Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 49

Я нашел его там, где и ожидал — в одной из боковых курительных комнат. Здесь, в сизом, густом дыму от дешевого голландского табака, вдали от музыки и танцев, шла настоящая работа. Сбившись в плотный кружок, потные, краснолицые купцы и армейские подрядчики что-то жарко доказывали уральскому хозяину. Один, размахивая руками, кричал: «…да за такую цену я тебе не пеньку, а самого черта лысого из Вологды привезу!».

Демидов, в простом, без изысков, суконном кафтане, сидел в центре этой стаи. Он слушал, изредка вставляя короткое, веское слово, и от этого слова зависело, получит ли кто-то подряд или останется с носом.

Дождавшись, пока очередной проситель, пятясь и кланяясь, покинет комнату, я подошел к столу.

— Никита Демидович, слово есть. Важное.

Он мягко улыбнулся, потом медленно кивнул своим собеседникам, дескать аудиенция окончена. Когда мы остались одни, он налил себе в щербатую чашку квасу из стоявшего на столе жбана и жестом указал мне на стул напротив.

— Слыхал, Государь нынче задумчив, о делах великих размышляет, — начал он без обиняков. — Видать, победа покоя не дает.

Он был практиком до мозга костей. Вся эта мишура с титулами его не трогала — он сразу перешел к делу. Естественно, я рассказал ему о своем видении проблем (в части строительства железной дороги страны).

— Твои дороги железные, — он отхлебнул квасу, — мысль благая, спору нет. Только ты с высоты своей петербурхской колокольни наших делов не видишь. Я прикинул. Чтобы одну только нитку до Москвы дотянуть, мне надобно все свои домны на пять лет остановить и одну только рельсу катать. Пять лет! А пушки для Государя кто лить будет? А железо сортовое для твоих же станков? Пупок развяжется, Петр Алексеевич. Просто-напросто надорвемся, и вся твоя затея лопнет.

Он говорил спокойно, даже устало, раскладывал передо мной суровую правду. Передо мной сидел партнер, трезво оценивающий риски.

— Вы правы, Никита Демидович, — я отодвинул в сторону бокал с вином. — Пытаться построить все и сразу — путь в никуда. Поэтому я предлагаю начать не со всей сети, а со станового хребта.

Взяв со стола чистый лист бумаги, я грифелем набросал грубую схему.

— Нам нужна одна, главная линия. От сердца к мускулам. От Петербурга, через Игнатовское, до твоих заводов на Урале. Одна-единственная линия, что свяжет новую столицу, наш главный сборочный цех и твою сырьевую базу. По ней пойдут уголь и руда на запад, а готовые машины и специалисты — на восток. Мы решим главную задачу — подвоз. А что до Москвы-матушки… — я предвосхитил его вопрос, — так пусть бояре сперва увидят, как дело спорится. Как по стальной нитке грузы пойдут втрое быстрее. Сами же потом прибегут, с поклоном, и денег на ветку до них из своих кубышек выложат. Мы им не отказываем, мы им товар лицом показываем.

Демидов долго смотрел на мой набросок, и скепсис на его лице сменился задумчивостью. Огромная, неподъемная задача сжималась до конкретного, обозримого проекта.

— Хм… — пробасил он. — Мысль дельная. Так, пожалуй, и сдюжим. Только вот, чтобы этот хребет построить, мне домны новые ставить надобно, молоты твои паровые, людей обучать. А это — деньги. И деньги немалые. Итак почти все вложили в кумпанию. Где брать будем? Продавать часть доли в Компании? Пускать аглицкого или голландского купца с их мешками золота? Так они за каждый свой талер три шкуры сдерут и в дела наши нос совать начнут.

— Пустить чужака в огород — последнее дело, — хмуро ответил я. — Нынче он тебе денег даст, а завтра начнет указывать, по какой цене железо продавать. Сядем на их золотой крючок, и вся наша затея пойдет прахом. Нет. Сами себе будем и должниками, и хозяевами. Для этого учредим Общую Компанейскую Казну.

Он удивленно вскинул свои густые, нависшие брови.

— Это как же? Из пустого в порожнее переливать?

— Почти. Представь, Никита Демидович, — я пододвинул к нему три оловянные кружки, — вот это — казна государева. Вот это — твоя. А это — моя. Сейчас каждый сам за себя. А мы сделаем вот что. — Я сдвинул кружки вместе. — Создадим четвертую, общую. И в нее с каждого государева заказа, с каждого пуда железа, что ты отольешь, с каждой машины, что я соберу, будет капать малая денежка. Копейка с рубля, не более. За год набежит сумма немалая. А дальше — самое интересное. Из этой общей казны мы будем давать в долг. Но не чужим, а своим же. Тебе — на новую домну. Мне — на станки. Под самый малый процент, чтобы не в убыток, а только чтобы дело спорилось.

Демидов слушал нахмурившись, с недоверием.

— Общая казна… А кто считать в ней деньги будет, не твои ли дьяки? — пробасил он. — И какой мне с того барыш, с малого-то числа? Я привык, чтобы рубль два приносил, а не копейку.

— А барыш твой будет не в копейке, а в самом рубле, — я подался вперед. — Ты получишь дешевые деньги. Ты получишь контроль. Вместе со мной. Мы будем решать, какой завод поддержать, какому купцу дать подряд. Тот, у кого общая казна, тот и заказывает музыку во всей стране. Никита Демидович, мы строим машину, которая будет чеканить деньги для нас и для государства. Это как маховик. Сперва мы его раскрутим с трудом, зато потом он сам будет тянуть за собой всю промышленность.

Я замолчал. Демидов неподвижно глядел на свои огромные, мозолистые руки, лежащие на столе. Он молчал мучительно долго. В его голове ворочались невидимые шестерни. Он привык к схемам «купил-продал», а сейчас пытался осознать всю мощь этой многоуровневой конструкции.

А ведь я предлагал создать инструмент тотального контроля, машину, которая позволит нам перестроить экономику целой страны.

Наконец он поднял на меня глаза. Неужели понял? Вот же гений от торговли.

— Дьявол… — выдохнул он. — Ты, барон, и впрямь дьявол.

Он протянул через стол свою широкую, как лопата, ладонь.

— Быть по сему.

Я крепко пожал его руку. В прокуренной каморке, под грохот праздничного бала, наш союз был скреплен окончательно, с общим, хищным пониманием нашего будущего.

Из прокуренной каморы я вернулся в жаркий хаос зала. Голова прояснилась, однако на душе осталось странное смешение тяжести от принятых решений и азарта от начатой игры. С Демидовым было покончено. Мы связали друг друга крепче родственных уз.

Мой взгляд машинально рыскал по толпе. В дальнем, менее шумном углу, под массивным гобеленом с изображением какой-то баталии, царевич Алексей держал свой маленький двор. Он что-то вещал. Окруженный несколькими отпрысками старых боярских родов, царевич, явно довольный собой, рассуждал о тонкостях европейского церемониала, ссылаясь на прецеденты из времен Людовика. Его срежиссированный мной, успех на переговорах, придал уверенности. Рядом с ним, подобно изящной статуэтке, сидела Изабелла. Баронесса вежливо улыбалась, кивала в нужных местах. Ее глаза, делая вид, что следят за жестикуляцией царевича, нет-нет да и скользили по залу. Я знал, кого они ищут.

Я уже сделал было шаг в их сторону, как толпа передо мной расступилась, и я увидел девушку.

На ней был тяжелый русский сарафан из темно-вишневого бархата, расшитый мелким речным жемчугом, который на этом балу выглядел и вызовом, и заявлением. Высокий кокошник, по старой московской моде, обрамлял строгое лицо с высокими скулами, а тяжелая коса цвета воронова крыла лежала на плече, оттеняя белизну кожи. Но поражали глаза — темные, почти черные, с чуть раскосым, татарским разрезом. Над верхней губой, едва заметно темнела крошечная родинка, придававшая ее строгой красоте толику дерзости.

Анна Борисовна Морозова. Дочь того Морозова, чей клан, пережив все бури и опалы, умудрился сохранить огромное влияние в старой столице.

— Простите, бригадир, что отрываю от мыслей о государственных делах, — ее низкий, грудной голос был завораживал. Я даже моргнул, пытаясь сфокусироваться. — Позвольте представиться, Анна Морозова.

Я поклонился, ожидая обычной светской болтовни. А она и не думала тратить время на пустяки.

— Я с большим интересом слежу за вашими начинаниями, господин Смирнов, — продолжила она. — Особенно за одним, о котором здесь, в Петербурхе, говорят мало. За вашей «Палатой привилегий».