Паук у моря (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 24

Верн покосился на крыши города, змейку трамвайного пути, высоты Малого Хеллиша и далекий шпиль ратуши. Бухту, порт и прибрежные здания с поста, обращенного в «сухопутную сторону», не видно, но большую часть столицы можно легко окинуть взглядом. «Наша величественная столица уверенно и надежно поддерживает четко заданную и продуманно сбалансированную численность населения» — пишут в газетах. Понимай, как хочешь — звонкая газетная медь любые враки стерпит. Вольц считает, что искусственное ограничение городского населения имеет свою рациональную сторону, Фетте с этим категорически не согласен — ему симпатичных бабенок «чертовски маловато». Но вообще-то…. В Эстерштайне никто ничего не знает — это, как любят говорить инженеришки-математики, «данная нам аксиома».

Верн скосил глаза на ров. Сколько жизней забрало это мрачное сооружение?

Дно рва покрывали сплошные ряды не очень ровных, но жутко острых черных шипов. Это спекшееся, густо вспученное дикое стекло, в учебнике оно именуется «обсидиан». Конкретно этот сюрприз рва создан путем насыпания слоя отборного речного песка и применения магии — упрощенно говоря, вырастили маги Эстерштайна эти шипы. Вот нормальные ремни для шлема они поставить не могут, а такое чудо — пожалуйста.

Ров Верну категорически не нравился по давним временам. На первом курсе курсантов загнали на его уборку. Этакий дополнительный вступительный экзамен на стойкость, мужество и отсутствие суеверий. Мальчишки поднимали останки истлевших тел, собирали и сортировали оружие мертвецов — по большей части непоправимо испорченное дождями и десятилетием забытости под открытым небом. Большая часть покойников оказалась во рву во время Белого мятежа — тогда шли бои за Северный мост, мятежники отчаянно и безнадежно штурмовали стену. Сотни тел, по большей части халь-дойч, но были, вроде бы, и чистые дойч. Тогда Верн не задумывался: отчего дойчи оказались по разные стороны мятежа? «Изменники» — казалось вполне исчерпывающим объяснением. Да и не до отвлеченных мыслей было — работка еще та. Спускали по узким лестницам и веревкам «штурмовые помосты», раскладывали «дорожкой» по шипам, балансируя, выковыривали кости и расползающуюся одежду, подцепляли крючьями потемневшие кирасы и шлемы. После поднятия на вал надлежало вытряхнуть череп, разложить «нужное и ненужное» по разным корзинам. Останки, несмотря на высушенность солнцем и вымытость дождевыми потоками, смердели… ну, как старые покойники и смердели. Некоторые курсанты не выдерживали. Травмированных и давших слабину безжалостно списывали из училища. Тяжелый был месяц.

Позже Верн как-то спросил у друзей — а так уж оно нужно было? В училище недобор курсантов, зачем было гробить парней на столь жуткой и не очень нужной работе, не проще было загнать на чистку рва пару десятков пленных тресго? Фетте объявил, что то была работа для настоящих мужчин, и лично он не жалеет, что прошел через такое, хотя пару раз тогда во рву и усрался по полной. Вольц со свойственной ему четкостью пояснил, что заменить курсантов пленными было никак нельзя: взрослый тресго, даже похудевший в плену, все равно весит побольше мальчишки-первокурсника, следовательно, в большей степени рискует повредить защитные шипы, тут «штурмовые помосты» не очень и помогут, а «полысевшее» дно подправить будет невозможно. Что ж, логично.

Сейчас друзья отдыхают в крошечной караулке, наверняка играют в кости, а Фетте опять несет постыдные и смешные враки насчет баб, Вольц снисходительно хмыкает, оба позволили себе снять шлемы — наступает самая спокойная часть дежурства. Ночью, да еще в дождь, через мост ездят мало. Утром опять начнется суета с мелькающими экипажами, гонцами и важными визитерами. Будет холодно, сыро, потом начнет невыносимо парить.

А пока сухая духота изматывала. Верн чувствовал, как по спине течет пот. По ощущениям, после смены с поста придется выливать жижу из сапог, но это обманчивое впечатление — пот и остальное впитывается непонятно куда. Ну, служба, да.

Мост и дорога были пусты, ни малейшего дуновения ветерка. Сумрак уже добрался до склона замкового холма, крыши отдаленных корпусов Медхеншуле утонули, вечер лизнул трубу Мемория, неспешно растворял башни городской стены…. А башни замка еще плавали в последних лучах поблекшего солнца. Высоченная стальная шпиль-мачта Виссен-башни, громоздкий параллелепипед Канцлер-палас, оборонительные башни с черточками странноватых горизонтальных бойниц, с угадывающимися пустыми площадками турелей, десятками висячих мостиков и загадочных переходов.

Хейнат оставался легендой. Курсант Верн, должно быть, почти полсотни раз стоял на посту 1-го Замкового периметра, но так и не знал, что там — за стенами. Слухи, догадки, ничего достоверного, кроме общеизвестных поверхностных истин. А ведь всего шагов сорок до тайны, ну, если не считать высоту откоса рва.

Замок Хейнат пугал всех. Даже бесстрашного Вольца, хотя его, конечно, не слухами и суевериями, а «крайне непродуманной фортификационной архитектурой». Старший курсант однозначно осуждал как все эти излишние переходы, так и недостроенную Двойную башню, Научный шпиль, на который ушли десятки тонн драгоценного железа. «Оборонительное сооружение должно быть четко просчитано, просто в постройке и неприступно. В этом и есть его истинное изящество!», — повторял Вольц, и, в общем-то был совершенно прав. Но кто будет вслух и особо настойчиво критиковать гений и прозорливость строителей Хейната? Одно дело общие солдафонские рассуждения, воякам такое простительно, другое дело — детали. Тут лишние ползвука, и «геста» немедля свой цепкий интерес проявит, что никому не нужно. К примеру, Верн точно знал, что Двойная башня изначально называлась Кирхой — мама говорила, что раньше это было общеизвестно и не составляло секрета. Но что такое «кирха», зачем она нужна и отчего ее строительство было заброшено еще до Белого мятежа — спросить не у кого.

Верн вздохнул и осторожно пошевелил затекшими плечами. Стало только хуже, пот пощипывал между лопатками. Эх, быстрей бы дождь, сдери ему башку.

Наверное, когда-нибудь офицер Верн Халлт попадет в замок. Если присвоят звание «оберста» или получит Рыцарский крест с Золотым мечом. У фатерлянда не так много старших офицеров, да и посвящение в рыцарское звание проводит лично Канцлер. Сияние Приемного зала, торжественная музыка, блестящий крест-орден в посеребренном футляре, рукопожатие самого великого человека Эстерштайна. Гм…. Вообще Верн видел главу страны лишь трижды, издали, и еще разок в карете, за гофрированной бронешторой. Откровенно говоря, ничего особенного рассмотреть не удалось. Понятно, что Канцлер весьма стар — иного от столь легендарного человека и ожидать сложно. Из истинных дойч Первого прихода до современных времен дожило всего несколько человек, и каждый из них легенда. Поскольку нормальные живые люди столько не живут. Вот черт, что за мысли⁈ Это духота виновата.

Невыносимо хотелось вытереть хотя бы шею. Верн плотнее оперся о копье. Не будем нарушать дисциплину, от ворот эсэсы наверняка наблюдают — им там тоже душно и скучно, делать нечего, наверняка охотно настучат. Особой любви ланцмахт и охранный замковый батальон друг к другу не питают, это традиция старинная, может, еще до Первого Прихода существовавшая.

Тут до курсанта донесся смех — мелодичный, откровенно женский, и Верн окончательно разозлился. Теперь-то точно не шевельнешься. С замковой стены или верхних переходов дамочки смотрят вниз — им, сдери им башку, тоже душно и уныло, в поисках ветерка прогуляться вышли. А тут никакого ветерка, только пропотевшее чучело у моста торчит. Впрочем, запах пота до стены явно не долетает. Собственно, стена — сложная, разновысокая, местами нависающая надо рвом, открывает широкий обзор, может, эти дуры сейчас в сторону моря смотрят, чучело-то они уже видели.

Вот же черт — будет смена или нет? Скинуть с себя шлем, расстегнуть ворот, плюхнуться на скамью в караулке. Пусть там тесно — даже не сядешь толком: в углу копейная стойка, застекленный и опечатанный шкаф с постовым «маузером», защитной стрелковой маской и пятью дежурными патронами, внизу сундук с парадным флагом — большого «паука» поднимают по праздникам на флагштоке перед мостом. Но в караулке хотя бы можно сидеть, можно вполголоса выругаться и скрыться от посторонних глаз.