Salvatio. В рассветной мгле - Ильин Юрий Николаевич - Страница 38

Она всегда подчинялась. Но только сейчас она почувствовала, как в ответ ее захлестывает ярость: должна? должна сдохнуть?! Ради чего?!

Земля снова дрогнула. На этот раз удержавшись на ногах, Сесиль снова уставилась на трех человек внизу. На Виктора, с напряженным ожиданием следившего за ней; на двух полузнакомых людей из Kordo; увидела, как Антон отряхивает с Наталии мусор и осколки стекла. И тут ей овладела железная решимость. Нет, вы не станете жертвами. Она знает, где здесь выход из города. Вы почти нашли его сами, осталось сделать только одно.

Сесиль уже начала спускаться по лестнице, как вдруг кто-то сзади схватил ее за шею и с силой толкнул. Она кубарем скатилась по ступеням вниз, где ее поймал Виктор. Поймал, и тут же оттащил в сторону от площадки.

На том месте, где только что была Бержер, стоял Дормин. Стоял как-то странно, чуть завалившись набок и неестественно наклонив голову, будто его разбил паралич. Одна рука была вытянута по шву, другую он кукольным движением поднял и положил на перила.

В это же время люди из отряда Бержер организованно, один за другим спускались по лестнице и вставали нестройной шеренгой напротив беглецов.

— Ну вот, все четверо в сборе. Полагаю, представляться излишне, — губы и челюсть Дормина пришли в движение, но голос был чужим: Бержер с ужасом узнала плосковатый баритон, с которым она регулярно говорила по вечерам в Kordo. Только сейчас он был исполнен не безразличной любезности, а ненависти.

— Я знаю, кто ты… сынок, — в тон ему ответил Антон. — И как тебя называть теперь? Кем ты теперь будешь, Архонтом?

— Да можно и «Господом». А что до «сынка», так это еще большой вопрос, кто чей отец, и кто чей сын. Ведь и ты мое создание, да и твои… друзья тоже.

— Я не знаю, откуда ты такой вылез, но…

— Откуда вылез? Это очень просто, — тон вдруг стал издевательским. — Помнишь ли ты, как в юные годы, нахватавшись умных мыслей из глупых книжек, захотел вывести «формулу зла»? Найти в нем логику и структуру? Тебе понадобился опытный образец, и вот тут-то я и появился. Ну, а потом — потом я был чудищами ваших с сестрой детских сказок, всякими демонами и злодеями, которых побеждали ваши бесконечные герои-шевалье. Но чем дальше, тем меньше было героизма, и тем сильнее становилось зло. И в конце концов, на месте чудовищ возникла Непреодолимая Судьба, а на месте героев остались самозваные страдальцы. И всего лишь одного брошенного паяльника хватило для того, чтобы ты сам стал одним из них!

— Да, стал. И что дальше?

— А то, что я с тех пор стал твоей Судьбой, твоим Гемарменом. Твоим богом. И тебе осталось сделать совсем немного, чтобы закончить начатое.

— И что же?

— Дать мне имя.

— Пошел ты.

— Дай мне имя, и я стану вечным! — загремел голос. — А взамен я сделаю так, что ты полюбишь все, что сейчас ненавидишь. Ты сможешь упиваться своей виной и болью до экстаза. До ни с чем не сравнимого счастья! Имя!

— Нет у тебя никакого имени и не будет. И сам ты, и все твое всесилие — вонючий дым. Тебя — нет. А я — есть. И у тебя надо мной власти не больше, чем у дыма над огнем. Изыди вон!

— Что ж… Хорошо, — с ненавистью произнес голос. — Хорошо, что таким, как ты, нет счету: кто-нибудь поглупее сделает то, от чего ты отказался. И я своего добьюсь. А вот от вас четверых и вправду не останется ничего, кроме дыма!

Фигура на площадке одеревенелым жестом вскинула руку и резко махнула ею.

Солдаты нестройно передернули затворы. Бержер хотела было скомандовать «отставить», но из ее горла вырвался только хрип. Антон, оглядевшись по сторонам, протянул руки сестре и Виктору, а тот взял за руку Сесиль.

Четыре человека стояли, взявшись за руки, и смотрели на безликих существ, целившихся в них из автоматов.

Эпилог. Libera me

Что было дальше? — Сказать точно не сможет, наверное, никто.

Бывший сержант Войд, исхудавший и поседевший добела, много лет потом слонялся по питейным и за выпивку рассказывал завсегдатаям одну и ту же историю: дескать, на том месте, где стояли те четверо, вдруг возник столп белого огня, и что вместо четырех обычных человеческих фигур он увидел одну, и она была огромной и ослепительно сверкала. И что все сослуживцы Войда бросились врассыпную, а он остался на месте и почему-то только он один и уцелел. А как так получилось, он не помнит.

После он залпом выпивал налитый ему стакан портвейна и почти сразу же валился под стойку мертвецки пьяным…

Было, правда, одно заведение, куда Войд заходил с опаской, хотя раньше ввалился бы сюда, размахивая дубинкой, молодецки опрокидывая столики и наступая экзилиткам на полы их длинных платьев. Но — прошли те времена. Теперь ему только и оставалось, что тулиться в углу, переводя потерянный взгляд со стакана в руке на круглолицего хозяина заведения.

А тот обыкновенно сидел за электронным пианино и играл какую-то старинную переливистую мелодию, всю состоявшую из коротких повторяющихся фраз. А рядом с ним нередко сидела голубоглазая блондинка со шрамом на скуле как от задевшей пули и, кажется, внимательно слушала.

Доиграв, пианист несколько секунд смотрел на пустой помост с микрофоном посреди зала и вздыхал. А потом поворачивался к блондинке и улыбался ей, а та улыбалась ему. И Войд обхватывал стакан обеими ручищами и по новой бормотал себе под нос заученную историю про тех четверых и сверкающую фигуру. Кто знает, что из этого было на самом деле, а что он сочинил сам?

Впрочем, говорят, фигуру ту видели многие. Будто бы поднялась она над городом и заслонила треть неба. А потом вдруг башня на Паноптикуме как будто лопнула и вся разом обратилась в гигантское стоячее облако огня и дыма. И это облако тоже обрело человекоподобные очертания. И две эти фигуры бились друг с другом, и та, сверкающая, ослепительно ярким мечом рассекла недруга надвое, и разметала его остатки по небу. А затем острием клинка коснулась зенита, и растрескавшиеся молниями тучи расступились, обрушив на город невиданной силы ливень, погасивший все пожары разом. И уцелевшие в хаосе люди с изумлением смотрели на рассветное небо, где в зените сияла комета…

Слишком красиво, чтобы быть правдой…

С уверенностью, впрочем, можно сказать, что и пожары в Метрополисе тогда погасли навсегда, и небо очистилось. И да, в небе и впрямь появлялась комета. Те, кто пережил ту ночь, долго еще видели, как ее бледный глаз блестит в рассветной мгле.

Не подлежит сомнению и то, что в городе никто больше не видел ни Сесиль Бержер, ни Виктора, ни Антона с Наталией. Возможно, где-то там, куда нам никаким воображением не дотянуться, они сейчас не торопясь бредут по мокрой весенней траве. Бредут в счастливом молчании туда, где свет и свежий ветер, и где радость приходит без слез.

Пришла пора их отпустить.

Отпустить… Искусство отпускать, тебя так трудно постичь и так легко утратить — как же счастливы те, кому ты доступно от природы. Те, кто без слез и многолетних терзаний способны принять, что минувшее не вернется более, и жить, не оглядываясь через плечо на каждом шагу.

И сколь незавидна судьба тех, кто возводит капища своему прошлому, — вскоре у них не остается ничего, кроме вереницы вчерашних теней.

…На днях я вновь проходил по старой знакомой улице с четырехэтажными домами по четной стороне. Был уже поздний вечер. Сыпавший весь день мелкий снег запорошил тротуары, газоны и проезжую часть, и редкие запоздалые снежинки проплывали мимо оранжевых фонарей. Около продуктовой лавки с поэтичным названием, как и пять, и десять лет назад, негромко толковали о чем-то местные выпивохи. И все здесь казалось прежним. Но теперь уже и бесконечно чужим.

Приземистое здание театра неприветливо поблескивало стеклами широких окон. Несмотря на позднее время, изнутри все еще доносились какие-то звуки, — вероятно, из танцевальных классов в правом крыле. Ярко горела «цирковая» вывеска над входом — она не менялась уже который год. Но в вестибюле было темно.