Варвар-пришелец - Диксон Руби - Страница 17

– Ну… ладно тогда.

Я подхожу к костру и сажусь напротив.

– Помочь тебе с ужином?

– Ужином?

Я указываю на добычу.

– Освежевать, выпотрошить, приготовить из нее еду?

Прищурившись, он еще раз окидывает меня взглядом. Он не сердится, скорее, пытается меня понять.

– Это моя работа – обеспечивать свою пару.

– Ааа, – я на минуту задумываюсь, а затем прижимаю колени к груди, покачивая босыми ногами у огня. – Мы можем отложить пару шкур, чтобы сделать для меня ботинки?

Он кивает.

– Спасибо, – тихо отвечаю я. – Чтобы ты знал, я не собираюсь убегать. Мне некуда идти.

Он снова кивает. Я смотрю на языки костра, пока пришелец снимает шкуру с добычи. Мне нужно разговорить его. Только так я смогу пробиться сквозь твердый панцирь, которым, кажется, окружен его разум. Его трудно понять, этого Раахоша.

– Расскажи мне об этом месте.

Он поднимает на меня глаза.

– Это моя пещера.

– Нет, не конкретно об этом месте, – объясняю я, указывая на пещеру. – Об этой планете. Этом мире. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что здесь холодно.

Раахош фыркает и замолкает. Когда я начинаю думать, что он игнорирует мои вопросы, он достает нож поменьше и нарезает мясо небольшими кусочками.

– Сейчас… тепло. Мы называем это время года – суровым, а более холодные месяцы – жестоким.

Мои глаза расширяются. Я бессвязно бормочу:

– Вне пещеры сугробы метровой высоты!

Какое еще теплое время года?

Его лицо медленно расплывается в сногсшибательной улыбке, а жесткие, заостренные черты лица становятся убийственно-сексуальными, от чего перехватывает дыхание.

– Тебе придется привыкнуть к снегу.

– Снег. Верно. – Пульс начинает биться между ног в ответ на его улыбку, но я не обращаю внимания. Паразит снова заводится, и я притворно кашляю, ударяя себя в грудь и пытаясь его заткнуть. – Значит, это… лето?

Он наклоняет голову, мысленно подбирая слова, а затем кивает.

– То, что вы называете зимой – это время, когда мало света. Солнца едва показывают свои лица, и большую часть дня царит темнота. Холода усиливаются, и дичи становится мало. Вот почему важно охотиться впрок в теплые месяцы.

Я киваю, переваривая услышанное. Что ж, если сейчас настолько тепло, насколько вообще возможно, думаю, я смогу здесь выжить. Нравится мне это или нет, но жить я буду.

– Ты охотник?

Он кивает и предлагает кусочек сырого мяса. Я беру его и кладу в рот. Вкус волной разносится по языку, и я стону. Это так вкусно, что лучше не придумаешь.

Он продолжает разделывать дичь, и я замечаю, что его набедренная повязка натягивается в области паха. Ой.

– Ммм, это так вкусно. Извини.

– Не извиняйся, – говорит он, нарезая мясо резкими движениями. – Мне доставляет удовольствие кормить свою пару.

Да, я вижу степень его удовольствия. Это никак не скроешь. Я долго разглядываю из-под ресниц огромное «хозяйство» Раахоша. Он протягивает еще один кусочек, и я, не задумываясь, наклоняюсь и ем прямо из его рук. Его голубые глаза вспыхивают, и мой паразит опять принимается за свое.

Глупый паразит, вечно он меня выдает.

Пришелец наблюдает, как я жую, а затем протягивает очередной кусочек мяса, и когда я тянусь к нему рукой, отстраняется. Раахош хочет, чтобы я и дальше ела из его рук. Наклоняюсь и касаюсь кончиком языка его пальцев просто потому, что мне нравится его дразнить.

А еще это меня заводит. Совсем чуть-чуть.

Окровавленными кончиками пальцев он касается моих губ, а затем убирает руку и садится на корточки. Его член словно бревно у него между ног. О таком размере любой парень может только мечтать.

– И как же называется этот зверь? – спрашиваю я, потирая руки, чтобы унять мурашки. Я сейчас чертовски возбуждена. Не могу поверить, что сырое мясо и придурок-похититель заставляют меня намокнуть, но ничего не могу с собой поделать.

Он переводит взгляд на существо и отрезает еще кусочек.

– Мы называем его двузубым. – Он оттягивает губу существа, чтобы показать два гигантских клыка. Как у бобра, но не совсем. Бобер-вампир с шипами на спине и мягкими пушистыми лапами.

Ладно, он совсем не похож на бобра, но мне легче его воспринимать, ассоциируя с земным животным.

– Ты ничего не ешь, – обеспокоенно говорю я, когда Раахош протягивает очередной кусочек.

– Моя пара прежде всего, – отвечает он и бросает на меня очередной жаркий взгляд, затем кладет мясо мне в рот и проводит большим пальцем по губам. – Я поем, когда она насытится.

Я неловко ерзаю. Это самая необычная еда-афродизиак, которую я когда-либо пробовала. Наверное, я не должна наслаждаться происходящим и вполовину так сильно, как это делаю.

– Расскажи о своем племени? Семье?

Голодный, возбужденный взгляд вмиг исчезает, и его лицо становится безразличным.

– У меня нет семьи.

– Совсем никого? Как насчет родителей?

– Умерли, – говорит он отстраненно.

– Понимаю. Ни братьев, ни сестер?

Он качает головой.

– Младший брат умер вскоре после смерти матери.

– Ах, – Раахош, кажется, потерялся в своих воспоминаниях, поэтому я продолжаю. – У тебя есть близкий друг в племени?

– Вектал.

Заставить этого парня открыться – все равно, что вырвать у него зуб.

– Я знакома с ним. А что насчет остальных?

Он пристально смотрит на меня.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что мы скоро вернемся? Я стану частью племени? – произнося это вслух, я чувствую, как сжимается сердце. – Что, если я им не понравлюсь?

Он сводит свои густые брови, как будто не до конца понимая смысл вопроса.

– Ты – моя пара. Нет никаких «нравится» или «не нравится». Ты будешь частью племени.

– Тебе легко говорить. Вы выросли вместе. Вы принадлежите к одному виду. Для них я причудливый пришелец, который не перестает болтать, понимаешь?

Он смотрит своим непроницаемым взглядом, кажется, целую вечность, а затем предлагает еще кусочек мяса.

– На сегодняшний день в нашем племени всего два ребенка. С малышом Шорши будет три. Если и другие срезонируют, то станет больше.

Я пытаюсь переварить эту информацию.

– А женщины? Сколько их?

– Без людей? Четыре, если не считать детей.

Я бледнею. Это значит, в племени много неудовлетворенных мужчин. Может, оно и к лучшему, что Раахош спрятал меня ненадолго в этой пещере. Интересно, будут ли они грызться за девушек, которые не срезонировали, как собаки за кость?

– А сколько мужчин?

– Нас осталось двадцать четыре. Двадцать из них без пары.

– Осталось?

Он кивает, отрезая очередной кусок мяса.

– Жизнь здесь трудна. Несколько лет назад мы потеряли многих соплеменников на охоте. Четверо мужчин и одна женщина погибли прежде, чем мы смогли убить та-ли, – он качает головой. – Это было непростое время.

– Звучит опасно.

– Вот почему женщины больше не охотятся. Дело не в том, что они не могут, а в том, что мы не можем рисковать будущим племени, подвергая их опасности.

Я открываю рот, чтобы ответить, но он тут же кладет в него кусочек мяса. Это своего рода способ заставить меня замолчать, поэтому я быстро жую, а затем продолжаю.

– Но теперь у вас есть человеческие женщины. Это означает, что вы больше не кучка парней. Племя увеличивается до… – я подсчитываю. – Двенадцать с нашей стороны плюс тридцать с вашей равно сорок два человека. Много охотников.

– Немногие захотят рисковать своими парами на охоте, – говорит он, предлагая очередной кусочек. И когда я отказываюсь, кладет его себе в рот с задумчивым выражением лица. – Многие вообще больше не захотят охотиться.

– Почему?

– Охота предполагает полное уединение. Охотясь, мы проводим много времени в снегах. Можем уйти на полный оборот лун, прежде чем вернуться домой.

– Это значит на месяц?

Он пожимает плечами.

– Большинство охотятся в одиночку. Так легче охватить всю территорию. Мы выслеживаем мелкую дичь повсюду и прячем добычу под снегом, чтобы вернуться за ней позже, когда угодья станут неприступны, а крупный зверь впадет в спячку.