"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич - Страница 40

Внизу у него уже все напряглось, выросло и горело. Он коснулся себя там, сначала рукой, а потом плоской стороной холодного лезвия. Здорово… Хорошо, как никогда. Предвкушение.

Коля порылся в кухонном шкафчике, достал упаковку дешевых свечей. Пейзане, такие пейзане, вроде бы вполне состоятельные люди, а на мелочах экономят… Прихватив свечи, нож и зажигалку, вернулся наверх. Его подопечный совсем уже пришел в себя: распятый на собственной кровати, один из носочков с зайками сполз, обнажив маленькую детскую ступню, глаза широко раскрыты и в них – о Боже, хорошо-то как! – невыразимое удивление и ужас.

– УУУУУ! – взвыл Коля, по-звериному впрыгивая в комнату. – БА-БАЙ ПРИШЕЛ!!!

– Ну что, капитан, – прошептал он, присев рядом с мальчишкой, – чуть позже мы с тобой снова сыграем в индейцев. Как ты на это смотришь, а? Только на этот раз индейцем буду я, а ты станешь моим бледнолицым пленником. Помнишь мультик? Я – мышонок, а ты – кот, да?

Провел плашмя ножом – той стороной, которая еще хранила тепло Его тела – по щеке малыша. Дениска задергался, замычал что-то через кляп.

– Тш-ш-ш, – Коля легонько хлопнул его рукояткой ножа по носу. – Если не хочешь задохнуться с этой тряпкой в глотке, лучше молчи – и я ее вытащу. Договорились?

Слезы продолжали катиться по лицу мальчишки, но Дениска замолчал и медленно кивнул.

– Умный мальчик… Погоди минутку, мне надо еще кое-что приготовить.

Встал, зажег свечи и укрепил – одну на полу, еще три на подоконнике позади кровати. Осмотрелся, прикрыл дверь. Залюбовался мрачной игрой света и тени на своем полностью обнаженном, мускулистом теле в отражении.

– Великолепие… – прохрипел он восхищенно. – А они, представляешь, говорили, что я плохой. Не давали играть с крысами и котами… но теперь эти глупые взрослые нам уже не помешают, правда?

Снизу раздался глухой бой часов.

– Вот. Время ОНО! – Он расправил плечи, полной грудью вкушая ужас, вместе с запахом мочи исходящий от маленького ублюдка. Взял нож, склонился над кроватью и вытащил кляп изо рта жертвы.

– Смотри же! Ты, боявшийся ветхих духов и примитивных поверий, смотри! Узри Меня!

Удары часов, казалось, становились все громче, а может, это за окном гремела гроза – так, что стекла дрожали. Он ощущал энергию, которая хлестала, кипела под кожей, в мышцах. Сегодня, сейчас, во веки веков – аминь!

Оседлав мальчишку, Коля возвысился над ним и занес нож для первого удара – нежного и не смертельного. Нет, конечно же, не столь быстро, у них впереди вся ночь. В этот миг Дениска зажмурился.

– Смотри на меня! – заорал сумасшедший.

Мальчик, придавленный его телом, отчаянно замотал головой из стороны в сторону.

– СМОТРИ, СКАЗАЛ, ИЛИ Я ВЫРЕЖУ ТВОИ ГЛЯДЕЛКИ!

– Нет, нет… там БАБАЙ!!!

Смолкли часы, и сзади раздался тонкий пронзительный скрип – будто створки старого шкафа неожиданно сами собой раскрылись. Огромная тень колыхнулась по стенам и потолку, дрогнуло и разом потухло пламя свечей. Пришла темнота. А вместе с ней пришел запах. Запах сырости и крысиного помета, вонь протухшего мяса… запах подвала. Коля затрясся, и нож выпал из его пальцев, коротко полоснув по запястью.

– Не смотри, не смотри, не смотри! – исступленно визжал мальчишка и бился под ним в эпилептическом припадке.

Но когда огромная старческая ладонь тяжело опустилась на плечо, Николай поднял глаза – и, озаренный на миг вспышкой молнии, увидел в стекле Отражение.

…Темно. Темнота вокруг обступает, клубится особенными оттенками, которые нельзя определить зрением, но можно почувствовать, как неуловимое шевеление воздуха. Обволакивает медленно и неотступно сразу со всех сторон. Огоньки. Разноцветные тусклые огни начинают кружиться повсюду в этой тьме. Точки-искорки, мерцающие крысиные глазки. Ты знаешь, кто этот Многоглазый, Коля. Ты боишься его, потому что, когда он спускается сюда, в подвал, становится больно…

Смешок. Тихий, на периферии слуха, как шелест пожелтевшей от времени бумаги, завалившейся за пыльную раму сломанного холодильного ящика, запрятанного в глубину, в самый дальний угол. Где ты всегда прятался раньше от крыс и не только.

И всякий раз напрасно.

Деда, не надо, деда! Я не хочу видеть, не хочу, не хочу!

…Такси затормозило у самых ворот, наехав передними колесами на газон. Наталья выскочила из машины и, сама не своя, рванулась к дому, пока Петр Сергеич расплачивался с водителем и, смущенно краснея, просил прощения за поведение супруги. Хотя ее истерика уже начинала беспокоить и его самого.

Дениска сидел на качелях, не двигаясь. Тусклый утренний свет тонул в тумане, в воздухе пахло прошедшей грозой. Растрепанная мать подбежала, обняла сына, шепча какие-то слова почти в беспамятстве от обрушившегося на нее невиданного и необъяснимого чувства радости и облегчения. Вот и отец подошел. Что Дениска делает во дворе так рано, почему в одном носке? А мальчик молчал.

– Какого хрена? Что тут, черт побери, произошло?

Петр Сергеич оглядел холл: осколки разбитой кружки, перевернутый поднос, мужская одежда на диване, разбросанные по полу диски, грубо разорванные на куски альбомные листы.

– Николай где? – оглянулся он на жену с ребенком.

Дениска, прижавшись к матери, молча указал рукой в сторону лестницы.

Петр Сергеич поднялся. Тишина давила на нервы сильнее, чем ночная гроза давеча. Тени по углам казались живыми.

Дверь в детскую была распахнута. Внутри царил полный кавардак: потеки воска на полу, подоконнике, одеяло клочьями, чья-то кровь на плакате с Дауни-младшим. Мужчина замер, потрясенный. Вдохнул странный и неприятный запах. Эта вонь… откуда она? Петр Сергеич повернулся и осторожно приоткрыл дверцу шкафа. Проникающий в окна слабый утренний свет упал на скорчившийся там внутри грязный, дрожащий комок плоти, о чем-то тихонько скулящий, плачущий и молящий, пытаясь спрятаться в углу от тени Петра Сергеича. И хихикающий.

– Николай?.. – Мужчина осторожно протянул руку к этому жалкому созданию, чтобы убрать от лица ладони, которые кто-то выкрасил в ярко-алый цвет.

Существо дернулось, испуганно завыло, отмахиваясь от Петра. И он сам отшатнулся, поперхнувшись ужасом и омерзением.

Нет, Коля не прятал лицо от света или тени. Обломанными до основания ногтями он яростно рвал, раздирал себе глазницы.

В пыль

Сан Санычу было под шестьдесят. В декабре у него диагностировали рак легких (тот еще подарочек на новогодние праздники, конечно), но он отказался от терапии и продолжал курить по две пачки в день, а пить стал только больше и чаще. Жена его отдала Богу душу без малого пять лет тому назад, на Пасху. Детей они не нажили, вот и обретался Сан Саныч теперь один-одинешенек, бобылем. У него, правда, была жива еще мать, старуха за девяносто, которая нуждалась в помощи и уходе, но он не стал переезжать к ней на квартиру ни после смерти жены, ни даже когда узнал, что жить ему самому осталось всего ничего. Предпочитал заходить в гости по вечерам, потому что старушка совсем выжила из ума, баночка треснула, и проводить время в некогда родном доме стало и мучительно, и страшно.

Характер Сан Саныча, и в молодые-то годы не самый приветливый, с возрастом испортился окончательно. Немногочисленные друзья все либо уже умерли, либо постепенно отвернулись, обиженные его брюзжанием и утомленные бесконечным стариковским нытьем. Так что со своими страхами Сан Саныч боролся в небольшой компании, состоящей из граненого стакана, графинчика беленькой, допотопного телевизора с выпирающим, как «дуля» из кулака, кинескопом и круглолицей девки с опухшими от прыщей щеками, которая орудовала за стойкой бара.

Местечко это, названное в честь этой самой дамочки «У Аллы», имело снаружи изрядно потрепанный и пошлый вид, тем самым напоминая Сан Санычу его покойную супругу, которую он иначе как «старая проститутка» и не называл. Вход в полуподвальное помещение прятался в торце жилого дома, где раньше ютились сантехники, потом, в девяностые, торговали секонд-хендом, а в последние годы сдавали помещения в аренду под магазин для кошек и собак. Когда этим местом завладела его нынешняя хозяйка, сбоку над входом появилась, дабы выглядывать клиентов, светящаяся в темноте вывеска. Но особой популярности этот рекламный ход подвальчику не принес. Нынче вторая «л» в названии бара чернела, будто дырка на месте выбитого зуба, а внутри царило запустение, да к тому ж по-прежнему воняло собачьим кормом. Но Сан Санычу все равно здесь нравилось.