Фиеста (И восходит солнце) - Хемингуэй Эрнест Миллер - Страница 8

– Садись, – сказал Харви. – Я искал тебя.

– В чем дело?

– Ни в чем. Просто искал тебя.

– Был на скачках?

– Нет. С воскресенья не был.

– Какие вести из Штатов?

– Никаких. Совершенно никаких.

– В чем дело?

– Я не знаю. Надоели они мне. Совершенно надоели.

Он подался вперед и посмотрел мне в глаза.

– Хочешь, Джейк, скажу кое-что?

– Да.

– Я ничего не ел пять дней.

Я тут же вспомнил, что три дня назад в баре «Нью-Йорк» Харви выиграл у меня двести франков в покере на костях.

– В чем дело?

– Денег нет. Не пришли. – Он помолчал. – Странное дело, Джейк, скажу я тебе. Когда я в таком состоянии, мне хочется быть одному. Сидеть у себя в комнате. Я как кот.

Я залез в карман.

– Сотня тебя выручит, Харви?

– Да.

– Давай пойдем поедим.

– Спешить некуда. Давай выпей.

– Лучше поешь.

– Нет. Когда я в таком состоянии, мне все равно, ел я или нет.

Мы выпили. Харви добавил мое блюдечко в свою стопку[30].

– Ты знаком с Менкеном, Харви?

– Да. А что?

– Какой он?

– Да ничего так. Говорит иногда забавные вещи. Последний раз, когда я с ним обедал, мы говорили о Хоффенхаймере[31]. «Беда в том, – говорит, – что он всем под юбку лезет». Неплохо.

– Неплохо.

– Он исписался, – продолжал Харви. – Написал почти обо всем, что знает, а теперь пишет обо всем, чего не знает.

– По-моему, он ничего, – сказал я. – Просто не могу его читать.

– Ну, теперь его никто не читает, – сказал Харви, – кроме читателей «Института Александра Гамильтона»[32].

– Что ж, – сказал я. – Тоже была хорошая вещь.

– Ну да, – сказал Харви.

Какое-то время мы сидели в глубокомысленном молчании.

– Еще по одной?

– Давай, – сказал Харви.

– Вон идет Кон, – сказал я.

Через улицу шел Роберт Кон.

– Кретин такой, – сказал Харви.

Кон подошел к нашему столику.

– Привет, ханыги! – сказал он.

– Привет, Роберт, – сказал Харви. – Я тут говорил Джейку, какой ты кретин.

– В каком смысле?

– Ну-ка скажи. Не думая. Что бы ты сделал, если бы мог все что угодно?

Кон задумался.

– Не думай. Выкладывай сразу.

– Я не знаю, – сказал Кон. – К чему это вообще?

– В смысле, что бы ты сделал. Что тебе сразу на ум приходит. Какой бы чушью это ни было.

– Я не знаю, – сказал Кон. – Наверно, я бы снова стал играть в футбол с моей теперешней сноровкой.

– Я был неправ на твой счет, – сказал Харви. – Ты не кретин. Ты просто страдаешь задержкой развития.

– Ты ужасно забавный, Харви, – сказал Кон. – Когда-нибудь тебе помнут лицо.

Харви Стоун рассмеялся.

– Это ты так думаешь. Не помнут. Потому что мне без разницы. Я не драчун.

– Будет тебе разница, если врежут.

– Нет, не будет. Здесь ты сильно ошибаешься. Потому что ума не хватает.

– Ну хватит уже!

– Еще бы, – сказал Харви. – Мне без разницы. Ты для меня пустое место.

– Ладно тебе, Харви, – сказал я. – Давай еще по одной.

– Нет, – сказал он. – Пройдусь по улице и поем. Увидимся, Джейк.

Он встал и пошел по улице. Я смотрел, как он неспешно переходит улицу между такси – невысокий, грузный, – решительно шагая в потоке машин.

– Зла на него не хватает, – сказал Кон. – Не выношу его.

– Мне он нравится, – сказал я. – Он меня радует. Не надо злиться на него.

– Я знаю, – сказал Кон. – Просто он действует мне на нервы.

– Пишешь сегодня?

– Нет. Не могу сдвинуться с места. Это труднее, чем с первой книгой. Она у меня туго идет.

Прежнее здоровое самодовольство, с которым он вернулся ранней весной из Америки, оставило его. Тогда он был уверен в своих силах, пусть и томился жаждой приключений. Теперь уверенность оставила его. Мне кажется, я еще не вполне раскрыл Роберта Кона. Дело в том, что пока он не влюбился в Бретт, я ни разу не слышал, чтобы он кому-то перечил. На него приятно было смотреть на теннисном корте, он отличался хорошим телосложением и поддерживал себя в форме; в бридж он тоже прилично играл и производил забавное впечатление вечного студента. Находясь в толпе, он не говорил ничего против общего мнения. Он носил рубашки-поло, как их называли в школе, да и сейчас называют, хотя не пытался молодиться. Не думаю, что он придавал одежде большое значение. Внешне он сформировался в Принстоне. Внутренне его сформировали две женщины, учившие его уму-разуму. Но ему был свойствен этакий славный мальчишеский задор, от которого его так и не отучили, и мне, пожалуй, следует сказать об этом. Ему нравилось выигрывать в теннисе. Вероятно, ему нравилось выигрывать не меньше, чем самой Ленглен[33]. С другой стороны, он не злился, если проигрывал. Когда же он влюбился в Бретт, то стал играть из рук вон плохо. Его побивали даже те, кого он раньше обыгрывал в два счета. Но он держался молодцом.

Так или иначе, мы сидели на террасе кафе «Селект», а Харви Стоун только что перешел улицу.

– Идем в «Лилу», – сказал я.

– У меня встреча.

– Во сколько?

– Фрэнсис будет здесь в семь пятнадцать.

– Вон она.

Фрэнсис Клайн приближалась к нам через улицу. Она была очень высокой девушкой и шагала весьма энергично. Она помахала нам и улыбнулась. Мы смотрели, как она переходит улицу.

– Привет, – сказала она, – я так рада видеть тебя, Джейк. Я хотела поговорить с тобой.

– Привет, Фрэнсис, – сказал Кон и улыбнулся.

– А, привет, Роберт. И ты здесь? – сказала она и затараторила: – У меня все наперекосяк. Этот вот, – кивок в сторону Кона, – не явился домой к ланчу.

– Я был не обязан.

– Ну разумеется. Но ты ничего не сказал об этом кухарке. Затем мне самой надо было на встречу, а Паулы не было в конторе. Я пошла ждать ее в «Ритц», а она так и не пришла, и у меня, конечно, не хватило денег на ланч в «Ритце»…

– И что ты сделала?

– Ну встала и вышла. – Она пыталась изображать шутливый тон. – Я всегда держу слово. Но других таких, наверно, уже не осталось. Пора бы мне это усвоить. Ладно, как твои дела, Джейк?

– Прекрасно.

– Ты привел прекрасную девушку на танцы, а потом ушел с этой Бретт.

– Она тебе не нравится? – спросил Кон.

– Думаю, она само очарование. Ты так не считаешь?

Кон ничего не сказал.

– Слушай, Джейк. Я хочу поговорить с тобой. Отойдем в «Дом»? Ты ведь побудешь тут, Роберт? Идем, Джейк.

Мы пересекли бульвар Монпарнас и сели за столик. Подошел мальчишка с «Пэрис-Таймс», я купил одну и раскрыл.

– В чем дело, Фрэнсис?

– Да ни в чем, – сказала она, – только он хочет бросить меня.

– Как это?

– Ой, он всем говорил, что мы поженимся, и я сказала маме и всем, а теперь он не хочет.

– В чем дело?

– Решил, что еще не нагулялся. Я знала, что так и будет, когда он улетел в Нью-Йорк.

Она вскинула на меня свои ясные глаза, отчаянно пытаясь сохранять непринужденный вид.

– Я не выйду за него, если он не хочет. Конечно, не выйду. Я теперь ни за что за него не выйду. Но вообще-то мне кажется, что уже поздновато отступать, после того, как мы ждали три года и я только что получила развод.

Я ничего не сказал.

– Мы так собирались это отметить, а вместо этого только устраиваем сцены. Так по-детски! Кошмарные сцены, и он плачет и умоляет меня быть разумной, а сам говорит, что просто не может.

– Паршивая ситуация.

– Да уж, ситуация паршивая. Получается, я угробила на него два с половиной года. А теперь даже не знаю, захочет ли кто-то жениться на мне. Два года назад я могла бы выйти за кого угодно, в Каннах. И старички, хотевшие жениться на какой-нибудь цыпочке и остепениться, проходу мне не давали. А теперь я сомневаюсь, что найду кого-нибудь.

– Да ты за любого выйдешь.