Клара и тень - Сомоса Хосе Карлос - Страница 92

Самое худшее в аду — не знать, не находишься ли ты в нем уже сейчас.

Ван Оббер жил у канала, в красивом кирпичном доме перед каналом, окаймленном белой верандой. Видно было, что крыша нуждается в починке, а оконные рамы пора обновить. Дверь открыл сам художник. Это был мужчина с остриженными под гребенку соломенного цвета волосами, удивительно тощий, бледный, сверкающий блестками пота, с отеками и синяками под глазами. Босх знал, что ему не больше сорока, но на вид ему можно было дать по меньшей мере пятьдесят. Ван Оббер заметил его удивление и скривился в своеобразной ухмылке.

— Мне нужна срочная реставрация, — сказал он.

Он провел Босха к скрипучей лестнице. На верхнем этаже была только одна комната, довольно большая, пахнущая маслом и растворителями. Ван Оббер предложил ему одно кресло, уселся в другое и засопел. Какое-то время он только сопел.

— Простите за внезапный визит, — начал Босх. — Я не хотел причинять вам беспокойство.

— Не переживайте. — Художник сощурил синяки вокруг глаз. — Вся моя жизнь однообразна… То есть… Я всегда делаю одно и то же… Это противоестественно, потому что все постоянно меняется… По крайней мере особых проблем с деньгами у меня нет… Сорок процентов моих работ еще живы… Немногие самостоятельные художники могут этим похвастаться… Я все еще получаю кое-какую арендную плату за картины… Уже не пишу подростков… Не хватает материала, потому что подростки — материал дорогой, и они сразу пугаются… Раньше я занимался всем: делал даже украшения и «пубермобилье», хоть это и запрещено…

— Я знаю. — Босх остановил медленное, но неумолимое течение речи. — Кажется, именно в одной из последних ваших работ вы использовали Постумо Бальди, не так ли? Портрет Женни Туро, который вы сделали в 2004 году.

— Постумо Бальди…

Ван Оббер опустил голову и соединил руки словно в молитве. Нос его был красным, и от него отражался падавший из окна свет.

— Постумо — свежая глина, — сказал он. — Касаешься его, ставишь так или эдак, и он приспосабливается… Вжимаешь или вытягиваешь его плоть… Делаешь с ним что хочешь: анимарты змеи, собаки или лошади; католических мадонн; палачей «грязного» искусства; голые ковры; трансгендерных танцовщиц… Невероятный материал. Сказать «первоклассный» — значит ничего не сказать…

— Когда вы с ним познакомились?

— Я с ним не знакомился… Я нашел его и использовал… Это было в 2000 году, в одной галерее «грязного» искусства в Германии. Не скажу вам, где она находится, потому что просто не знаю: гостей туда водят с завязанными глазами. Арт-шок был анонимным триптихом под названием «Танец смерти». Он был хорош. «Грязный» материал отменный: целый автобус молодых студентов обоего пола. Ну, вы же знаете, классическая форма поставки «грязного» материала: автобус падает в воду, несчастный случай, трупов не находят, национальная трагедия… А студентов, которых заставили выйти из автобуса перед аварией, тайком переправляют в мастерскую художника. Бальди в то время было четырнадцать, и им написали одну из Смертей, которые должны были принести «грязный» материал в жертву. Когда я увидел его, он снимал кожу с двух студентов, юноши и девушки, и рисовал черепа на их обнаженных мышцах. Студенты были живы, но в очень плохом состоянии, зато Бальди показался мне прекрасной фигурой, и я захотел нанять его для моих картин. Он продавался очень дорого, но деньги у меня были. Я сказал ему: «Я напишу тобой нечто не от мира сего…» Я практически не пользовался керубластином… Палитра была очень сдержанной: почти матовые розовые тона и светло-голубые оттенки. Я добавил имплантат волос агатового цвета до самых ног и три разных типа хвостов. Затушевал половые органы, это было не сложно. Я был к нему очень требователен, но Постумо способен на все. Я использовал его как мужчину и как женщину. Пытал его собственными руками. Обращался с ним как с животным, как с вещью, которой я мог попользоваться и выбросить на помойку… Не хочу сказать, что Постумо все делал хорошо. У него человеческое тело, а значит — и ограничения человеческого тела. Но в нем было что-то, что-то, что можно назвать самоотречением. И так было создано мое полотно «Суккуб». Моя первая картина с Постумо. А знаете, господин Босх, какую картину написали им после «Суккуба»?… «Деву Марию» Ферручолли… — Ван Оббер, рассмеявшись, открыл рот, и Босх увидел его грязные зубы. — Люди скажут: «Как можно одно и то же полотно написать как «Суккуба» ван Оббера и как «Деву Марию» Ферручолли?» Ответ прост: это и есть искусство, господа. Господа, именно это и есть искусство.

Он умолк, а потом добавил:

— Постумо не сумасшедший, но он и не в своем уме. Он ни злой, ни добрый, ни мужчина, ни женщина. Знаете, что такое Постумо? То, что захочет написать по нему художник. Глаза Постумо пусты. Я просил у них какое-нибудь выражение, и они мне его давали: гнев, страх, обиду, ревность… Но потом, оставив работу, они гасли, опустошались… Глаза у Постумо пусты и бесцветны, как зеркала… Пусты, бесцветны, прекрасны, как…

Его слова смазали горячие рыдания. В последовавшей тишине раздались раскаты грома. Над Делфтом начинался дождь.

Босху было жаль ван Оббера и его расшатавшиеся нервы. Он подумал, что одиночество и неудачи — плохие товарищи.

— Как вы думаете, где Бальди может быть сейчас? — мягко спросил он.

— Не знаю. — Ван Оббер закачал головой. — Не знаю.

— Насколько я понял, он оставил портрет, который вы сделали для торгующей картинами француженки Женни Туро в 2004 году. Бальди свойственны были такие поступки? Оставить работу до указанной в контракте даты?

— Нет. Постумо выполнял все свои контракты.

— Почему, по-вашему, он не выполнил этот?

Ван Оббер поднял голову и посмотрел на Босха. Глаза его были еще влажны, но он уже взял себя в руки.

— Я скажу вам почему, — пробормотал он. — Постумо получил более интересное предложение. Вот и все.

— Вы точно это знаете?

— Нет. Я подозреваю. После этого я не видел его и ничего о нем не слышал. Но повторяю, единственное, что интересует Постумо, — это деньги. Если он оставил одну работу, то только потому, что ему предложили что-то получше. В этом я уверен.

— Предложили сделать другую картину?

— Да. Поэтому он ушел. Я, конечно, не удивился: я — неудачник, и Бальди — слишком хороший для меня материал. Он годится на большее, чем делать картины ван Оббера.

Босх на минуту задумался.

— Это произошло два года назад, — сказал он. — Если Бальди ушел, чтобы работать в другой картине, как говорите вы, где теперь эта картина? После портрета Женни Туро его имя больше нигде не появлялось…

Ван Оббер замолчал. Но на сей раз Босху не показалось, что рассудок художника затерялся в недостижимых лабиринтах: он словно принялся размышлять.

— Он не закончен, — внезапно сказал ван Оббер.

— Что?

— Если он до сих пор не появился, значит, он еще не закончен. Это логично.

Босх задумался над словами ван Оббера. Незаконченная картина. О такой возможности не думали ни Вуд, ни он. Они искали Художника в двух направлениях, шли двумя путями расследования: или он продолжает работать, или оставил эту профессию. Но до сих пор они даже не задумывались, что он может работать в еще незаконченной картине. Это, конечно, объяснило бы его исчезновение и его молчание. Художник никогда не показывает картину, пока ее не закончит. Но кто может так долго писать Бальди? Что же за картину хотят из него создать?

Уже собравшись уходить, Босх снова услышал голос ван Оббера из кресла:

— Зачем вы хотите найти Постумо?

— Не знаю, — соврал Босх. — Моя работа — его найти.

— Поверьте, то, что Постумо исчез, лучше для всех. Постумо был не простой картиной. Он — само искусство, господин Босх. Искусство. И все. — Он посмотрел на Босха своими непомерными больными глазами и добавил: — Так что, если найдете его, будьте осторожны. Искусство страшнее человека.

Когда Босх вышел из дома ван Оббера, городом властвовал серый, беспредельный дождь. Красота Делфта растворялась у него на глазах. Он изо всех сил желал, чтобы «Рип ван Винкль» на самом деле схватил Художника, но знал, что это не так. Он был уверен, что — Постумо это или нет — преступник еще на свободе и готов к действию во время выставки.