Отморозок 5 (СИ) - Поповский Андрей Владимирович - Страница 59

Останавливаюсь и вижу нашего батальонного особиста и незнакомого мне летеху, быстрыми шагами направляющихся к нам. Два оставшихся на ногах противника стоят, переминаясь с ноги на ногу, и мрачно смотрят в землю. Третий, получивший от меня удар ногой, катается по земле, держась за живот и задыхаясь.

— Так, что здесь происходит? — Рявкает Алкснис, осматривая всех участников драки, и наткнувшись глазами на меня, ехидно улыбается. — Костылев! А я ведь тебе сразу говорил, что ты плохо закончишь. Тогда ты соскочил у меня с крючка, но теперь я тебе обещаю, что ты ответишь за избиение товарищей по полной.

— Не было никакого избиения, товарищ капитан, — делаю попытку оправдаться я. — Мы с ефрейтором и его приятелями отрабатывали приемы рукопашного боя. Учились военному делу настоящим образом, как нам и завещал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин.

Незнакомый мне парень получивший удар уже стоял на ногах, еле держась на ногах и пошатываясь. Лицо у него было очень бледное, как бы не сблеванул прямо при особисте. Ефрейтор, которому, к сожалению, на этот раз не досталось, тоже что-то промямлил про отработку учебного боя, но Алкснис уже закусил удила.

— Что ты мне тут лепишь Костылев? Думаешь, дурака нашел? — Особист бешено вращает своими белесыми глазами. — Это залет. Пять суток ареста тебе за драку и пререкание с командиром.

— Есть пять суток ареста! — Вытягиваюсь перед капитаном.

— Лейтенант Ахметбаев, — обращается Алкснис к своему спутнику — сопроводите младшего сержанта на гауптвахту и предайте лейтенанту Чхеидзе, чтобы ему там уделили особое внимание. Скажи, что комбат подтвердит арест.

Стою около пустого видавшего виды стола в небольшой комнатке с окном выходящим в огороженный высоким бетонным забором с пущенной по верху колючей проволокой дворик, по которому ходит караульный с автоматом. Во дворе, прямо напротив окна стоит двадцатифутовый металлический морской контейнер, с приставленной к нему сбоку лестницей. Непонятно только, зачем он тут нужен. В комнате вместе со мной со мной находятся лейтенант Чхеидзе и какой-то широкоплечий амбал с туповато простодушным лицом.

— Все из карманов на стол, — командует лейтенант.

Достаю и кладу на стол расческу, зажигалку, брелок, и разную мелочь. Последней кладу фотографию Вики, там где она стоит около входа на ВДНХ в своем синем платье. Чхеидзе глядя на фото девушки, хмыкает и небрежно сгребает все это в пустой ящик стола.

— Ремни.

Снимаю и кладу на стол свой кожаный ремень с начищенной бляхой.

— Брючный тоже, — напоминает лейтенант.

Снимаю и кладу на стол брезентовый брючный ремень. Далее следует команда

— Раздевайся до трусов.

Выполняю приказание и стою босиком на голом каменном полу. Хорошо, что сейчас сентябрь и камни не холодные. Амбал, под внимательным взглядом лейтенанта тщательно ощупывает мою одежду, качает головой и кидает ее на пол.

— Одевайся — командует лейтенант, и смотрит, как не спеша натягиваю хбшку обратно. Увидев, что я взялся за портянку качает головой. — Портянки и сапоги оставь, не положено.

— Нет такого в уставе, — пытаюсь возразить я.

— Сказано, не положено, — повышает голос Чхеидзе.

Решаю не спорить, и выпрямляюсь, смотря на лейтенанта.

— Вперед пошел — кивает тот на дверь.

Проходим по длинному коридору и останавливаемся перед стальной дверью с надписью «Камера 3». Амбал открывает замок и я вхожу в небольшое, около десяти квадратных метров, вытянутое полутемное помещение, с маленьким, густо зарешеченным окошком у потолка. Сквозь окошко внутрь кое-как проникает свет с улицы. Внутри помещения, по двое, друг напротив друга, на табуретках, прислонившись спиной к стене, сидят четверо крепких смуглых парней в выгоревших на солнце хбшках. Они тоже, как и я, босиком. Все мне незнакомы, но это и не удивительно, я в части недавно и не знаю большую часть состава. Когда в проеме двери показывается Чхиедзе, все обитатели камеры мгновенно вскакивают на ноги и выстраиваются в шеренгу. Тот, что пониже и покоренастей остальных, делает шаг вперед и командует.

— Равняся! Смирна! — потом повернувшись к Чхеидзе докладывает с сильным восточным акцентом. — Товарища лейтената, в камера номэр три содержится четыре человека. Старший по камера ефрейтор Алимов.

— Вольно, — кивает лейтенант и добавляет — Принимайте нового «залетчика». И чтобы тихо мне здесь было, а то завтра на камни работать поставлю.

Кинув последнюю фразу, лейтенант уходит, дверь за ним громко лязгает и слышится звук поворачивающего в замке ключа.

— Добрый вечер! — Вежливо здороваюсь я со снова рассевшимися на табуретках обитателями камеры.

Те демонстративно молчат, совершенно игнорируя меня. Ладно, хрен с вами. Отхожу к стене с окном и прислоняюсь спиной к прохладной поверхности покрытой грубой цементной шубой. Каменный пол холодит ноги. Хорошо, что сейчас первая декада сентября и еще тепло, зимой здесь, наверное, вообще дубарь. Чувствую, что штаны на мне держатся еле еле и вот-вот спадут. Достаю из кармана завалявшуюся там веревочку и неторопливо подвязываю ее между хлястиками для ремня. Теперь порядок.

Свободных табуреток в камере больше, и нет пристегнутых к стене цепями полатей для сна тоже всего четыре. Суки! Меня специально посадили пятым в камеру предназначенную для четверых. Табуретки все заняты, нары пристегнуты к стене и так будет до отбоя. Потом их опустят на ночь и поднимут уже в 5 утра. На «губе» подъем на час раньше, чем в целом по части. Арестантам не положено пролеживать бока на нарах. Можно ходить, стоять или сидеть на табуретке. Каждый день несколько часов строевой подготовки и обязательные работы, основная цель которых не сделать что-нибудь полезное, а максимально вымотать арестантов бессмысленной работой так, чтобы у них не осталось никаких сил.

В армии, где человек изначально несвободен, обычное ограничение свободы никакого особого влияния оказать на него уже не может, а наказание, для воспитательного эффекта, должно ощущаться очень остро. Поэтому на губе придумывают разнообразные изощренные методы воздействия на солдат и сержантов, чтобы залетать туда не очень хотелось. Эти методы сильно зависят от фантазии начальника гауптвахты. Если начальник просто ревностный служака, то в основном арестантов мордуют бесконечной строевой подготовкой, зубрежкой уставов, а так же грязными и тяжелыми работами. Но попадаются и изощренные садисты, наслаждающиеся практически безграничной властью над арестантами. Эти могут придумать такое, от чего у неискушенного человека могут встать волосы дыбом.

В нашем отдельном общестроительном батальоне не настоящая гауптвахта, в ее первоначальном общеармейском смысле. На настоящую «губу» проштрафившегося солдатика нужно вести аж в Астрахань, и при этом соблюсти кучу формальностей. Комбат нашел весьма остроумный выход и создал у себя на территории свою собственную, можно сказать «личную» гауптвахту. Назначение этой «личной губы» тоже самое, что и настоящей — наказание «залетчиков» в назидание остальным, только здесь ее начальник лейтенант Чхеидзе, вообще никак не стеснен в мерах воздействия на арестантов, в отличии от настоящей гауптвахты, которую, время от времени, проверяет военная прокуратура. Так что, сейчас я сильно попал, если это не самодеятельность Алксниса, а подстава от комбата, и он решил все таки додавить меня с принятием решения.

— Эй ты, русский свиня, билять, отайди от окна не закрывай нам воздух, — вырывает меня из моих мыслей чей-то голос. — Твое, сука, место будет под маей шконкой, пока я здэсь.

Смотрю сверху вниз на Алимова, который мне это сказал. Тот, сидя на табуретке, ухмыляясь, сверлит меня взглядом, а потом резко бросает мне.

— Ты что не понял падла? От окна отойди и ложись на пол.

Когда прозвучала последняя фраза, все четверо быстро встали и взяли в руки табуретки.

— Дратца любиш Костыль, да? — Ухмыляется ефрейтор — Сейчас мы тебе, билят, покажем как надо дратца.