Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 25

Его голос нарастал, превращаясь в громовой рев.

— Судить вас? Мало! На кол! Чтобы другим неповадно было!

Он замолчал, тяжело дыша. В зале не дышал никто, все ждали неминуемой, страшной развязки. Взгляд царя, скользнув по залу, остановился на мне. Ярость в его глазах не угасла, но к ней примешалось нечто иное — холодная, расчетливая уверенность.

— Смирнов! — прогремел он. — Подойди!

Я подошел, остановившись перед ним.

— Снять с него обвинения! Все! — приказал он судебному секретарю. — Барон Петр Алексеевич Смирнов не виновен. Он — герой. Он один сделал больше, чем все мое адмиралтейство.

Петр не стал вешать на меня ордена, понимая, что это вызовет лишь новый виток ненависти. Вместо этого он сделал ход куда более тонкий.

— Отныне, — он оглядел замерший зал, — за проявленную доблесть и ум, жалую барона Смирнова чином бригадира. И ввожу его в состав Военной коллегии с особыми полномочиями. Отныне ни один проект по вооружению и снабжению армии и флота не будет утвержден без его личного одобрения.

Бригадир. Следующая ступень после полковника, открывающая путь в высший генералитет. Это был уверенный шаг наверх, который давал мне официальный вес и власть, но не делал из меня выскочку в глазах старого генералитета. Умное, взвешенное решение.

Затем Петр повернулся к окаменевшим от ужаса Меншикову и Апраксину.

— А вас… — он криво усмехнулся, и в ней не было ничего хорошего. — Казнить вас — слишком просто и невыгодно для казны. Вы будете служить. Ты, Федор Матвеевич, за проявленную «осмотрительность» разжалован до вице-адмирала. Отправишься на Азов, командовать гребной флотилией. Будешь гонять крымских ханов и турков по лиманам, может, вспомнишь, что такое настоящая война, а не придворные игры.

Для Апраксина это была почетная, но унизительная ссылка.

— А ты, светлейший, — взгляд царя впился в Меншикова, — останешься при своих должностях. Пока. Но за то, что твои деньги едва не стоили мне победы, налагаю на вас обоих штраф. По сто тысяч рублей с каждого. В казну. На постройку нового флота. Под руководством и надзором бригадира Смирнова. Он лично проследит, чтобы каждая копейка пошла в дело, а не в твой карман.

Он поставил точку. Жирную, унизительную точку. Он заставил их финансировать мое возвышение.

Я выходил из зала Адмиралтейства другим человеком. За моей спиной молчаливой тенью следовал Брюс. Униженные и раздавленные Меншиков и Апраксин спешили скрыться от любопытных и злорадных глаз. Я не чувствовал радости победы. Я стал опорой трона, фигурой, с которой отныне придется считаться всем, получив от Царя прямой мандат на переустройство военной машины России.

Но, проходя мимо рядов, я ловил на себе взгляды генералитета. Они будут ждать своего часа для реванша.

Глава 11

Дорога из Петербурга, пропахшего сыростью каналов, показалась мне на удивление короткой. По настоянию Якова Вилимовича Брюса я ехал в его карете — и это было актом почти милосердия. После ледяного камня кронштадтского каземата мягкое покачивание, скрип выделанной кожи и приглушенный стук копыт по укатанному тракту действовали как бальзам на душу. Мне было необходимо перевести дух, а Брюс, видя мое состояние, не спешил с расспросами. Лишь когда столица осталась далеко позади, он достал из потайного ящика флягу и два серебряных стаканчика.

— Рейнское, — коротко пояснил он, наливая. — Кости согреть после тюремной промозглости не помешает.

Вино было добрым, терпким. За окном проносились леса и приземистые деревушки, а в уютном полумраке кареты мой покровитель, не торопясь, начал раскладывать передо мной всю подноготную недавних событий.

— Ты, чай, думаешь, что на суде том правда твоя победила? — хитро прищурился он.

— А разве нет? — я пожал плечами. — Факты были на моей стороне.

— Факты, барон, вещь податливая, как воск в теплых руках. Особенно в руках таких, как у светлейшего князя. Нет, партия была разыграна задолго до того, как ты вошел в зал. Меншиков был уверен, что держит Апраксина на коротком поводке, и не учел одного — наш адмирал боится гнева государева куда больше, чем долговой ямы. Светлейший князь, в своей алчности и спеси, сам себе петлю на шею накинул.

— И все же, Апраксин колебался. Я это видел.

— Верно. И тут на сцену вышел наш новый союзник, — Брюс усмехнулся в усы. — Местоблюститель Яворский. Накануне суда он провел с адмиралом душеспасительную беседу. О грехе предательства, о Божьей каре… и, между прочим, упомянул, что царь уже осведомлен о некоторых весьма любопытных сделках на поставку корабельного леса. Старый лис все понял. А показания капитана Синявина стали лишь последней каплей.

Я лишь присвистнул. Вот оно как… Моя железная логика и неопровержимые факты потонули бы в хоре обвинителей, не сплети Брюс с Яворским эту невидимую миру паутину.

— Слыхал я, сосед у тебя в камере оказался на редкость разговорчив, — как бы невзначай заметил Брюс, и его глаза внимательно впились в мое лицо. — Не предлагал ли чего неподобающего? В его положении люди на многое способны.

Он прощупывал меня. Видать, Государь пересказал «предложение» шведского монарха. Отвернувшись к окну, я смотрел на унылый зимний пейзаж. Предложение Карла, его безумная, грандиозная мечта о новой империи казалась мне чужой.

— Король — добрый точильный камень для ума, не спорю, — ответил я, не поворачиваясь. — С ним полезно мыслями перекинуться, дабы не заржаветь. Но в одной упряжке с ним я не пойду. Он мыслит категориями вчерашнего дня. А я, Яков Вилимович, строю здесь. Наши заводы, мои люди, мое будущее — все здесь. Зачем мне чужое, если я еще свое не достроил?

Брюс удовлетворенно хмыкнул. Прагматизм и здравый смысл у него ценились куда выше пафосных клятв в верности. Разговор сам собой перетек в будущее, и здесь уже я почувствовал себя увереннее.

— Теперь, когда все эти дрязги позади, нужно действовать, — заговорил я другим, более деловым тоном. — Война, по сути, окончена. Швеция обезглавлена. Нужно немедленно начинать мирные переговоры, с позиции силы. Диктовать свои условия. Ни пяди земли сверх необходимого, но и ни одной уступки в том, что наше по праву. Балтика должна стать внутренним русским морем. Хватит кланяться Европе.

Едва я закончил, ощутив полное с ним взаимопонимание, Брюс нанес свой удар.

— Государь с тобой согласен. И именно поэтому он принял одно решение, касающееся тебя лично, — произнес он, и его голос стал серьезным. — После всей этой истории с Меншиковым Петр Алексеевич более не доверяет окружению царевича. Он хочет передать Алексея под твою опеку, барон.

Я замер, не сразу поняв смысл сказанного.

— В каком смысле — под опеку?

— В самом прямом. Ты станешь его главным наставником. Государь желает видеть в наследника престола мужа сведущего в делах рудных и мануфактурных, правителя, чей ум остер, как бурав, а не отуманен молебнами. Он как-то сказал мне: «Пусть Смирнов покажет ему, как мир устроен! Не иконами и заговорами он держится, а железом, углем да головой на плечах! Может, хоть так из него человек выйдет, а не тень боярская».

— Я инженер, а не нянька! — вырвалось у меня. — У меня заводы, железные дороги! Мне еще сопли наследнику утирать не хватало! Да он же наверняка меня ненавидит, как и все, что связано с отцом!

— Это приказ, Петр Алексеевич, — твердо ответил Брюс. — И единственный способ обеспечить преемственность. Чтобы через двадцать лет к власти не пришел человек, который одним росчерком пера пустит под откос все, что мы с тобой строим.

Я откинулся на мягкую спинку сиденья. Царевич Алексей… Я мало что знал о нем. В голове всплыли обрывки знаний из будущего: забитый, несчастный юноша, ненавидящий отца, плаха, заговор… Трагедия, сломавшая Петра. И теперь мне предлагали стать частью этой самой трагедии.

— Это безумие, — пробормотал я. — Я не справлюсь.