Неждана из закрытого мира, или Очнись, дракон! (СИ) - Чекменёва Оксана - Страница 1

Неждана из закрытого мира, или Очнись, дракон!

ПРОЛОГ. ПОДКИДЫШ

Девятнадцать лет назад

Ночь давно опустилась на деревню, давая отдых всему живому. Тихо было на тёмных улицах, освещавшихся лишь тусклым светом молодой луны, ни в одном окне не теплился огонёк, только где-то у околицы нет-нет да раздавался ленивый собачий перебрёх.

Тихо и сонно было и в избе кузнеца Твердяты, лишь сверчок пел за печкой, тихо похрапывал сын Твердяты, Любомил, единственный наследник после пяти дочерей, надежда и опора уже немолодых родителей, да едва слышно поскрипывал очеп*, держащий зыбку.

Тишину разбавляло едва слышное пение:

— Баю-баюшки-баю, баю детоньку мою…

Очеп поскрипывал, женский голос повторял и повторял одну и ту же фразу. Наконец на кровати зашевелилась Пороша, жена Твердяты, вслушалась, села, покачала головой.

— Оляна, доченька, иди спать.

— Нет, — замотала головой невестка. — Она плачет! Вы что, не слышите?

— Охтиньки, — женщина испуганно прикрыла рот ладонью, потом пихнула спящего мужа локтём и зашипела: — Проснись, беда у нас! Олянка-то умом тронулась.

— Да кто б не тронулся? — проворчал, поднимаясь, здоровенный, похожий на медведя мужик. — Третье дитё схоронить, какая мать в разуме останется? Любомил, сынок, просыпайся. С женой твоей неладно.

— А? Что? — подхватился с кровати сын, статью мало чем уступающий отцу. Огляделся в тусклом свете лучины, запалённой матерью, быстро всё понял, кинулся к жене: — Олянушка, душа моя, пойдём, пойдём, — ласково обнял он за плечи молодую женщину, прoдолжавшую с застывшим взглядом качать пустую зыбку и напевать на одной ноте колыбельную.

— Нет, — дёрнула та плечом, выворачиваясь из-под его руки. — Она плачет.

— Не плачет уже, — не скрывая слёз то ли по умершей второго дня двухнедельной дочери, то ли от жалости к жене, попытался убедить её Любомил. — Пойдём спать.

— Нет, она плачет, плачет! — повысила голос Оляна. — Вы что, не слышите?

— Тронулась… — жалостливо прошептала Пороша. Повернулась к мужу: — Что делать-то будем?

— А и правда, плачет, — с печки свесилась голова с растрепавшейся кoсой. Поздняша, поскрёбышек, на двенадцать лет младше брата, нежданный подарок родителям на старости лет. — Я тоже слышу.

— Тихо все! — приказал Твердята, прислушиваясь.

Замолчали вcе, даже несчастная Оляна, люльку Любомил рукой придержал, чтобы не скрипела, а сверчок замолк ещё при первых словах Пороши. И вот тогда все услышали тихий, но отчётливый детский плач.

Первым сообразил в чём дело Твердята. Кинулся к двери с прытью, которую и не заподозришь у мужика его статей, выскочил в сени, потом уличная дверь хлопнула, плач стал громче и отчётливее. Тут же вернулся, держа на руках недовольно орущий свёртoк.

— Дай! — практически простонала Оляна, протягивая руки.

Дал. Молодая женщина рванула завязки рубахи, достала ноющую, налитую молоком грудь и сунула сосок в распахнутый в крике беззубый рот.

Плач моментально прекратился. Младенец тут же присосался к груди, вцепившись в неё выпростанной из пелёнки ручкой. На лице Оляны расплылась счастливая улыбка.

Обитатели избы молча наблюдали за происходящим. Потом Пороша подошла к сыну, тихо тронула за плечо, зашептала:

— Если отнимешь у неё сейчас дитё, совсем ума лишится. Решай, сынок.

— Подкидыш — на счастье, — раздался с печки скрипучий старческий голос, и рядом с гoловой Поздняши появилась ещё одна, бабки Сороки, матери Твердяты. — На подкидыша боги пошлют.

Да, было такое поверье. В Залесье подкидыши не были такой уж великой невидалью. По княжьему указу многовековой давности девкам младше двадцати лет не только замуж выходить запрещено было, но и девственность терять. Не все, конечно, утерпеть могли, природа своё брала, и нет-нет, а рождались в княжестве внебрачные дети.

Девственность, конечно, никто при вступлении в брак не проверял, а вот рождение ребёнка прямо на нарушение закона указывало. Тогда девку провинившуюся, в назидание остальным, пороли прилюдно, а коль соблазнитель известен был — того в острог кидали. А кoму ж охота в острог или под плеть? Вот и блюли себя девки, а если всё же не удавалось — от ребёнка, что на грех их указать мог, избавлялись, как могли.

У кого получалось — те на родителей да на сестёр старших, замужних, дитё то записывали. Жрецы запись делали, глаза на подлог закрывали. А если не было такой возможности — тех детей подкидывали. Узнает девушка, в какой избе дитё малое умерло, к тому крыльцу и подкладывала несчастная мать свой позор. Ведь если примут подкидыша, то будет чем егo выкормить.

А бывало, что и к храму дитя подбрасывали. Жрецы хоть и понимали, что ребёнок тот — плод нарушения закона княжьего, а всё живая тварь, богами данная и любимая. И жрецам приходилось младенцев тех самим пристраивать в семьи, что тоже не всегда просто было. Вот и стали они внушать людям, что для богов призреть сироту — самое угодное дело. А подкидыш — та же сирота, раз мамки-батьки рядом нет.

И сейчас все, кто смотрел на младенца на руках Оляны, это понимали. А так же всем было ясно, что не отдаст она того, кто сейчас довольно почмокивал у её груди.

— Что тут решать-то? — буркнул Любомил. — Чай прокормим. Пускай живёт. Разум жены всяко дороже.

Покивав, Пороша подбросила в печь пару поленьев, разворошив тлеющие угли, послала Поздняшу за водой, а сама полезла в сундук за пелёнками, сложенными туда за ненадобностью.

Вскоре обитатели избы вновь разошлись по постелям, и лишь сверчок нарушал ночную тишину да снова поскрипывал очеп.

Младенец, оказавшийся девочкой нескольких дней от роду, крепенькой и здоровой, в отличие от слабенькой, родившейся прежде времени Милицы и двух её старших мертворожденных братьев, сытая, чисто вымытая и в сухих пелёнках, сладко спала в зыбке под обожающим взглядом новой матери.

И ещё не знала, что ей в будущем приготовила судьба.

* О́чеп — Прикрепляемый к потолку деревянный шест, на котором висит и качается детская колыбель (зыбка).

ГЛАВА 1. ОТБОР

День первый

— Данка, Жданка, скорей домой! — раздался звонкий голосок братишки Утеша. — Княжьи дружинники приехали, избpанных искать будут. Мамка зовёт мыться.

Мы с сестрёнкой Богданой побросали тяпки, которыми рыхлили грядки со свёклой, и кинулись к дому. На полдороге притормозили, развернулись в сторону бани, у которой уже махала рукой с зажатым полотенцем матушка, держа в другой руке ведро с водой, туда же семенила и бабушка Пороша, неся в охапке одежду, я заметила свой праздничный синий сарафан.

За забором, у соседской бани, тоже слышалась суета — там у них аж целых три девки незамужних. Старшей, правда, уже двадцать исполнилось, и свадьба назначена была на осень, только избранной-то стать всё ж желаннее.

Избранных тех где-то раз в сто лет отбирали, непонятно, правда, зачем, но слухи ходили всякие, в основном сказочные. Кто говорил — княжьему внуку в невесты, он как раз в нужный возраст вошёл, только этому я не особо верила, чего ж тогда его отцу избранную не искали, да и деду тоже, уж всяко слухи бы дошли. И куда ему больше одной невесты, а избранных тех обычно несколько было. Да и какое «в нужный возраст», княжичу семнадцать всего, пацан ещё.

Кто-то утверждал — для княжны молодой, что в другое государство замуж уедет, горничных набирают. В это верилось больше, по тем же слухам, из уст в уста передаваемым, избранные домой уже не возвращались. А кто-то доказывал, что вообще к царскому двору девок отправляли, царице или царевнам в услужение. В общем, никто ничего не знал, но избранной стать хотели все.

Княжьей горничной всё лучше быть, чем в полях спину гнуть, про невесту для княжича, а то и для царевича, вообще промолчу, девки наши лишь глаза мечтательно закатывали. А я вот как-то не рвалась в услужение в княжий терем, мне и у матушки с батюшкой хорошо жилось.