Телохранитель Генсека. Том 3 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 32

— Спрашивал наших умников, есть ли в нашей новой конституции что-то подобное? — Леонид Ильич встал со скамьи, медленно пошел по саду. — Так там из молодых один, с родимым пятном — Горбачев — разразился тирадой на полчаса. Говорил-говорил, но в итоге я так и не получил конкретного ответа на свой вопрос. Я слушал его и думал: вот и конституция у нас такая же, слов много, а ничего в ней не сказано.

— Снова на доработку отправите? — задал я вопрос, очень меня интересующий. Кто знает, может быть из-за моего влияния на историю даже Конституция СССР 1977-го года будет принята позже? Но нет, следующие слова Брежнева успокоили мои сомнения:

— Да куда уж больше дорабатывать? И без того затянули уже с этими вечными правками и обсуждениями. Придется принимать в таком виде. Как раз к юбилею и примем.

— На празднование много гостей ожидается? — задал я вежливый вопрос, хотя и сам знал, что соберутся все более или менее значимые политики, прибудут делегации социалистических стран, и не только.

— Много. Все будут. Это такое событие, что пропустить никому нельзя. А мне тут опять цацки навешать собираются. Еще одну звезду героя. Расстроился даже немного. До смешного уже доходит. Ленинскую премию в области литературы предлагают присудить, — Брежнев даже всплеснул руками, возмущаясь. — Спрашиваю, а за что? Говорят, за ваши воспоминания. Целина, Малая земля, Возрождение — мол, литературная ценность и общечеловеческая, шедевр, видите ли. Кто тот шедевр читает по доброй воле? Это во-первых, а во-вторых — кто писал его? Я только темы надиктовал, и то, поверхностно. Что вспоминалось — то и говорил. И премию за эти книги не мне давать надо.

— Так дайте премию кому другому. Вы Ефремова читали? Ивана Антоновича? Его книги о будущем, о том, какими мы станем, какой станет наша планета, ради чего, в конце концов, мы живем, достойны любых премий.

— Ефремов? Он же умер, если не ошибаюсь.

— Да, в семьдесят втором. Но книги будут жить! — сказал я и сам поморщился — как-то слишком уж пафосно прозвучало. И получилось, что косвенно унизил книги Брежнева, не в их пользу приведя сравнение с фантастикой Ефремова.

Впрочем, Леонид Ильич не расстроился. У него даже промелькнула мысль, что я молодой романтик, раз читаю всякие сказки. Генсек, как и большинство солидных людей этого времени не воспринимали фантастический жанр литературы как что-то серьезное. Достаточно вспомнить Игоря Можейко, с 1960-х писавшего под псевдонимом Кир Булычев и подарившего нам столько замечательных историй. Будучи доктором исторических наук, он «рассекретился» только в 1982-м году. Поскольку опасался, что за такое хобби, как фантастика, может быть даже уволен из Института востоковедения.

— Ты помнишь, как мы на БАМ мы ездили? — прервал мои размышления Леонид Ильич. — Видел, какие там люди, какая молодежь? Глаза горят, лица открытые, души чистые. Им идеал нужно дать, ради чего они живут. Не ради новой машины же. Конечно, и машины нужны, и вещи красивые, и квартиры удобные. Но ведь не это же в жизни главное… Ладно, это я так, риторически.

— Да почему же риторически? Вы все правильно говорите, Леонид Ильич. Материальные цели хорошо мотивируют людей, и вы делаете все, чтобы эти цели стали реальностью. А цели духовные… Прошу простить мне столь неподходящее слово, но оно будет самым точным. Цели — они заразны. Идеалы тоже. Я про харизму. Кто-то в одиночку может поднять роту в атаку. Встанет, крикнет: «За Родину, за Сталина!» — и все за ним пойдут. У вас есть идеалы? Есть цель? Так заразите ею страну! Кто вам мешает? Конечно, если по бумажке читать, то вряд ли получится воодушевить людей. Проблема Советского Союза в том, что у руководства нет обратной связи с народом. С людьми же нельзя разговаривать так, как с высокой трибуны говорят. Надоело словоблудие? Так обратитесь к народу, поговорите с людьми — на их языке. Вы же помните, как сами начинали, каким сами были?

Я осекся, заметив, с каким удивлением смотрит на меня Брежнев. Запоздало спохватился, а не наговорил ли я лишнего? Слишком уж дерзко получилось, про бумажку и прочее…

Но нет, слава богу, ему понравилась моя откровенность. Мало кто осмеливается ему сказать подобное. Возможно даже, что никто, кроме меня.

— Каким я был? — задумчиво произнес Леонид Ильич. — Помню, Володя, все прекрасно помню… Спасибо тебе за откровенность. Все ты правильно говоришь.

— Вот и выступите сами. Обратитесь к Советскому народу напрямую, скажите про звезду героя — почему отказываетесь, про подхалимов расскажите. Вы еще ни сном, ни духом, а уже в газетах отчитываются, что поступило предложение наградить «дорогого Леонида Ильича». И про литературную премию тоже стоит сказать. Да мало ли у нас достойных писателей? Говорите так с людьми, как со мной разговариваете, как будто в гостях сидите, на кухне у каждого рабочего, каждого крестьянина — в гостях, за чаем с пирогами!

— Думаешь, получится? — Леонид Ильич смотрел на меня одновременно и с надеждой, и с сомнением. Но я уже видел, что слова мои глубоко запали ему в душу. Появился уже огонек энтузиазма в его добрых глазах.

— Конечно, Леонид Ильич, все получится! Рано вам еще на покой, еще дел много. Кстати, я недавно с двумя пенсионерками беседовал. Жаловались, что устали заявления писать. В их доме ломбард, в подъезде неспокойно, публика разная заглядывает, чаще неблагополучная. Собрались вам по этому поводу писать. До вас вряд ли их жалоба дойдет, как и многие другие. Но что делают чиновники на местах — отписки, отговорки? Надо подумать, как и это изменить. Чиновникам ведь по большей части наплевать на народ. Оторвались они от народа, забыли, что по сути именно народу служат.

— Ох, Володя, ну и речи! Ты уже говоришь прямо как какой-то анархист! — пошутил Брежнев, притушивая разгоревшееся внутри меня пламя. — Ладно, пойдем уже в дом. Фильм посмотрим, расскажешь, как у тебя дела идут с новым управлением. Ты ужинал?

— Не успел, Рябенко позвонил как раз, когда за стол собирался садиться.

— Распоряжусь, принесут тебе в кинозал.

Мы вошли в дом.

В кинозале уже все было готово к просмотру фильма. Там же официанты накрыли небольшой столик. Под «Собаку на сене» сам не заметил, как смел весь ужин, а порция там была двойная. Очень уж хороши оказались копченые колбаски, салат тоже отличный, буженина — просто таяла во рту.

Леонид Ильич смотрел на меня и улыбался.

— А ты знаешь, Владимир, я ведь тоже питаюсь уже не только творожками, как раньше. При этом вес не увеличивается. Наоборот даже похудел. И чувствую себя хорошо — кажется, горы свернуть смогу! — он переключился на экран и рассмеялся. — Джигарханян здесь вообще красавец! Впору аплодировать.

— Кстати, хороший кандидат для премии, — заметил я.

Леонид Ильич согласно кивнул.

Он продолжал смотреть фильм, но в какой-то момент я понял, что мысли его где-то далеко. Потом Генсек и вовсе слегка задремал, находясь где-то посередине между сном и явью. Такое состояние сознания — идеальный момент для внушений. Воспользовавшись им, я попробовал провести новую «установку», не столько для здоровья, сколько для психологической уверенности. Мысленно внушал Генсеку: «Ваше обращение к народу будет очень мощным. Вы будете говорить от души, ярко, как вы умеете. Слова идут из сердца. Вы говорите легко, эмоционально, свободно. Каждое ваше слово отзывается в душах людей»…

Фильм закончился, Леонид Ильич встал.

— Спасибо, Володя!

— За что, Леонид Ильич?

— За компанию, — Брежнев улыбнулся, пожал мне руку. — Ладно, не буду больше отрывать тебя от семьи. Езжай домой.

Я собрался уходить, но Леонид Ильич, что-то вспомнив, остановил меня:

— Да, что еще забыл… У тебя же машину взорвали. Я распорядился, чтобы тебе из моего гаража выделили транспорт. А то у меня их столько стоит, что даже обкатать некоторые не успеваю. А мне ведь все дарят и дарят. Если бы я животных любил, мне бы уже целый зоопарк надарили? И что бы я ним делал?

— Автомобили тихо стоят, есть не просят, — я поддержал шутку и тут же от души поблагодарил Генсека: