Император Пограничья 9 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 28

— Мы ещё не закончили, Платонов, — процедил он сквозь зубы. — Вы и эти… отродья моего покойного кузена ещё пожалеете. Нужно было соглашаться по-хорошему, когда я предлагал. Теперь пеняйте на себя.

Он развернулся и направился к выходу, сопровождаемый женой и юристами. Аделаида что-то причитала про испорченную репутацию, адвокаты переговаривались вполголоса о возможности обжалования.

Дверь захлопнулась.

— Простите, мне нужно отлучиться на минуту, — сказал я Стремянникову и молодым Бутурлиным. — Подождите меня здесь.

Я быстро вышел в коридор и догнал его. Сергей с компанией уже дошёл до поворота. Тяжёлые шаги эхом отдавались от мраморного пола.

— Сергей Михайлович! — окликнул я. — Минутку вашего времени.

Бутурлин остановился и медленно повернулся. В его глазах плескалась ненависть.

— Что ещё вам нужно, Платонов? Недостаточно унизили?

— Аделаида Карловна, господа юристы, — я вежливо кивнул остальным. — Не могли бы вы оставить нас? Нам нужно обсудить один деликатный вопрос.

— Мне не о чём с вами говорить! — рявкнул Сергей.

— Это касается ваших… восточных партнёров, — я понизил голос. — Уверены, что хотите обсуждать это при свидетелях?

Упоминание о связях с каганатом заставило его напрячься. Он махнул рукой спутникам:

— Идите. Я догоню.

Когда мы остались одни в пустом коридоре, я подошёл ближе. Сергей инстинктивно попятился, но за спиной оказалась лишь немилосердно твёрдая стена.

— Что вы?.. — полузадушенно взвигнул он.

Однако я уже наклонился к его уху.

В моём голосе зазвучали нотки Императорской воли. Это не был громовой приказ, способный подчинить толпу. Скорее тихий, вкрадчивый шёпот, проникающий прямо в сознание.

— Сегодня ночью ты опубликуешь весь компромат на себя, который у тебя есть на руках. Все документы, все доказательства твоих преступлений. И когда я договорю, твой разум забудет мои слова, но тело и душа запомнят приказ.

Я почувствовал сопротивление. Несмотря на рыхлое тело и гнилую душонку, у Сергея Бутурлина была удивительно сильная воля. Я ощутил это ещё во время нашей первой встречи — упрямство и жадность создавали своеобразный ментальный панцирь. Именно поэтому я не смог бы дать ему по-настоящему долгосрочный или самоубийственный приказ вроде «перережь себе глотку». Но опубликовать компромат… это было в рамках возможного. Особенно если учесть, что часть документов уже гуляла по Эфирнету.

Используя Императорскую волю, я всегда ощущал холодок в груди. Это было страшное оружие — способность подчинять чужой разум, ломать волю, превращать людей в марионеток. В прошлой жизни я видел, что происходит с менталистами, опьянёнными подобной властью. Они начинали с благих намерений — защитить невинных, наказать злодеев. Но когда каждый твой приказ выполняется беспрекословно, когда люди смотрят на тебя с обожанием и покорностью… грань между справедливым правителем и тираном становится тоньше паутины.

Я помнил мага Святополка из своего мира. Талантливый менталист, поначалу использовавший дар для раскрытия преступлений. Через десять лет он превратился в чудовище, окружённое безвольными рабами. Его собственная жена была марионеткой, дети — послушными куклами. Он искренне не понимал, почему все его боятся. В его мире не осталось настоящих людей — только исполнители его воли.

Я не хотел такой судьбы. Поэтому установил для себя жёсткие правила. Никогда не использовать Императорскую волю для личной выгоды. Никогда не ломать человека полностью. Никогда не превращать в рабов. И самое главное — помнить, что эта сила не делает меня богом. Я всего лишь человек с опасным даром, который слишком легко может превратить в проклятие.

Сергей Бутурлин заслуживал наказания. Но даже с ним я не переступил черту — не приказал убить себя или своих близких, не стёр личность, не превратил в безвольную марионетку. Просто подтолкнул к тому, что он и так мог сделать в приступе паники. Тонкая грань, но важная. Потому что когда начинаешь оправдывать всё более жёсткие методы «благой целью», однажды просыпаешься монстром.

Сергей моргнул, и на мгновение его глаза стали осоловелыми. Затем взгляд прояснился, и он с отвращением отстранился.

— Не смейте ко мне прикасаться, выскочка! Что вы себе позволяете?

Ничего не ответив, я развернулся и пошёл обратно к залу заседаний, оставив его стоять в коридоре с выражением смешанной ярости и замешательства на лице.

Вернувшись в зал, я застал там только своих спутников — члены совета уже удалились.

Илья и Лиза, всё это время сидевшие как статуи, наконец выдохнули. Юноша повернулся ко мне, и в его глазах плескалось нескрываемое восхищение.

— Прохор, это было… невероятно! Ты видел его лицо?

— Когда он понял, что остался с носом? — Елизавета нервно рассмеялась. — Бесценно!

— Всё в порядке? — спросил Стремянников, внимательно глядя на меня.

— Более чем, — кивнул я. — Просто хотел убедиться, что господин Бутурлин правильно понял ситуацию.

Илья и Лиза переглянулись.

— Что вы ему сказали? — не выдержала Елизавета.

Я невинно улыбнулся:

— О, всего лишь порекомендовал облегчить душу. Знаете, чистосердечное признание иногда творит чудеса для репутации.

Стремянников двусмысленно хмыкнул, явно догадываясь, что дело не только в словах, но Пётр Павлович был слишком умён, чтобы задавать лишние вопросы.

— Что ж, — сказал я, когда мы вышли на улицу. — Первый раунд за нами. Но Сергей Михайлович прав в одном — это ещё не конец. Такие, как он, не сдаются после первого поражения.

— Мы готовы, — твёрдо заявил Илья. — После всего, что он сделал…

— Именно поэтому вы поедете в Угрюм уже завтра, — перебил я. — Чем дальше вы будете от дядюшки, тем лучше. А там посмотрим, что ещё он попытается предпринять.

Глядя вслед удаляющейся машине Бутурлиных, я думал о предстоящей ночи. Сергей Михайлович даже не подозревает, какой сюрприз его ждёт. Императорская воля — штука коварная. Он проснётся утром и обнаружит, что сам опубликовал все свои грязные секреты. И даже не вспомнит, почему это сделал.

Иногда для победы над подлецом нужно дать ему возможность уничтожить себя самого.

Глава 11

Константин Петрович Скуратов-Бельский не считал себя жестоким человеком. Жестокость подразумевала получение удовольствия от страданий других, а он никогда не испытывал подобных эмоций. Нет, он был человеком рациональным, прагматичным до мозга костей. Каждое его действие, каждое решение подчинялось холодной логике целесообразности. Если для достижения великой цели требовалось принести в жертву сотню жизней — он отдавал приказ без колебаний. Если потребовались бы тысячи, он подписал бы и эти документы ровным почерком без единой тревоги. Не из злобы, не из садизма, а потому что так было необходимо.

В конце концов, разве архитектор, снося ветхие дома для постройки нового собора, испытывает ненависть к старым стенам? Разве хирург, отсекая поражённую гангреной конечность, наслаждается болью пациента? Нет. Они делают то, что должно быть сделано. И Константин Петрович делал то же самое, только в масштабах всего Содружества.

Скуратов-Бельский… Это имя он носил с гордостью, хотя многие при его упоминании невольно вздрагивали. Малюта Скуратов — его великий предок, оболганный и очернённый поколениями врагов. Константин Петрович сжал кулаки, думая о том, как извратили историю. Григорий Лукьянович был не палачом-садистом, каким его рисуют в сказках для устрашения детей, а великим государственником, душой радевшим за Русское царство.

Да, он применял жёсткие методы. Да, его руки были в крови. Но разве можно было иначе в то смутное время, когда боярская крамола грозила разорвать страну на куски? Малюта понимал то, что понимал теперь и Константин Петрович: иногда нужно запачкать руки ради высшей цели. Иногда нужно стать чудовищем в глазах современников, чтобы потомки жили в мире и благополучии.