Фау-2 (ЛП) - Харрис Роберт - Страница 16

К тому моменту Граф проработал в Куммерсдорфе шесть месяцев и считал себя везунчиком — остался жив. В июле Курт Вамке, молодой физик, защитивший диссертацию по истечению газов через цилиндрические сопла, решил проверить свою теорию: что можно обойтись без смешивания спирта с жидким кислородом и вместо этого заправить ракету просто 90-процентным раствором перекиси водорода. В день испытания Вамке позвонил в офицерскую столовую и предупредил: если случится взрыв, пусть вышлют помощь. Потом он и Граф закурили в компании двух техников. Бледно-голубая перекись была в резервуаре над двигателем, соединённым с ним одной трубкой. Когда они затушили сигареты, открыли подачу топлива, и Вамке поднёс к соплу горящую банку с керосином. О чём они думали? Пламя мгновенно пошло вверх по трубке и взорвало резервуар. Только Граф успел среагировать — швырнул себя за бетонную стену. Обугленные тела троих остальных ещё неделями стояли у него перед глазами, а запах жареной плоти словно забил ноздри. Фон Браун же отнёсся к останкам с хладнокровием. Его больше волновало то, что разрушен испытательный стенд. Он всегда умел спокойно воспринимать чужие трагедии — видимо, это и отличало настоящего лидера, размышлял Граф.

Но бедный Вамке уже остался в прошлом, мёртвый и похороненный — точнее, то, что от него осталось. Его имя больше не упоминалось, особенно во время долгого пути из Берлина в Эмден с Максом и Морицем. Ночевали они в порту, а на следующий день отплыли на остров Боркум в Северном море, примерно в тридцати километрах от берега. Переход был ужасным, с сильным ветром, и Граф провёл большую часть времени под палубой, страдая от морской болезни. Фон Браун, разумеется, арийский супермен, был не только отличным наездником, пилотом, виолончелистом уровня концертмейстера и прочее, но и прекрасным моряком — весь путь он простоял на капитанском мостике. Кроме пары десятков солдат, из инженеров в команде, насколько помнил Граф, были: он сам, фон Браун; Вальтер Ридель (не путать с Клаусом Риделем), которого все звали «Папа» за его рассудительность; Хайни Грюнов, механик с ракетодрома; и Артур Рудольф, специалист по реактивной тяге с завода «Хайландт», который присутствовал при гибели гонщика Макса Валиера, убитого взрывом двигателя. Единственным нацистом среди них был Рудольф.

Они разместились в отеле на берегу моря и проводили время на неуютной мебели из тростника, в холодной, покрытой соляными потёками застеклённой веранде с видом как раз на такой же пейзаж, какой был перед Графом сейчас. Слушали, как ветер свистит вокруг крыши с фронтонами, и ждали, когда он утихнет. Ждали, и ждали. Так Граф впервые столкнулся с зимой на северном побережье Европы, когда и семи часов дневного света в день — уже удача. Почти всё время проводили внутри, вглядываясь в однообразный серый пейзаж в поисках хоть каких-то признаков улучшения погоды. Играли в шахматы и бридж. Обсуждали космические полёты. Слушали идеи фон Брауна о двухступенчатой ракете: первая ступень должна была вывести корабль за пределы атмосферы и на орбиту, вторая — с дополнительным ускорителем — доставить его на Луну или Марс. «Вакуум в космосе означает, что потребуется относительно немного энергии», — пояснял он, показывая свои расчёты. Когда он сказал, что человек, который первым ступит на Луну, уже родился, всем было очевидно, что он имеет в виду себя самого. Наконец, за ужином 18 декабря 1934 года, после недели ожидания и с приближением Рождества, он объявил, что завтра запустят Макса, несмотря ни на что. А если тот подведёт — всегда есть Мориц.

Утро 19 декабря выдалось ясным и порывистым: облака на высоте 1200 метров, восточный ветер, порывы до 80 км/ч. Ради секретности местных жителей — в основном рыбаков и их семьи — приказали не выходить из домов и держать занавески закрытыми. Улицы патрулировали солдаты. Инженеры доставили Макса к дюнам, установили пусковую мачту, подключили кабели к измерительной аппаратуре, проверили гироскопы, заправили баки спиртом, жидким кислородом и сжатым азотом. Граф отвечал за кинокамеру — ему приходилось постоянно вытирать песок с объектива. Дожидались, когда ветер хоть немного утихнет, затем фон Браун поджёг банку с керосином на конце метлы и поднёс её к соплу. Прогремел раскат грома — струя включилась, и Макс рванул вверх — всё выше и выше. Им пришлось запрокинуть головы, чтобы следить за ним, пока пламя не превратилось в крошечную красную точку. Позже они подсчитали, что он достиг высоты 1700 метров — рекорд для ракеты такого класса — после чего топливо выгорело, и Макс беззвучно рухнул в песок примерно в километре от места старта.

Они прыгали, кричали от восторга, хлопали друг друга по спинам и носились по пляжу как безумцы — даже Папа Ридель. Той ночью, стоя на застеклённой веранде и глядя на море, фон Браун предложил тост:

— Это мне кажется, господа, или Луна сегодня вечером ближе, чем была утром?

Он повернулся к Графу и чокнулся с ним.

— За Луну!

— За Луну!

Им было по двадцать два года.

Сколько ему нужно? Что за вопрос! Ему нужно было столько, чтобы построить целый город ракетчиков — прямо как в фильме Фрица Ланга. Он хотел что-то вроде Боркума, только в большем масштабе: место на побережье, вдали от посторонних глаз, где преданные своему делу учёные и мечтатели, обладая неограниченными ресурсами, могли бы без помех запускать ракеты на сотни километров.

Один из агентов гестапо, допрашивавших Графа, был заметно злее второго. Это было не просто игра в хорошего и плохого следователя: Граф почувствовал, что, останься всё на усмотрение этого человека, дело не ограничилось бы словами — пошли бы в ход кулаки и резиновые дубинки. Возможно, тот потерял кого-то на Восточном фронте — замёрз зимой 1941–42 года или попал в плен из-за недостатка снаряжения. Потому что в какой-то момент он вскочил и с яростью забарабанил кулаками по столу.

Вы все просто кучка предателей! Этот ваш «армейский исследовательский центр» в Пенемюнде — самая грандиозная афера в истории Германии!

Граф ответил, что не имел никакого отношения к решению строить объект в Пенемюнде. Это было на уровне, гораздо выше его положения.

Второй гестаповец пролистал своё толстое досье:

И всё же, согласно показаниям профессора фон Брауна, вы сопровождали его при первой поездке на место?

— Я поехал с ним, конечно. Но не более того.

И когда именно это было?

Граф сделал вид, что вспоминает. Они наверняка уже всё знали. Всё это была лишь показательная игра.

— Думаю, сразу после Рождества 1935 года.

На самом деле он помнил этот момент очень ясно. Большую часть предыдущего года они занимались разработкой и сборкой нового двигателя, способного развивать тягу свыше трёх тысяч фунтов, предназначенного для гораздо большей ракеты — семиметровой Aggregate-3, — и его пригласили провести часть праздников в имении фон Браунов в Силезии, чтобы продолжить работу. Барон лишился поста министра сельского хозяйства сразу после прихода Гитлера к власти и удалился в это некрасивое серое здание, напоминающее казарму. Он был одновременно потрясён вульгарностью и жестокостью нацистов и в то же время внутренне восхищён их результатами. Неугасающее увлечение его блистательного сына ракетами вызывало у него недоумение — не слишком подходящее занятие для джентльмена. С Графом он обращался холодно-вежливо — не тот человек, с которым он привык общаться; ещё один симптом современной эпохи, к которой он был слишком стар, чтобы приспособиться.

Однажды вечером после ужина, сидя у камина, Вернер упомянул, что ищет тихое и уединённое место на побережье, где можно было бы построить свой ракетный город. Он уже нашёл идеальный участок на балтийском острове Рюген. К несчастью, организация «Сила через радость» его опередила и начала возводить там курорт для членов Трудового фронта.

— Но я знаю отличное место, — внезапно сказала его мать, отрываясь от вышивки. — Прямо рядом с Рюгеном. Твой дедушка каждую зиму ездил туда на охоту на уток. Как оно называлось, Магнус?