спокойной ночи!

Достоевский выключил свет и, чтобы не мешать гостье, вышел на кухню. Долго ходил по ней взад-вперед, пытаясь успокоиться. Беспокойство за тетку напрочь отогнало от него сон.

А внизу, напротив подъезда Ихменевы, уже вдвоем дрожа, все не могли дождаться, когда же в квартире у их учителя погаснет свет. Наконец Достоевский решил, что утро вечера мудренее и что завтра же с утра позвонит тетке еще раз.

Минут через пять Светлана тронула брата за плечо. Мальчишка уже дрожал всем телом и то и дело позевывал. Он глянул на сестру.

– Ты дрожишь весь, Валик. В окно-то сможешь попасть, не промажешь.

– Постараюсь. Я, вообще-то меткий.

Он вытащил из кармана куртки рогатку, сделанную мастерски. Толстую резинку посередине опоясывал кожаный прямоугольник. Из другого кармана он достал камень.

– У меня еще два есть, запасные, на всякий случай.

Светлана улыбнулась:

– Послушай, прижмись ко мне. Дай я тебя немного согрею.

Пока она прижимала к себе брата, водила глазами во все стороны – не видит ли их кто-нибудь. Но было тихо и спокойно. А ей вдруг привиделось, как Достоевский снимает с девицы ночнушку, как начинает ее ласкать, сначала руками, затем губами, как она возбуждается, а потом…

– Давай! – шепнула она брату на ухо.

Валик подошел поближе к дому, долго и хорошо целился. Наконец отпустил резинку, и камень со свистом полетел в четко намеченную цель.

Стекло на морозе треснуло с таким грохотом, что казалось, в доме взорвалась граната. И тут же вслед раздался дикий женский крик. Брат с сестрой завороженно несколько секунд смотрели в одну точку, но тут же стали зажигаться окна в соседних квартирах, и Светлана подтолкнула брата:

– А теперь, бежим что есть ног.

Они помчались со двора, но уже за домом, перед тем как выбежать на улицу, Валик поскользнулся, зацепился за бордюр и упал с тихим стоном. Убежавшая вперед Светлана оглянулась, быстро вернулась назад, помогла брату подняться.

– Мне совсем не больно, Света, честное слово! – еле сдерживая слезы, выкрикнул Валик.

– Тише ты! Побежали! Дома разберемся.

Камень был пущен с такой силой, что, разбив стекло на мелкие осколки, долетел до самого дивана и ударил в лоб уже практически заснувшую Анну. Та спросонья не поняла, в чем дело, потому и заорала с перепуга не своим голосом. Сами же стекла отдельными осколками осыпали сидевшего в кресле недалеко от окна Достоевского, порезав в некоторых местах ему лицо и руки.

– Что это было! – немного придя в себя, спросила Сугробова, сбросив камень на пол. – Это вы, что ли, Илья?

– Ага, я!

Достоевский поднялся, с него тут же посыпались осколки стекла. Подошел к стене, на ощупь нашел выключатель, включил свет. Увидев его, Сугробова вскрикнула, натянув одеяло по самый подбородок. Лицо и руки Достоевского были в крови. Он попытался вытереть кровь с лица, но тем самым еще больше испачкался. Пошел в ванную, глянул на себя в зеркало, включил холодную струю воды, стал смывать кровь. Сугробова, забыв про свою совсем свежую шишку на лбу, встала, надела на ночную сорочку халат, пошла за Достоевским. Постучала в дверь ванной, услышав спокойное «войдите!», открыла дверь. Основную кровь Достоевский уже смыл, но из ранок продолжала струиться свежая. Остановить ее никак не удавалось.

– Илья, это стекло может быть опасно. Как бы инфекцию не занести. У вас есть что-нибудь типа зеленки или йода?

– Ага! Завтра приду на уроки в цветах диснеевского Шрека. – Достоевский открыл аптечку, пошарил по полочкам, нашел пузырек с йодом, взболтал его, проверяя, есть ли там еще что-нибудь. – Вот ржачка будет.

– Вы считаете, лучше будет, если ваши раны начнут гноиться?

Сугробова взяла пузырек, там же в аптечке нашла вату, капнула на нее йодом, стала прикладывать к ранам. Было больно, Достоевский старался сдерживаться и только шипел от боли. Сугробова дула на раны, приговаривая:

– Я знаю, вам очень больно, но потерпите.

Чтобы как-то отвлечься, Достоевский спросил:

– А вы чего так заорали? От страха, что ли?

– Интересно! От страха. А как бы вы отреагировали, если бы вам, спящему, звезданули камнем по лбу?

– Каким камнем?

– Тем, которым окно разбили. Вот, полюбуйтесь!

Она свободной рукой убрала со лба челку и продемонстрировала уже начавшую лиловеть шишку. Достоевский поднял глаза, посмотрел, закудахтал, пытаясь удержать в себе смех.

– Чего вы? – непонимающе спросила девушка и этим вопросом только вырвала смех из нутра Достоевского.

Он хохотал так заразительно, что Сугробова и сама не выдержала, при этом сквозь смех несколько раз спросила:

– Ты чего?

– Нам бы с вами теперь на улицу, закосить под алкашей, ходить, пошатываясь, и петь матерные песни.

Последовал дружный, еще более заразительный смех. При этом мимика на лице Достоевского вновь вскрыла едва успокоенные йодовыми припарками ранки. По лицу вновь потекли узенькие струйки густого темно-красного цвета.

– Прекрати смеяться, наконец! У тебя опять пошла кровь.

Она подошла к Достоевскому поближе, снова прикладывая смоченную йодом ватку к вскрывшимся ранкам, при этом исторгая из себя струи свежего воздуха. Достоевский, поводя глазами, следил за каждым ее движением и, улучив момент, когда ее губы совсем уж приблизились к его губам, закрыл их поцелуем. От неожиданности Сугробова дернулась и пролила весь остававшийся в пузырьке йод на майку Достоевского. Высвободив свои губы, она ткнула его кулаками в грудь, одновременно всучив ему пустой пузырек.