Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ) - Скидневская Ирина Владимировна - Страница 37

С каждым днем сестра чахла, ссыхаясь с неимоверной быстротой. Черты лица, казалось, заострившиеся до предела, с каждыми прожитыми сутками все более истончались. Опорожняя тазик для мокроты, я замечал нее больше кровавых ошметков, алевших в сгустках слизи пугающими островками безнадежности.

Мы с Китти перестали быть похожими.

Пробираясь сквозь толпу, временами я ловил на себе сочувственные взгляды. В этом не было ничего удивительного. По сути, я снова стал босяком и пополнил бесчисленные ряды тех, кто метался возле торговых точек и прочих мест скопления людей в надежде выпросить лишний медяк. Думаю, бродяги на Сент-Панкрасс тоже были недалеки от того, чтобы принимать меня как своего.

Я не знаю, что привело к следующим событиям — пресловутое звериное чутье, имеющееся у нищих, или цепь закономерностей, определяющих человеческие судьбы. Нынче я понимаю, что то, чему суждено произойти, все равно непременно случится — на вокзале или где-то еще. Как бы я не старался игнорировать людской поток, у судьбы свои планы.

Сколько ни молись, это не поможет ни на йоту.

Бродяжническое чутье поведало о том, что впереди меня поджидает нечто, чреватое тревогами. Потроха стянулись в комок, а ноги наполнились предательской легкостью, которая, увы, ничуть не помогает идти.

Течение судьбы вынесло меня на островок пустоты. Иного названия я подобрать не могу.

Будучи окружен огромным количеством людей, в какой-то момент я понял, что остался в одиночестве, оказавшись на свободном пятачке. Люди огибали его, будто речная вода — нагромождение валунов. Растекаясь в стороны, толпа обходила это место. Глаза прохожих выражали всю гамму чувств — от страха до отвращения или презрения.

Взгляды людей скользили по фигуре, которая металась внутри островка, время от времени приближаясь к идущим с протянутой за милостыней рукой. В струйках пара, порожденного множеством легких, в окружении колючих снежинок она время от времени замирала для того, чтобы плотнее запахнуть лохмотья. В ней угадывались костлявые птичьи черты, присущие людям, до крайности изможденным нуждой.

Я узнал ее и, видимо, тоже был узнан. Не знаю, сохранила ли память нищенки подробности событий той ночи, или они стерлись из-за припадка, но женщина замерла. Ее лицо напряглось, превратившись в жесткую деревянную маску. Я увидел, как в один миг сузились ее глаза и приподнялась верхняя губа. Обнажились ряды зубов, еще более черных, чем раньше. Седая прядь, выпавшая из-под тряпки, служившей платком, разделила лицо надвое, придав ему пугающее потустороннее выражение. Как будто на меня смотрел вампир.

Должно быть, она не знала, как реагировать на нашу встречу. Мгновения текли мучительно долго. Капля за каплей время сочилось сквозь невидимую стену, возникшую между нами. Я почувствовал, как громко стучит сердце. Дыхание перехватило. Должно быть, она переживала то же самое.

Однако ее черты вдруг стали мягче, а лицо посветлело. Я с удивлением заметил, что в глазах нищенки нет того безумия, что искрилось в них несколько месяцев назад. Если бы не уверенность в невозможности моего предположения, я сказал бы, что в них светится здоровое умиротворение, присущее счастливым людям.

Легкость в ногах мало-помалу распространилась на туловище, охватила руки и голову. Мне показалось, стоит толпе расступиться и впустить на островок порыв ветра, как тело тотчас взлетит, и я не смогу этому препятствовать. Мои члены отказывались повиноваться. Я стоял и смотрел, как нищенка приближается.

Ее тело будто становилось все больше. С каждым шагом ко мне угловатое переплетение жил, суставов и костей вырастало. Мы оказались лицом к лицу, и ее дыхание, трепещущее в морозном воздухе облачками пара, затуманило мне обзор.

Ее глаза были счастливыми…

«Твари, твари, твари! Проклянет вас! Проклянет, проклянет, проклянет! Бог! Твари, твари…»

Я услышал голос. Нищенка бормотала проклятия, но ее губы были неподвижны. Все оттого, что брань звучала внутри меня. Воспоминания выплыли наружу, подменяя реальность словами из прошлого. Женщина не могла сказать ничего гадкого, потому что была умиротворена…

Счастлива.

Нищенка открыла рот, но на этот раз не ругательства сорвались с ее уст.

— Я знаю вас, сэр. Вы тот джентльмен, верно? Настоящий джентльмен. — Кажется, она пыталась улыбнуться, но с непривычки это получилось скверно. Лицо исказилось гримасой. — Это ведь были вы. Вы… Тогда.

Я лишь кивнул.

Она вытянула руку, коснувшись моей груди. Я хотел отпрянуть, но не смог, стоя, будто парализованный. Дыхание перехватило: сердце и легкие сжались в спазме, словно от прикосновения нищенки меня поразило разрядом тока.

Ее рука поползла вверх. Тонкие, твердые пальцы, будто холодные ветки, царапнули мне шею, перепрыгнули через подбородок и остановились на щеке. Бродяжка гладила мое лицо и улыбалась своей неумелой улыбкой.

— Вы настоящий, настоящий джентльмен, да хранит вас Господь — Скреб-скреб-скреб, костяшки, затянутые холодным пергаментом, ласкали мои щеки, задевали многодневную щетину, касались скул.

Снег повалил гуще. Островок словно бы расширился — люди сторонились нищенки, чувствуя в ней нечто чуждое. Теперь они ощущали это и во мне тоже. Скреб-скреб-скреб…

Я отвел взгляд, ощущая, что начинаю тонуть в ее глазах, исполненных умиротворения.

«Твари, твари, твари! Проклянет вас! Проклянет, проклянет, проклянет! Бог! Твари, твари…»

— Храни вас Бог… — Скреб-скреб-скреб.

Голос, исходящий из ее уст, смешивался с надрывным, отталкивающим криком, живущим в моей памяти. Подобный коктейль — наихудшая какофония, с которой мне приходилось сталкиваться.

Сквозь круговерть бранных и благодарственных слов в мое сознание прорвалась мысль. Будто раскаленный докрасна уголек, она проплавила пласты смятения, в какой-то степени меня отрезвив.

За что нищенка меня благодарит? Нет… Не то. Почему она счастлива?

Повисла тишина, породив которую, сознание отгородило меня от зримой реальности. Губы нищенки продолжали двигаться. Она что-то говорила и улыбалась. Умиротворение. Проклятое умиротворение. Ведь она здесь совершенно одинока. Без своего кошмарного ребенка, расцветшего пятнами разложения, словно клумба бутонами. Она не может быть так довольна лишь потому, что я кинул ей карманные часы…

Скреб-скреб-скреб… От этого звука я не способен был отгородиться.

Нищенка убрала руку и взглянула куда-то за мою спину. Ее улыбка стала шире, но теперь она светилась не благодарностью, но неподдельной любовью. Нечто подобное я видел у матери в ту пору, когда нужда еще не превратила ее в манекен, не способный на проявление хоть каких-то чувств, кроме отчаяния.

В этот момент я понял, что ОН ИСЦЕЛИЛ ЭВЕРЕТ.

Что-то коснулось моего запястья. Крохотное, влажное, холодное, на ощупь сходное со стылой начинкой, вынутой из мясного пирога. Я не успел сжать ладонь, и в нее заползло мягкое кожистое насекомое, снабженное пятерней белесых лапок. Словно лакированные башмачки, каждую лапку увенчивал острый, давно не стриженный ноготок. Разумеется, это было никакое не насекомое и тем более не содержимое пирога. Свою ладошку в мою ладонь вложил ребенок.

Крохотные пальчики задвигались. Скреб-скреб-скреб…

Я знал, что должен повернуться, но не в силах был этого сделать. Древний инстинкт выживания, заставляющий первобытных людей прятаться в пещерах, а детей с головой укрываться одеялом, блокировал мои движения.

Не существовало пещеры или, на худой конец, одеяла, под которым можно было надежно укрыться от всех на свете страхов. Имелся лишь пустой островок посередине вокзала, поток лиц, проносящийся мимо, скреб-поскреб по моей щеке, и это…

ОН ВЫЛЕЧИЛ ДЕВОЧКУ… ОН ВЫЛЕЧИЛ ЭВЕРЕТ… ОН…

Крохотная ладошка крепко обхватила мой указательный палец. Это ощущение в достаточной мере доказало, что все происходящее не сон и не бред. ОН ВЫЛЕЧИЛ МАЛЫШКУ.

Я обернулся.

Эверет подросла…

Эго была последняя мысль перед тем, как земля под ногами куда-то пропала, а я нырнул в мутное марево обморока.