Комэск (СИ) - Башибузук Александр - Страница 4

— Папиросы «Сафо»! Папиросы «Пушки», папиросы… — устало ревел лохматый мужик в блузе-распашонке и растоптанных донельзя ботинках.

— Счас как дам! Отвяньте сволочи! — торгующая семечками зловещего вида бабуля в некогда роскошной шляпке с поломанными перьями, грозила вившимся вокруг нее беспризорникам обломком старинного кирасирского палаша.

Прямо над ней нависал огромный плакат, на котором, на фоне огромной алой звезды, бесноватого и похмельного вида красноармеец, оскалив зубы, категорически требовал:

«Товарищ, сдай оружие!!!»

Сознательные товарищи на плакате охотно протягивали ему фентезийного вида револьверы, сабли и даже гранаты.

Лешка засмотрелся на гимнасток в трико, устраивавших какой-то замысловатый перфоманс на уличной трибуне, но тут же был вынужден вернуться в действительность.

— Азизим! Я прошу тебя, в последний раз! — Гуля намертво вцепилась в Лешкин рукав и остановилась. — Пожалуйста, спаси детей!

Гуля тоже вытянулась, стала взрослей и очень похорошела, превратившись из нескладного подростка в симпатичную девушку, каким-то странным образом, как две капли воды похожую на актрису и модель Софию Бутеллу. Коротенькая стрижка «Бубикопф», элегантно заломленная беретка, строгая блузка с коротким и широким галстуком, юбка до середины икры и туфли лодочки очень шли ей, добавляя строгости образу. Новомодные аляповатые платья баллоны с низкой талией и шляпки-горшки Гуля напрочь игнорировала, предпочитая консервативный образ.

— Ну? Ты меня слышишь, Лекса Турчин? — жена опять дернула Лешку за рукав гимнастерки.

Алексей тяжело вздохнул. Очень ожидаемо, обожаемые чада, на следующий же день после приезда Лексы, выкинули очередной фортель. С субботу с утра чинно отпросились погулять, все такие вежливые и ласковые, хоть к ране прикладывай, а после обеда пришел постовой милиционер и торжественно сообщил, что оные Сашка и Машка коротают время в камере участка и на этот раз их обязательно посодют, можете не сумлеваться.

— Ты не понимаешь, Ежик…

— Все я понимаю! — всхлипнула Гуля. — Они… они хорошие, просто… сами этого еще не знают…

— Ага, хорошие, просто замечательные, — беззлобно проворчал Лешка. — Когда спят зубами к стенке. Ежик, ты не понимаешь, здесь все просто, твою доброту они принимают за слабость. А слабые для таких, как они — просто жертвы, добыча.

— Нет! — горячо воскликнула Гуля. — Они просто еще не верят нам. Но скоро поверят, я обещаю. Ну пожалуйста, азизим… — в ее глазах заблестели слезы.

Лешка очень сильно удивился и моментально сдался. Раньше жена никогда не прибегала к этому испытанному веками женскому средству.

— Ну хорошо. Последний раз.

— И бить не будешь, после того, как их отпустят? Обещай!

— Я этих малолетних преступников когда-нибудь бил? — удивился Алексей.

— Нет… — Гуля потупилась. — Но ты можешь.

— Могу, но не бью. Это ты, вообще-то, их лупасишь всем, что под руку попадет.

— Я любя! — Гульнара смутилась. — И не больно, чтобы только стыдно им было.

— Стыдно им не бывает никогда! — отрезал Алексей. — Они даже не знают, что это такое. Все, хватит, идем. Сказал, попробую вытащить, значит попробую. И лупить не буду, хотя очень хочется. Ну? И глаза вытри, распустила нюни. Дай беретку поправлю. Вот!

Оплот законности в районе располагался в бывшем околотке, но пока никак не назывался — вывеску как раз рисовали малярными кистями два живописных оборванца, за которыми надзирал молодой милиционер в белой гимнастерке с алыми «разговорами», белой буденовке и здоровенной облупившейся кобурой с револьвером системы Смит-Вессон на поясе.

— Алексей Алексеевич! Гульнара Львовна! — милиционер при виде Алексея и Гули сразу же взял под козырек. — Здравия желаю, Акакий Мартемьянович уже ждет вас. Я провожу…

— Здравствуй, Прохор, — Алексей поздоровался с милиционером за руку. Благодаря непутевым чадам, он уже давно близко раззнакомился со всем личным составом участка.

— Привет, Проша. Все хорошо у мамы? — Гуля по-свойски поправила воротничок у парня на гимнастерке.

— Уже сама ходит! — радостно отрапортовал Прохор. — Гульнара Львовна, век помнить буду! Уж не знаю, как благодарить вас. Мама говорит, что рука у вас святая, не то, что у того коновала Рабиновича! Это же надо было так ловко чиряк вскрыть, раз и все, я пиво дольше открываю. Осторожней, здесь ступенька подламывается. Вона, там ваши архаровцы. Мартемьяныч побухтит немного, да отпустит, я сам за них просил…

«Архаровцы» содержались в склепанной из железных полос клетке, но смотрелись в ней совершенно чужеродно, примерно как бриллианты в картонной коробке. Милые симпатичные и одухотворенные личики, аккуратно стриженные, в чистенькой одежонке, белых рубашечках, шортах и юбочке с помочами, белых носочках и сандалетах. Вылитые пай-мальчик и пай-девочка. И только посвященные знали, что это самые настоящие закоренелые малолетние преступники, Сашка Малой и Машка Ворона. Малой являлся признанным среди своих карманником, которого уважали и побаивались даже старшаки, а Ворона искусно практиковала форточничество, мало того, железной рукой руководила бандой из трех десятков отпетых беспризорников.

За столом рядом с клеткой заседал пожилой и грузный усач, с длинным, мясистым носом насыщенного бордового цвета. Начальник районного участка милиции, Акакий Мартемьянович Чирков, тоже являлся в своем роде легендой. Причем стал ей еще до революции — занимая пост околоточного начальника. Его любил, уважал и одновременно боялся весь подучетный контингент, как в прошлом, так и в настоящем.

При виде Алексея и Гульнары Сашка и Машка фальшиво и не особо торопясь потупились, а Чирков надулся, побагровел, а потом, с трудом сдерживаясь, бросил Лешке:

— Идем, подымим, Алексей.

Выйдя во внутренний дворик участка Чирков раскурил папиросу, сделал пару затяжек, а затем поинтересовался у Лешки осипшим голосом.

— Вот скажи, Алешка, сколько тебе лет?

— Девятнадцать, — быстро соврал Лекса. Впрочем, даже не соврал, а покривил душой, по документам ему как раз было девятнадцать.

— Вот видишь, — тяжело вздохнул Акакий Мартемьянович. — Сам, почитай, подросток, а ты в отцы заделался. И Гуля твоя девчонка девчонкой. Все понимаю, ты герой, орденоносец, все-такое, но геройствовать — это тебе не детей воспитывать. С детьми — другое! Ну куда вы лезете? Подведут вас под цугундер эти… — он запнулся и раздраженно махнул рукой. — Да что я, сам все понимаешь.

— Понимаю. Что они на этот раз натворили? — Лешка почувствовал, что покраснел.

— Нарисовался у нас один нэпман Абрамянц, — Чирков сплюнул. — Лавки открыл, торговлю, та еще сука. Так вот, пока Машка ему баки забивала, она умеет, ох как умеет, Сашка с подельниками кассу у него в головной лавке начисто обнесли. Немалые деньги, между прочим, даже если наполовину соврал. Абрамянц прибежал к нам, я сразу смекнул, что твои чада при деле, дал команду — привели, сами под руку попались. Гуляли тут, прямо под носом под ручку, словно хотели, чтобы их побыстрей нашли. Так-то официально у меня на них ничего нет, но сам понимаешь. Захочу — появится. Осудить их не могут — факт, но в закрытое воспитательное учреждение — прямой путь. А это та же тюрьма, может даже хуже. Алеша, ты пойми, тебе с Гулей еще жить да жить, карьеру делать, а уголовники в семье ее могут очень сильно испортить.

Лекса с трудом выдавил из себя.

— Понимаю. Я верну все, что они украли.

Чирков раздраженно махнул рукой.

— Ничего не надо, по тому нэпману давно цугундер плачет. Там на нем всякого с лихвой хватает, от растления, до подлога с мошенничеством. Но ты просто пойми, если так будет продолжаться, я уже не смогу помочь. А продолжаться будет. Последний раз отпускаю, Алексей, последний.

— Спасибо, Акакий Мартемьяныч, — Лекса крепко пожал руку Чиркову. — Не буду обещать, что больше не подойду, но сильно постараюсь, что-то предпринять, чтобы… ну, ты понял сам…

— Э-эх, сколько волка не корми… — Чирков состроил огорченную физиономию. — Ну ладно, Лешка, иди уже. И это… там у меня Маланья Егоровна, жена моя, значит, прохворала, пяточная шпора, будь она неладна. Пусть твоя Гуля глянет, как время будет. Маланья гутарит, у нее руки прям золотые. А Машку с Сашкой забирай, сейчас их выпустят. Дать бы им, да лень…