Кореец (СИ) - Ледов Вадим - Страница 62

За божественным кебабом, от которого я чуть язык не проглотил, последовала осетрина на вертеле, нежная, сочная, тающая во рту. За осетриной — горы спелых южных фруктов: персики, виноград, инжир. А на десерт — ледяное мороженое в хрустальных креманках и обжигающий, ароматный кофе по-турецки, сваренный на песке. Я чувствовал себя падишахом на пиру. Кажется, так вкусно я не ел никогда в жизни — ни в прошлой, ни в этой.

Брюс, насытившись и раскрасневшись, ушел в другой угол зала, к столику с нужными людьми «перетереть какой-то важный вопросик». А закончившая выступление, уставшая, но довольная Анечка присела за наш столик, чтобы перевести дух и, возможно, получить свою порцию комплиментов.

— Привет, продюсер! — сказала она, улыбаясь мне так, будто мы старые добрые знакомые.

— Привет! — отозвался я, чувствуя себя немного пьяным от вина, еды и ее присутствия. — Сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно, сто лет…

Девушка удивленно вытаращила на меня свои раскосые глаза.

— Извини, — спохватился я. — Это я уже песню для нашего будущего репертуара сочиняю. На ходу. Вдохновение, понимаешь ли.

— Ух ты! — она усмехнулась, и в ее глазах снова блеснули хитрые искорки. — Значит, ты все-таки готов со мной работать? После моей… э-э… ресторанной самодеятельности?

— Готов, — кивнул я. — И даже очень. Если только ты ответишь на один маленький вопрос…

— Хм? Какой же? — она чуть наклонила голову, изображая невинность.

— Зачем тебе все это, Аня? — спросил я прямо, глядя ей в глаза. — Ты вроде и так успешна. Поешь в хорошем ресторане, публика тебя любит, Брюс… э-э… покровительствует. Зачем тебе головная боль с группой, с гастролями, с цензурой? Чего тебе не хватает?

Она на мгновение посерьезнела. Улыбка исчезла с ее лица.

— Успешна? — она горько усмехнулась. — Миша, дорогой, ты называешь это успехом? Петь каждый вечер для жующих, пьющих, рыгающих мужиков? Улыбаться им, когда хочется плакать? Ты думаешь, это предел моих мечтаний — быть ресторанной певичкой, пусть даже в «Баку»? Да мне этот «успех» вот где сидит! — она выразительно провела ребром ладони по горлу. — Я хочу другого, Миша! Настоящего! Чтобы люди слушали меня, а не чавкали! Чтобы плакали и смеялись вместе со мной! Чтобы… чтобы я была не просто Анечкой из «Баку», а… Артисткой! Понимаешь?

Она говорила горячо, страстно, и я видел, что это не просто слова. Это крик души. Эта девочка, при всей своей хитрости и расчетливости, была настоящей. И она действительно хотела петь. Не для сытых харь в кабаке, а для людей. И, кажется, я был единственным, кто мог ей в этом помочь. Или, по крайней мере, она так думала. А это уже немало.

Собирай всех к шести вечера. И вот ещё что, Юра… — Ким сделал паузу. — У меня для вас особенный материал готовится. Песни, каких здесь ещё не слышали.

— Твои собственные? — Юра не мог скрыть удивления.

— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Ким. — Встретимся — всё объясню. Только будьте все, это важно.

— Конечно, — Юра уже лихорадочно соображал, как срочно найти всех музыкантов в воскресенье. — Я их из-под земли достану.

— Вот и отлично. До вечера, — Ким повесил трубку.

Юра стоял, растерянно глядя на телефон. Немецкая аппаратура. Особенный материал? Что-то здесь не так. Ким всегда был немного странным — слишком серьёзным для своих лет, говорил иногда о музыке так, будто знал о ней больше, чем все они вместе взятые. Впрочем, какая разница? Главное — деньги есть, и теперь всё завертится всерьёз. Не просто танцульки в заводском клубе, а настоящие концерты, с профессиональным звуком…

И новые песни. Что-то подсказывало Юре, что Ким приготовил для них нечто особенное. Что-то, что изменит всё.

Вечером, в Юркиной квартире собрался весь наш будущий звездный состав. Юрка Ефремов, хозяин берлоги, выглядел крайне заинтересованным. Напротив, Виктор Петров, наш солист-гитарист, сегодня был почему-то особенно мрачен и с выражением оскорбленного достоинства на лице. Вадик Зайцев, клавишник, интеллигент в очках, студент музучилища, как всегда, сдержанно улыбался своей загадочной улыбкой, словно знал какую-то тайну, но делиться ею не собирался. И, конечно, Алексей Пузырев, барабанщик, циник и пофигист, который уже расположился на продавленном диване, всем своим видом демонстрируя глубочайшее презрение к происходящему, но при этом внимательно прислушиваясь к каждому слову.

Комната была завалена инструментами в разной степени сохранности — гитары с ободранными деками, сиротливо стоящий у стены электроорганчик «Юность», потрепанный усилок «Регент-30», куцая ударная установка с треснувшей тарелкой. На стенах — выцветшие плакаты «Битлз» и каких-то полузабытых западных групп. В воздухе стоял неистребимый запах табака, дешевого портвейна и чего-то еще, неуловимо холостяцкого. Атмосфера, прямо скажем, не располагала к созданию шедевров, но для начала сойдет.

Все выжидательно смотрели на меня. Я не стал устраивать театральных пауз, а просто достал из внутреннего кармана тетрадный листок, исписанный моим корявым почерком, и положил его на стол.

Юрка осторожно, двумя пальцами, словно это была не просто бумага, а какой-то секретный правительственный документ, взял листок. Остальные тут же сгрудились вокруг, пытаясь разглядеть строчки через его плечо.

— «Я начал жизнь в трущобах городских…» — начал Юрка вполголоса, шевеля губами так, будто впервые в жизни читал по-русски. — «…и добрых слов я не слыхал… Когда ласкали вы детей своих, я есть просил, я замерзал… Вы, увидав меня, не прячьте взгляд, ведь я ни в чём, ни в чём не виноват…» — Он оторвал от листка воспаленные от недосыпа глаза и уставился на меня с немым вопросом. — Миша, это… это что, стихи Агнии Барто для трудных подростков? Или ты решил податься в социальную сатиру?

— Почти угадал, — усмехнулся я. — Это перевод текста песни из нового американского фильма про тяжелую жизнь ихних беспризорников. Называется «Генералы песчаных карьеров». У нас он скоро выйдет на экраны, и вся страна будет рыдать в три ручья. Но пока выйдет, мы уже всех порвем.

Я не стал вдаваться в подробности, что оригинальная песня в фильме была про каких-то бразильских рыбаков и их нелегкую долю. Кому интересны эти нюансы в 1969 году? Главное — мелодия, которая застревает в голове, а текст, еще не сочиненный Юрием Цейтлиным (о чем я, естественно, умолчал), был гениален в своей простоте и пронзительности.

Кто-то, может, скривится: мол, что это за продюсер, который сам ни на чем не играет, даже «Собачий вальс» на пианино сбацать не может? А вот такой. Мой главный инструмент — это голова. И память, напичканная хитами из будущего. А для игры на гитарах и барабанах есть специально обученные люди — вот они, сидят передо мной, ждут указаний.

Я откашлялся, стараясь придать своему не самому выдающемуся голосу максимум трагизма и пафоса, как это делал неподражаемый Алексей Кортнев из группы «Несчастный случай» (которая в этом времени существовала разве что в моих воспаленных воспоминаниях). Напел им мелодию, отбивая ритм костяшками пальцев по пыльному столу. Они слушали, раскрыв рты, как дети на представлении фокусника. Потом с интересом наблюдал, как Юрка с Витьком, переглядываясь, начали подбирать аккорды на своих гитарах. На удивление, дело пошло быстро — песня-то, по большому счету, простая. Но в этой простоте и крылась ее дьявольская притягательность.

— Так, Юрец, бас здесь должен быть плотным, качающим, как сердце умирающего кита, — командовал я, входя в образ сурового, но справедливого продюсера. — Витек, твоя гитара должна плакать, стонать, выть от безысходности! Пару простых, но запоминающихся риффов, в духе старого чикагского блюза, понял? Вадик, на своем электроорганчике создай атмосферу вселенской тоски, но с проблеском надежды в финале, как свет в конце тоннеля. А ты, Пузырев, — я повернулся к барабанщику, который откровенно зевал, — кончай спать! Ритм должен быть четким, как пульс приговоренного к расстрелу, но с душой, с надрывом!