Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - Брюкнер Паскаль - Страница 7

Жизнь современных людей, говорил Ницше, — сплошное истощение и переутомление. Мы вечно сражаемся с призраками, то есть с мертвым временем, и истекаем кровью в этой битве; ведь требуется столько сил, чтобы поддерживать хилый огонек повседневности. Мы разбрасываемся во все стороны и только страдаем от этого, не получая никакого стоящего развлечения взамен. Вот эта вялая жизнь ползком, когда никак не можешь выпрямиться, и называется повседневностью. Многочисленные гуру предлагают нам целый арсенал эмоционального буддизма — дзен, медитация, пофигизм — в качестве костыля на нашем постылом пути. А образцом спокойствия должна служить блаженная отрешенность. И чем это, в конце концов, плохо? Да тем, что замедляет и без того медленный жизненный ход. Чтобы справиться со стрессом, нам нужен не покой, а реальное действие вовне, за пределами своего «я». Непреодолимая тяга к транквилизаторам и релаксантам вызвана самым обычным страхом перед жизнью, создающим напряженность без всякого напряжения. Расслабление — лекарство для влачащих тишайшее существование, кому любое, самое ничтожное волнение представляется штормом. Ускорение времени дает иллюзию полноты, но этот вихрь порождает пустоту, мелкая суета не пробивает житейскую броню. Странное дело: современные люди посреди своего оцепенелого существования чувствуют себя так, будто они подхвачены вихрем, который надо, забросив все дела, остановить. Обороняясь от натиска серых будней, они воздвигают плотины из медитаций, психотропных препаратов, медицинских предписаний, вместо того чтобы обратиться к бурной деятельности, сильным эмоциям. Нам нужно не благоразумие, а легкое безумство, полезно не врачевать душу, а повалять дурака. Локдаун силком окунул нас в нудную прозу быта, а вынужденное безделье поселило в нас глухое раздражение. Поль Валери сказал, что жизнь — по большей части однообразное занятие, суть которого в том, что все повторяется, все известно заранее. Однако от повторения нас укачивает, мы погружаемся в спячку, поддаемся энтропии.

В прошлом основным вопросом религии было: есть ли жизнь после смерти? Основной вопрос светского общества обратный: есть ли хоть какая-то жизнь прежде смерти? Достаточно ли мы любили, дарили, расточали, целовали? Ведь наша жизнь — не гонка на выносливость, где требуется как можно дольше продержаться, не попадая под удары, жизнь скорее определяется полнотой и добротностью наших привязанностей, эмоций, обязательств. Так не теряет ли она всякий смысл, если сводится к сидению в глухом панцире, тупому просмотру видеоигр и сериалов или маниакальным покупкам? Хотим ли мы замедлять или ускорять время, избегать опасностей или нарываться на них, в любом случае что-то должно коснуться нашей души, перевернуть ее. Чтобы остро ощутить изменение, надо бы сначала сбросить с себя дремоту одноцветных дней, проникнуться мощью обновления, но в ватном коконе это невозможно.

Глава 5. Боваризм мобильных телефонов

Если муки совести происходят, по Бодлеру, от невозможности переделать совершённое, от неисправимости преступления или ошибки, то банальность — это, напротив, невозможность что-либо совершить, пробить брешь в монотонной череде одинаковых часов. Левинас писал по поводу Обломова, что лень — это «невозможность к чему-либо приступить», и сам Обломов говорил, что слишком ленив для жизни. Где же ему было взять столько героизма, чтобы встать, столько безумного мужества, чтобы вылезти из постели навстречу новому дню, спустить ноги на пол, отбросить одеяло, войти в свой век! Нехитрый мирок повседневности не лишен обаяния для тех, кто не прочь просто плыть по течению дней: с утра до вечера, с вечера до ночи. Это отупляющий кайф, когда функционируешь в почти автоматическом режиме, и именно такой опыт, для кого страшный, для кого прекрасный, довелось пережить миллиардам жителей планеты между 2020-м и 2022-м годом.

Слово «лень» можно понимать в простом бытовом смысле — как отвращение к работе, а можно в более метафизическом — как подавленность, апатию перед «бременем бытия» (Левинас[17]). В первом случае это нежелание терять время на то, чтобы обеспечивать свою жизнь, во втором — полнейший от нее отказ, невозможность существования. Поскольку жить вообще тяжкий труд, то решение спрятаться в свой кокон — способ не чувствовать этой тяжести, рискуя при этом утратить всякое желание, всякий интерес. В этом двусмысленность наших домашних Гуантанамо: мы наслаждаемся ими, пока в какой-то момент все не оборачивается нам во вред и они не душат нас, как спрут. И тогда праздность, вечная суббота сами превращаются в гнет. В этом смысле гениальным изобретением стал появившийся в конце ХХ века мобильный телефон. Эта маленькая коробочка не только соединяет нас со всеми в любое время дня и ночи и категорически запрещает не отвечать на звонки немедленно, она еще имеет свойство устранять то, что сама же нам дает. Мобильник доставляет на дом целый мир, письма, новости, музыку — прогресс огромный и неоспоримый. Но он также делает мир излишним: зачем, раз вот он у меня на ладони. Мне не нужно больше идти в мир, мир сам ко мне приходит. Мир делается еще и бесполезным, потому что мобильник всегда будет потенциально превосходить то, что должно со мной случиться. Мобильник — вселенская агора, благодаря ему мы можем, не сходя с места, общаться с друзьями на других континентах. Мы сотни раз в день заглядываем в него, точно в электронный молитвенник, но не для того, чтобы получить совет или моральное наставление, а потому что он дает нам ощутить трепетную реальность, избавляя от необходимости прикасаться к ней. Мы сжимаем его в кармане или в ладони и твердо уверены, что мы живы и со всеми связаны.

В моем смартфоне всегда что-нибудь происходит, в нем полно интересных новостей, сюрпризов, игр, приложений, лишь он один способен придать остроту пресным будням, внести в них что-то неожиданное. Впрочем, он не столько приправа, сколько вечное развлечение. Этот дребезжащий зверек — настоящее электронное лассо, я мчусь к нему, едва он пикнет, послушно отвечаю на каждый зов. Свести все чаяния к электронному экранчику значит отказаться от жизни в пользу инструмента, которому мы передали свои желания и страсти. Он должен был оставаться простым механическим подспорьем, а вместо этого мы сами ему служим. Сколько бы мы ни устраивали сеансов дезинтоксикации, ни выключали его на целый день, ни выкладывали из кармана на время рабочих собраний, ни оставляли намеренно дома, но, обретая его вновь, испытываем радость, сравнимую с чувством влюбленных после разлуки. Мы возлагаем на него все ожидания — это какой-то повальный боваризм, безумная надежда, а вслед за ней черное разочарование. Мы бы хотели, чтобы он возвестил нам или вызвал какое-нибудь потрясающее событие. Сама возможность ежеминутно связываться с любимым человеком, где бы он ни был, делает нестерпимым ожидание, отсутствие мгновенного ответа. Почему он (она) не звонит? Списываешь всё на капризного божка технических неполадок, на севшую батарею, недоступную зону, на кражу, но жестокая правда в том, что с тобой не хотят говорить.

Скажи, скажи мне, о мобильник, что со мной приключится что-то великолепное. Удиви, порази меня — восклицают про себя миллионы фанатов, заглядывая в телефон в любое время дня и ночи, в автобусе и в метро, в самолете и в поезде, вцепляясь в него, стоит ему только пикнуть. Однако лучший из мобильников может дать лишь то, что имеет, то есть обширную систему коммуникаций; ни дружбу, ни любовь, ни судьбу он не создаст. Печально видеть всюду — в поездах, самолетах, автобусах — столько уткнувшихся в телефон рабов: они играют, смотрят сериалы, вместо того чтобы разговаривать друг с другом, любоваться видами за окном, читать книгу, которая проведет их по лабиринту истории, расширит их кругозор. Перенасыщенность экрана оборачивается пустотой. Зависимость, которую он вызывает, объясняется тем, что, ничего не проживая сам, ты получаешь всё через его посредство. Когда в твоей жизни ничего не происходит, сойдет и мнимая реальность. Но саму плоть события ему ни за что не донести. В призрачном мире он позволяет нам дрожать вдали от опасности, помогает заполнять пустоту. Но это изобилие обманчиво. Мобильник стал для огромной части человечества чем-то вроде нового органа, который, возможно, скоро будет, как протез, вмонтирован нам в ухо или в глаз. Цифровая эпоха знаменует победу развлечения над увлечением[18]. Мы потеряли контроль над собой, каждую минуту жаждем новой дозы, и этот самообман настолько же силен, насколько беден наш житейский опыт. Многие ли из нас еще могут спокойно беседовать или сидеть за столом с другом или супругой, не хватаясь лихорадочно за телефон? Он требует, чтобы мы незамедлительно отвечали на сообщения, не то случится что-то ужасное. Отвлекает нас от всего, включая себя самих, упаси бог пропустить эсэмэску или звонок. Мобильная связь придумана, чтобы людям было легче общаться друг с другом на расстоянии, но с теми, кто рядом, она общаться мешает, нить беседы то и дело обрывается, провисает. В вагоне, в автобусе, в магазине вы неминуемо сталкиваетесь с субъектами, которые громко разговаривают, бесстыдно посвящая вас в свою личную жизнь. Мужчины и женщины новейшей формации с такими вживленными протезами готовы всегда, даже вскочив с любовного ложа, выхватить из кармана телефон, словно шпагу из ножен, они вечно на страже: не упустят ни одного звонка, ни одного сообщения, ни одной горячей новости. Одержимые чувством, которое на одомашненном английском называется FOMO: fear of missing out, страх что-нибудь пропустить. Мобильник заставляет нас клевать на самый свежий соблазн, самое свежее известие, и если они валят лавиной или даже извергаются, как из жерла вулкана, это будоражит и интересует нас больше, чем личности тех, от кого они исходят.