Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 35

— Уксусом можно, — предложил Ярослав.

— Думаю, уксус не годится, — не согласился Модест Фёдорович, — он в реакцию сразу вступит и цвет может стать светло-голубым. Нет, тут что-то на вроде слабо разведённой лимонной кислоты можно попробовать. Но я не уверен, как она на шерсти собаки себя поведёт, это надо смотреть на практике.

— А где её взять, эту фенилантраниловую кислоту? — глаза Ярослава полыхнули интересом, — в хозтоварах есть?

— Вряд ли, — усмехнулся Модест Фёдорович пояснил. — У меня в лаборатории есть. Но мы реактивы заказываем на специальном химическом заводе по изготовлению реактивов.

— Вот бы мне на этот завод попасть, — глаза Ярослава мечтательно затуманились.

Я смотрел на них и вдруг всё понял!

— Ярослав, — сказал я, — мне кажется, ты не художником будешь, а химиком!

— Но я не знаю химию, — смутился Ярослав и хрипло добавил. — Я же тебе говорил, какие у нас предметы в школе были…

— Отец, — я посмотрел на Модеста Фёдоровича, — и вот что с ним делать?

— Хм… — задумался тот и вдруг просиял, — а знаешь что! Приводи-ка ты его ко мне завтра в лабораторию. Адрес, я надеюсь, ты помнишь. Посмотрим, если он действительно такой энтузиаст, то ему нужно учиться.

— Он же сирота, живёт с Ложкиной и Печкиным в деревне, — пояснил я, — мне его на перевоспитание на пару дней подсунули…

— Прям-таки подсунули, — надулся Ярослав и обиженно отвернулся.

— И химии он не знает от слова совсем, — продолжил я, — как и математики, как и остальных предметов. И что делать — непонятно.

— Я тоже сирота и тоже из деревни, — вздохнул Модест Фёдорович, — и в школу я пошёл в девять лет. Потому что у меня не было сапог, а босиком в школу не пускали.

— Ого… — изумлённо посмотрел на него я, — не знал даже.

— Да что там говорить, — печально махнул рукой Модест Фёдорович, — Санька, брат старший, вырос и его сапоги мне по наследству достались. Я в них в школу и пошёл. А до этого я коров пас…

— И я коров пас! До того, как к бабе Варе и деду Петру попал, — влез Ярослав. — Но шерсть коров плохо красится. Дурные они потому что, бодаются…

— А потом к нам приехал кинооператор, в клуб, — словно сам себе продолжил воспоминания Модест Фёдорович, — и у него с плёнкой неприятность случилась. Порвалась она сильно, уже и не помню, почему. И я подобрал клей, чтобы не разъедало и держало крепко, И помог ему склеить — иначе бы кино не было бы, а люди же пришли, ждали. И он после этого сказал, что мне в город ехать надо, учиться.

Он мечтательно вздохнул, вспоминая детство:

— Хороший человек был, Савва Иванович, он меня не забыл — потом письмо прислал. И там был адрес школы-интерната. С углублённым изучением химии. И ещё два рубля положил. На дорогу. И я в тот же день взял и поехал.

Он опять вздохнул:

— Меня сперва брать не хотели — знаний не было вообще никаких. Я на тот момент полтора года только в школе отучился. Писать и читать еле-еле умел. Но я им письмо Саввы Ивановича показал. И меня взяли с условием. Если бы вы знали, как я учился! Ночей почти не спал: не понимал почти ничего — но зубрил, наизусть целыми параграфами заучивал. Решил — потом пойму. И ведь потом действительно всё понял. Зато через год я был лучшим учеником в классе. А ещё через год у меня только одни пятёрки были. А когда я в университет поступил — меня твой дед на практике сразу заметил. Предложил после окончания идти в аспирантуру к нему…

Он надолго задумался. Молча курил, глядя в окно. Когда окурок догорел и обжёг ему пальцы — Модест Фёдорович очнулся. Беззвучно чертыхнувшись, он затушил остатки сигареты, и сказал:

— Вот что, Ярослав, собирайся. Я сейчас с Мулей договорю, мы все чай попьём, и ты тоже, а потом пойдём ко мне. А завтра с тобой сходим в мой Институт, я тебе лабораторию покажу и как у нас всё устроено. А потом мы тебя в тот же интернат отдадим. Ты не думай, это не детдом какой-то, это очень хорошее специализированное учреждение для одарённых детей. Тебе понравится там учиться. Я уже вижу, что парнишка ты смышлёный, толк из тебя будет. Более того, что-то мне подсказывает, что ты пойдёшь в науку. Глаза у тебя горят. Муля вон не захотел, лодырь, так будем из тебя учёного-химика мастерить.

— С-спасибо! — тихо сказал Ярослав и быстро отвернулся, шмыгнув носом и утирая рукавом глаза.

А сине-зелёный Букет сердито и недовольно гавкнул.

Когда Модест Фёдорович и Ярослав ушли, я сидел за столом и читал книгу. На этот раз мне в библиотеке попался томик Жюля Верна «Дети капитана Гранта». За романами Дюма, Гюго, Конаном Дойлем, Жюль Верном охотились все читатели. В библиотеке даже была специальная такая тетрадка, куда всех желающих записывали в очередь на такие «ценные» с читательской точки зрения книги.

И вот моя очередь дошла. А вот на томик Майн Рида «Всадник без головы» я был записан под номером сто пятьдесят девять. То есть в лучшем случае, эта книга попадётся мне в руки через полгода.

Дуся как раз вышла вынести мусор, как в дверь постучались.

— Открыто! — сказал я со вздохом., понимая, что это опять кто-то из соседей пришёл поговорить по душам и это надолго. А я остановился на самом интересном месте.

В комнату заглянула Муза:

— Муля, здравствуй! — торопливо сказала она и нервно осмотрела комнату, — а где Дуся?

— Пошла выносить мусор, — ответил я. — Заходи, подожди её. Она скоро вернётся.

— Я к тебе, — сказала Муза и на её лице появилась какая-то смущённая улыбка.

— Садись, — предложил я, — чай будешь?

— Нет, Муля, спасибо, — покачала она головой, к столу не присела, но вытащила из кармана знакомый свёрток и положила его на стол, — это твои деньги.

— Откуда ты это взяла? — изумился я.

— Мне нужно было шпатель, — смущённо пояснила она, — а у Герасима, я помню, был. И я знаю, где он у него лежит. Герасим же инструменты не увёз. И вот я пошла в чуланчик и случайно нашла свёрток. Решила, что если нашла я, то найдёт ещё кто-то другой. А поняла, что это твоё — там листочки с текстом были. Почерк твой.

— Понятно, — выдохнул я.

— Забирай, — сказала Муза и добавила, — и не разбрасывай больше там, где его могут найти другие люди.

— Спасибо, Муза! — крикнул я ей уже в спину.

Хлопнула дверь, и я покачал головой: надо же! А ведь я думал на Ярослава.

Уже перед сном я снова вышел на кухню. Дуся мыла посуду в раковине.

На столе опять стояла банка с лилиями, но на этот раз с тигрово-апельсиновыми. Это явно были другие цветы, а не Ярослав перекрасил.

— Это называется «седина в бороду», — пожаловался я Дусе, рассматривая флористическую композицию, — Фаина Георгиевна явно решила продемонстрировать, что ей дарят цветы и выставила весь букет на кухне, чтобы все увидели и прониклись. И главное — не хочет признаваться, что это так!

— Ой, Муля, иногда ты такой же дубоголовый, как и все остальные мужики! — со смехом парировала Дуся, ловко перетирая вымытые тарелки кухонным полотенцем.

Уязвлённый (ведь могла бы и поддержать), я возмутился:

— Когда дело касается Фаины Георгиевны, ты всегда предвзята. И ты, и Белла, и Муза — вы всегда её защищаете!

— А ты своей башкой даже не подумал, что все лилии очень сильно пахнут, — проворчала Дуся, — а комната у Глаши маленькая. И если бы она оставляла их в комнате — до утра могла бы и не проснуться. Это же в се знают, Муля!

Я озадаченно умолк — стало неудобно, что подозревал невинного человека.

— Хотя кто ей постоянно дарить такие букеты — мне уже и самой любопытно, — покачала головой Дуся.

Я задумался. Действительно.

Сегодня прямо с утра у нас было первое собрание. В малом актовом зале собрались все те, кто поедет в Югославию, из наших. Кроме Фаины Георгиевны, Рины Зелёной, Миши Пуговкина, меня и Вани Матвеева (звукооператор, его Эйзенштейн рекомендовал, и я не нашёл причины не прислушаться к мнению профессионала), так вот, кроме нас пятерых, в зале находились ещё человек десять вообще непонятно, что за людей.