Ледяные объятия - Брэддон Мэри Элизабет - Страница 10

Хэнли и остальные нашли меня уже ночью: я лежал без чувств на снежном холмике, и мои окоченевшие пальцы стискивали нож.

Меня каким-то образом вернули к жизни, и при свете фонарей мы с товарищами рассмотрели доску. Корявая надпись, сделанная острым предметом, сообщила нам, что мы нашли моряков с «Тундрянки».

«Здесь лежит тело Морриса Хейнса, капитана «Тундрянки», умершего на неведомой земле января 30-го числа, 1829 года, в возрасте 35 лет», – гласила надпись.

На остальных холмиках также обнаружились доски; поутру мы освободили их из-под снега и прочли надписи. Вскоре нашелся и гурий с пустыми консервными банками, в одной из которых был спрятан дневник, но ржавчина и снег сделали свое дело, и нам не удалось разобрать ни единого слова, кроме имени владельца, Морриса Хейнса.

В этих поисках я уже не участвовал. Первый день нового года я встретил в ревматической лихорадке: слег, поменявшись местами с Фрэнком Мартином, которому пришлось дежурить у моей снежной лежанки. Дела с продовольствием наладились благодаря дичи, которую удалось добыть матросам, а также терпению, с каким они сдерживали свои аппетиты. Наступила весна, а с нею освобождение. Мы сумели выйти к Баффинову заливу – предприятие, которое казалось мне невозможным, когда я грезил о нем среди зимы. Гренландское китобойное судно подобрало нас и доставило в Англию.

Я отправился прямо в Уэст-Энд, к зятю. Капитан Лоусон был дома и без промедления прошел в библиотеку, куда меня проводили и где я, мрачный как туча, ждал его. Да, я так и знал: он был в трауре. За ним появилась моя сестра – бледная, без улыбки, которая предполагается встречей с братом.

Лоусон раскрыл для меня объятия.

– Ричард, – начал он, и голос его дрогнул. – Видит Бог, мне и не снилось, что твое возвращение будет окрашено для меня не радостью, а другим чувством, но…

– Довольно, – сказал я. – Больше тебе ничего не нужно говорить. Моя жена умерла.

Он скорбно склонил голову, а я продолжил:

– Она скончалась двадцать пятого декабря прошлого года, в четыре часа пополудни.

– Выходит, тебе уже сообщили, – изумилась моя сестра. – Ты видел кого-то из знакомых?

– Я видел ее саму! – был мой ответ.

Жена декоратора

– Глядя на нее сейчас, сэр, в это просто невозможно поверить, – сказал старый клоун, вытряхивая пепел из своей почерневшей глиняной трубки. – А ведь когда-то мадам была потрясающе красива. Всему виной несчастный случай.

Мой собеседник работал с конной труппой, с которой я познакомился одним погожим летним днем, во время путешествия по просторам Уорикшира. Труппа остановилась в придорожной гостинице, и клоун зашел в столовую, где я неторопливо доедал свой простой обед, и к тому времени, как я докурил сигару, между нами установились совершенно дружеские отношения.

Дама, о которой он говорил, поражала с первого взгляда. Высокая и стройная, она, как мне казалось, обладала какой-то неземной внешностью. Ее в высшей степени примечательное лицо производило на незнакомцев довольно тягостное впечатление. То было лицо женщины, пережившей какой-то смертельный ужас. Болезненную бледность кожи подчеркивал лихорадочный блеск больших черных глаз, а одну щеку пересекал уродливый шрам – след глубокой раны, полученной много лет назад.

Мы с моим новым другом вышли из гостиницы, где остальные члены труппы были все еще заняты своей скромной трапезой. Перед нами расстилалась залитая солнцем пустошь, так и манившая отправиться на прогулку. Клоун в задумчивости набил трубку, а я достал из кармана еще одну сигару и спросил:

– Она что, упала с лошади?

– Упала с лошади? Мадам Делаванти? Нет, сэр, эту отметину на ее лице оставили когти тигра. Это довольно любопытная история, и я с готовностью ее вам расскажу, коли вы не прочь послушать. Только, ради бога, не упоминайте в ее присутствии, что я о ней говорил, если вдруг по возвращении в гостиницу вам удастся свести с ней знакомство.

– Ей так не нравится, когда о ней говорят?

– Полагаю, так оно и есть. Видите ли, у бедняжки не все в порядке с головой, но она превосходная наездница и не ведает, что такое страх. Вы не поверите, но, выходя вечером на сцену, она вновь превращается в настоящую красавицу. Ее лицо светится так же, как и десять лет назад, до того несчастного случая. Ах как же она была тогда хороша! Она не знала отбоя от поклонников, все джентльмены буквально сходили по ней с ума. Но она никогда не была дурной женщиной, никогда, говорю вам. Сумасбродной и своевольной – это да, но никогда подлой или безнравственной, готов поклясться жизнью. Я был с ней рядом и в горе, и в радости, когда ей требовалась поддержка друга, и всегда понимал ее лучше других.

Ей было всего двенадцать лет, когда она появилась в нашем цирке со своим отцом – известным укротителем. Время от времени он крепко выпивал и в такие моменты был с ней очень суров, но она всегда была не робкого десятка, и я ни разу не видел, чтобы она дрогнула перед ним или перед зверями. Она принимала участие во всех номерах отца, а когда он умер и зверей пришлось продать, наш хозяин оставил для нее одного тигра, чтобы она могла продолжать выступления. Это был самый умный тигр из всех, но с дурным характером, поэтому справиться с ним могла лишь такая сильная духом женщина, как Каролина Делаванти. Она не только выступала в номере с хищником, но и скакала верхом. В труппе ее очень ценили и платили хорошие деньги. Ей было восемнадцать лет, когда умер ее отец, а спустя год после его смерти она вышла замуж за Джозефа Уэйли, нашего художника-декоратора.

Этот брак несказанно меня удивил, поскольку я всегда полагал, что Каролина может подыскать партию получше. Тридцатипятилетний Джо, бледный малый с песочного цвета волосами, не шибко привлекательный и совсем не гений, безумно любил Каролину: ходил за ней по пятам, точно собачонка, с того самого дня, как она объявилась у нас в цирке, и мне подумалось, что она вышла за него скорее из жалости, нежели от большой любви. Однажды я так ей и сказал, но она возразила, рассмеявшись в ответ: «Он слишком хорош для меня, мистер Уотерс, это правда. И я вовсе не заслуживаю такой любви, какую мне дарит он».

Молодожены и впрямь казались очень счастливыми. Приятно было смотреть, как Джо стоял за кулисами и наблюдал за выступлением жены, готовый накинуть шаль на ее прекрасные белые плечи по окончании номера или броситься между ней и тигром, если тот вдруг взбунтуется. Она же обращалась с ним мило и снисходительно, словно это он был младше ее на двенадцать лет, а не наоборот. Не раз во время репетиций Каролина приподнималась на цыпочки и целовала мужа на глазах у всей труппы, к его вящему удовольствию. Он трудился как раб, совершенствуя свое искусство, в надежде занять более высокое положение, чтобы ни в чем не отказывать своей красивой молодой жене. У них было довольно удобное жилье в полумиле от фабричного городка, в котором мы обычно коротали зимние месяцы, и они жили так же непритязательно, как и положено жить простому люду.

Наш управляющий владел еще одним цирком в портовом городе в пятидесяти милях от того места, где мы обосновались на зиму. И когда там должны были начаться представления, бедняге Джозефу, к его огромному огорчению, приказали отправиться туда, чтобы подготовить декорации. Такая работа означала, что ему впервые придется жить вдали от жены целый месяц, а то и дольше, и он глубоко переживал расставание. Он оставил Каролину на попечении одной пожилой женщины, которая взяла у него деньги, но только делала вид, будто очень привязана к миссис Уэйли, или мадам Делаванти, как она именовала себя на афишах.

Не прошло и недели после отъезда Джозефа, как я начал замечать каждый вечер в первом ряду молодого офицера с явным восхищением наблюдавшего за выступлением Каролины, а в один из вечеров я и вовсе застал его за оживленной беседой с нашей кассиршей миссис Маглтон и был неприятно удивлен, услышав, как они несколько раз упомянули имя мадам Делаванти. На следующий вечер офицер попался мне на глаза у служебного входа. Он был очень красив, и я просто не мог его не заметить. Я навел справки и узнал, что его имя Джослин и что он капитан полка, дислоцировавшегося в ту пору в нашем городе. Мне так же удалось узнать, что он единственный сын зажиточного промышленника и сорит деньгами направо и налево.