Олигарх 6 (СИ) - Шерр Михаил - Страница 43

В том, что Ян Карлович эту проблему решит и притом быстро, я не сомневался, но Яна чисто по-человечески жалко. Заниматься таким делом — врагу не пожелаешь.

Спасибо Государю, что перед тем, как сделать мне такой «щедрый» подарок, он распорядился убрать из Восточной Сибири всех польских бунтовщиков, зная, как мы неровно дышим друг к другу. К этой публике я отношусь ещё хуже, чем к «героям» 14 декабря. Хотя по непроверенной информации почти два десятка поляков подали прошение с просьбой оставить их в Восточной Сибири.

Этой публикой тоже займётся Ян Карлович. Но окончательно решать всё равно придётся мне в начале следующего года.

К первому марта судьба всех каторжан должна быть решена, и я получу общий список тех, кто пойдёт, гремя кандалами, в Канск. Пока это однозначно один Ипполит Завалишин, негодяй и клеветник, «лжедекабрист». Его доносы — причина несчастий, обрушившихся на его старшего брата Дмитрия и офицеров Оренбурга.

Конечно, господа, организовавшие Оренбургское тайное общество и замышлявшие вооружённый мятеж против Государя и существующей власти, отнюдь не невинные овечки. Но факт остаётся фактом — арестованы они были по доносу господина Ипполита Завалишина.

Среди десяти нижних чинов, сосланных в Сибирь по делу 14 декабря, есть совершенно разные персонажи. Двое — активнейшие участники выступления, Анойченко и Шутов.

Один вообще непонятно, как оказался в рядах этой публики: обер-офицерский сын, унтер-офицер лейб-гвардии Московского полка Александр Луцкий.

Луцкий вообще не был членом никаких тайных обществ, но, оказавшись на Сенатской площади, кричал, что надо колоть кого-то. Следствие разбираться в его криках не пожелало, и он оказался на нерчинской каторге.

Но все эти господа не были подло обманутыми нижними чинами и хорошо понимали, в чём они участвуют. А тот же Луцкий сумел прославиться двумя побегами.

После долгих размышлений я решил им тоже предоставить шанс начать жизнь с чистого листа и в обмен на получаемую свободу отправиться на Амур.

Господина Поветкина среди них ещё нет, его судьбу будет решать Ян, когда займётся Александровским заводом.

Девятерых успели доставить в Нерчинск, и они поплыли с нами в Сретенск.

Но сначала с ними побеседовал Василий, а уже на борту парохода — Авдей Серов и затем Иван Васильевич.

Девять господ, бывших мятежников, ожидали окончательного решения своей участи в караульном помещении компанейского подворья. Иван Васильевич популярно объяснил им все варианты, и пока ни один не отказался от моего предложения.

Кто я такой, они уже знали, и когда караульный казак распахнул передо мной дверь, меня встретила шеренга выстроившихся по ранжиру бывших каторжников, которые вразнобой приветствовали.

— Иван Васильевич доложил мне, что вы согласны служить мне в этих суровых краях, не щадя живота своего, на благо нашего Отечества. Честность — моё первое требование к тем, кто мне служит. Насколько я знаю, ещё никто не пожалел, что согласился служить у меня. А для воров и предателей у меня свой суд, — я сделал паузу и внимательно осмотрел людей, стоящих передо мной.

Страдания и муки последних десяти лет жизни каждого из них видны невооружённым глазом.

Самый старший из них — Михей Шутов. Ему почти пятьдесят, он участвовал в войне с Наполеоном и в конце декабря 1825 года был произведён в офицеры. Но стал деятельнейшим участником восстания Черниговского полка и, судя по всему, именно он главный авторитет среди этой девятки.

— Я хочу услышать ответ каждого из вас: всё ли вам понятно, согласны ли вы с моими предложениями и понимаете ли, что вас ждёт в случае предательства или попытки бегства?

Я ожидал, что первым ответит Шутов, но ошибся. Первым ответил Александр Луцкий, небольшого роста, сероглазый, очень худой блондин.

— Я согласен, ваша светлость, — тут же за ним о своём согласии заявили и остальные.

После короткой паузы Матвей Шутов сделал короткий шаг вперёд.

— Дозвольте, ваша светлость, нам всем вместе пойти вперёд на реку Амазар.

Я усмехнулся. Почему-то за мгновение до его слов мне в голову пришла такая же идея.

— Там будет очень тяжело. Взвесьте ещё раз свои силы.

— Не страшнее царской каторги, ваша светлость, сдюжим.

Глава 22

После разговора с господами-декабристами я чувствовал себя как выжатый лимон. Но, как бы то ни было, мне предстоял еще один важный разговор.

Время нас поджимало, и нужно было безотлагательно решить, кто возглавит наших людей, которым предстояло закрепиться в верховьях Амура с приближающейся зимой.

У Василия была кандидатура — Ксенофонт Пантелеевич Телешов. Я уже успел с ним познакомиться и полностью согласен с выбором Василия.

Ксенофонт Пантелеевич знал, о чем пойдет речь, и на мой вопрос без раздумий и колебаний ответил согласием.

— Ксенофонт Пантелеевич, я приказал освободить нижних чинов декабристов. Мы только что с ними общались, и они попросили разрешить им отправиться на Амазар. Возьмешь их под свое начало?

— А чего не взять? Возьму, — ухмыльнулся Телешов. — Мне нерчинские рассказывали, что они давно раскаялись в том, что пошли против Государя. Если они выжили на каторге, то справятся и на Амазаре. А бежать оттуда им некуда. Да и не получится — места там страшные, особенно зимой.

Побег можно попытаться совершить всегда и везде. Вот только будет ли он успешным. Я лично считаю, что шансы на успешный побег в тех местах равны нулю.

— Хорошо, с этим вопросом решили. Теперь у меня к тебе, Ксенофонт Пантелеевич, другой вопрос. Ты знаешь, что у нас скоро будет новое казачье войско — Амурское?

— Наслышан, ваша светлость.

— Так вот, ты, конечно, уже выслужил свое, но я предлагаю тебе еще немного послужить. Если согласишься, то будешь первым есаулом нового войска, — скромно сидящий в уголке Иван Васильевич довольно хмыкнул. Это его идея, и он явно доволен.

— А чего же не послужить, ваша светлость? — довольно заулыбался Телешов. — Тем более есаулом. На старости лет благородием стать.

— Тогда у меня, господин есаул, остался последний вопрос. Ты у нас хоть и в годах, но муж и отец еще молодой.

Телешов женился после сорока на девице, младше его почти на двадцать пять лет. Василий сказал, что это была безумная любовь с обеих сторон. У молодых уже двое детей — мальчики-погодки.

Живут они в редкой глуши даже по местным меркам, в деревне Урюпино на Аргуни. Там нет ни храма, ни школы, ни самого захудалого лабаза. Это последнее русское поселение на этой пограничной реке до самого Усть-Сретенска. От него начинаются дикие и страшные места нижней Аргуни, где у любого человека шансов пропасть намного больше, чем выбраться оттуда живым.

Страшных историй о тех местах в Забайкалье ходит множество, и во многих фигурируют жестокие нравы, царящие по обе стороны границы. В сравнении с порядками среднего Приаргунья это просто ад на земле.

Это, кстати, еще одна из стоящих передо мной задач — умягчение нравов и повышение нравственности обитателей этих мест.

— Твоя семья живет в Урюпино. Полагаю, будет лучше, если она переберется куда-нибудь поближе, например в Сретенск.

— Ваша светлость, дозвольте на Шилкинский. Фрося у меня круглая сирота, а там ее бабушка живет.

— А у тебя самого родня есть?

— Нет, ваша светлость, один как перст был. Теперь вот Бог послал жену и деток.

Покров у русского народа считается началом зимы, и здесь, в Забайкалье, это частенько действительно так. В этом году ближе к полудню резко похолодало, а затем начался снегопад.

Осень сопротивлялась недолго, и уже через неделю началась настоящая зима.

На Шилке сразу же у берегов начал образовываться лед, а к середине месяца морозы сковали ее окончательно, и река встала, закованная ледяным панцирем.

К началу ноября лед уже был настолько прочным, что первого числа открылся зимник до Усть-Сретенска, и туда из Горбицы пошел первый зимний обоз.