Ломоносов Бронзового века (СИ) - Гринчевский Игорь Леонидович - Страница 4

Но направление на север я всё же засек. Завтра можно будет измерить угол возвышения солнца и рассчитать широту места, в которое меня угораздило попасть.

А ближе к вечеру жизнь стала налаживаться. Крутить колесо мы прекратили часа за два до заката. И пока братец собирал рассол в кувшины, мелкая зараза смоталась в деревню и притащила мне горшок какого-то варева. Зерна, непривычного вида овощи и разваренная соленая рыба. Не сказать, что пиршество вкуса, но горячее и сытное. Доев, я отдал горшок родственникам и почувствовал, как накатывает сон. Бороться с ним я не стал, устроился, как вчера и захрапел, пока тепло.

Так оно и шло ещё дня три. Уж не знаю, что именно обеспечивало мне теперь крепкий сон до самого рассвета — тяжелая работа, сытный ужин, тепло от одеяла и целой копны нарванной и подсушенной травы или всё вместе, но от ужина и до завтрака я был относительно доволен жизнью. Рана, не особо торопясь, заживала, воспаления пока не возникло, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, боль была умеренной…

Зато с завтрака до ужина я будто отправлялся на экскурсию в местный филиал ада. Изматывающий труд, боль в растревоженной ране и скудная еда. Тем не менее, я ухитрился не только измерить высоту возвышения солнца над горизонтом, но и пересчитать это в координаты.

Как? Обычная верёвка, которой я подпоясывал штаны, вполне сгодилась и на замену циркулю, и для деления вычерченной окружности пополам, потом ещё раз пополам и так далее. В итоге получилось, что угол был равен примерно 13/32 радиана. В более привычных для географии градусах получалось примерно 73, то есть отклонение от вертикали получается около 17 градусов.

Теперь к этому надо добавить широту северного тропика, и получится широта. Вот только я эту самую широту тропика помнил не особо точно. Примерно 23 с половиной градуса, а точнее[1]? В общем, получилось у меня примерно 40 градусов и 30 минут северной широты. Не тропики, но сильно южнее Москвы. Вернее, если память меня не подводит, то даже южнее, чем Сочи. Чего ж так холодно-то?

И ведь не спишешь на несовершенство инструментов и расчётов, те ошибку больше чем в два-три градуса дать в принципе не могли! Может, я попал в какой-то «малый ледниковый период»? Может, конечно, и так, но толку от этой гипотезы всё равно не будет. Не помнил я этих самых периодов.

К вечеру третьего дня пришёл Гайк, и притащил мне деревянный костыль. Буркнул:

— С нами в деревню пойдёшь! Мои кости говорят, что ночью дожди на неделю зарядят, нечего тебе тут прохлаждаться, в деревне работы полно!

После сытного и горячего ужина я снова быстро задремал. Но долго отдыхать мне не дали. Кто-то влез ко мне под одеяло, прижался тесно к груди и начал целовать. Кто-то? Ха, да судя по размеру мягких округлостей, это была старшая из моих здешних тёть.

— Ты что делаешь? — тихо возмутился я.

— Ничего, молчи! — тихо, но горячо прошептала она. — Всё равно тебе с братом по осени всех вдов рода в жёны брать придётся. Так зачем ждать? А я тебя сейчас порадую, так что и про больную ножку позабудешь. Знаешь, как я это делать умею?

— Что именно — это? — тупо переспросил я, хотя её рука, забравшаяся мне под рубаху, не оставляла никаких сомнений.

А вы бы на моём месте не обалдели? Нет, монахом я и в прошлой жизни не был, а тут молодое тело, гормоны бурлят… Так что от секса я бы не отказался, но не так же⁈ В этой комнатушке, помимо нас, ещё с дюжину человек спит, как же при них? Да и не нравились мне никогда такие, как эта «тётя», она ж хорошо за центнер весит, ростом выше меняна полголовы и в плечах шире. Да и жирка на ней прилично, сразу видно, что при кухне трётся, остальные-то оголодали и отощали. Впрочем, откуда мне знать, может она раньше вообще толстухой была, вот и не всё сбросила? Как там в поговорке? «Пока толстый сохнет, тощий сдохнет!»?

Она между тем не останавливалась, завалила меня на спину и приготовилась оседлать. Да ну её к козе в трещину!

— Помогите-е-е! — не своим голосом заорал я. — Насилуют!

Вы смотрели когда-нибудь фильмы про ниндзя? А я вот в молодости нагляделся. Так вот, эта тётка, при всех своих гренадёрских статях, испарилась куда-то совершенно беззвучно. Зато в меня тут же прилетела суковатая палка Гайка. Чёрт, больно-то как!

— Заткнись, оглашенный! — устало и недовольно проворчал он. — Ни днём от тебя нет покоя, ни ночью.

А потом тихо, себе под нос, так что я разобрал только благодаря острому слуху своего «носителя», добавил:

— Мог бы и потерпеть немного! Ведь не всей же толпой они накинулись.

Потом совсем тихо и неразборчиво со стороны Тиграна донеслось:

— Вот по осени, когда срок их вдовьего траура истечёт, я нам с тобой, братец, не позавидую. Троих, а то и четверых ублажать придётся.

И после этих слов сон ещё долго бежал от меня.

Утром дождь, как и предсказывал старик, продолжал моросить. Поэтому работу я получил под навесом. Но это, пожалуй, единственная приятная новость. Больно уж выматывало новое задание. Нас с Тиграном посадили дробить шлак от последней плавки.

Да, мой внутренний переводчик упорно переводил это как «плавка», хотя я сразу определил, что именно плавки тут не было. Процесс вели в сыродутной печи, температура процесса — от семисот до девятисот градусов, при такой не плавится не то что сталь или чугун, но даже и шлак не становится текучим.

Поэтому так и ценились те самые «чёрные камни», похоже. Это был магнетит с очень высоким содержанием железа. А прочих примесей там было мало, мало образовывалось и шлака.

Сейчас же… В процессе явно использовали лимонит, железа в нём мало, зато хватало кремнезёма и фосфора. Да и серы немало. Но главное — это кремнезем. По сути Гайк получал спечённый шлак с редкими-редкими вкраплениями капелек железа. Вот этот шлак мы с братцем и дробили. Сначала тяжелым каменным молотком… Ага, даже у рода «Железных» на кувалду самого железа не нашлось. Хотя, может быть, раньше и была кувалда. Но колхи её спёрли? Так сначала один из нас дробил куски шлака тяжелым поделием, а второй за ним измельчал шлак в ступке. Потом менялись. Время от времени истолченный шлак мы высыпали на стол и высматривали капельки железа, старательно отбирая их в сторону. Производительность труда — просто удручающая.

А главное, такое железо мало на что годится, это я помнил и без памяти Русы. В нём много примесей и много пор. Ведь плотность руды намного меньше, чем железа, а объем почти не меняется. Вот и получается, что место, освободившееся от кислорода, занимают поры, часть крупные, большая часть — такие мелкие, что не увидать даже в микроскоп.

Это железо в чём-то похоже на активированный уголь, очень большая поверхность внутри небольшого кусочка, может доходить до тысячи квадратных метров на миллилитр. И поверхностная энергия при этом никуда не девается, если я правильно помню, почти два джоуля на квадратный метр[2].

Получается, в кусочке с массой в один грамм может таиться до пятисот джоулей. Моих учеников цифры не особо впечатляли, но когда я им показывал, что у лучших литиевых аккумуляторов ёмкость всего вдвое выше[3], в глазах появлялось опасливое уважение. «А не бахнет?» — спрашивали они? Ну да, как горели и взрывались эти компактные носители энергии, все слушали.

А ведь может и бахнуть. Такое железо недаром называли пирофорным, «огненесущим» то есть. Вполне себе может и само загореться, и от удара.

И вот ведь беда — как как его ни проковывай, окончательно от самых мелких пор не избавишься, а значит и «лишняя энергия» остаётся. Отсюда и повышенная склонность к ржавлению.

Что, кстати, мы сейчас и наблюдаем: «плавка» шла всего полторы недели назад, а капельки железа уже тронуты ржавчиной. Хотя нет, постойте-ка!

— Ты смотри! — удивился я. — Ржавеет не только железо, но и шлак!

— Ты совсем дурак, что ли? — изумился мой напарник. — Все знают, что из плохой руды железо полностью никогда не извлечёшь. Самые маленькие капельки остаются, они и ржавеют!