Кореец (СИ) - Ледов Вадим - Страница 39

— Ты чего тут? — спросил я шепотом, опасаясь, что погоня может вернуться.

Парень вздрогнул, поднял на меня испуганные глаза.

— Да я… это… прячусь, — прохрипел он.

— Вижу, что не загораешь, — усмехнулся я. — Что натворил-то? Кого ограбил? Или… изнасиловал?

Парень посмотрел на меня с обидой.

— Да никого я не насиловал! И не грабил! Это они… они на меня напали!

Слово за слово, парень немного успокоился, отдышался и поведал мне поистине трагикомическую историю своего злоключения.

— Понимаешь, мужик, я ж после Астраханского торгового техникума… работаю товароведом в системе облпотребсоюза. Человек, можно сказать, культурный. А брат у меня — моряк, в загранку ходит. Ну, привозит иногда мелкие подарки… А тут привез майку, и кепку американскую! ФирмА! — Миша даже причмокнул от восхищения. — На майке ковбой нарисован, скачет, и надпись по-ихнему — «Майкл». На кепке тоже что-то написано, какое-то «Центральное интелегенское агенство». Ну, я ж и надел это на танцы. Думаю, девчонки оценят. Только пришел, оглядываюсь, значит, присматриваю себе партнершу… подходит старичок один. Божий одуванчик, пенсионер. И спрашивает так вежливо: «Сынок, а что это у тебя на майке написано?» Я говорю: «Майкл». Он очки протер, пригляделся: «И так ясно, — говорит, — что майка. Зачем же об этом писать? Неграмотный, что ли?» Я ему объясняю: «Дед, это не „майка“ написано, а „Майкл“! Имя такое американское». Он так бровями повел: «А тебя, — говорит, — как зовут? И какой ты, мил человек, национальности будешь?» Я отвечаю: «По национальности — русский, а зовут меня Миша». Русское имя Миша соответствует американскому имени Майкл'. И тут этот старичок как взвизгнет на всю площадку: «Ах ты ж, контра! Значит, по-твоему, американский империализм — соответствует нам русским людям⁈ Тут, вся танцплощадка сбежалась, смотрит на майку. Держатся враждебно. Тут одна девушка говорит: 'Да что майка, вы посмотрите, что у него на шапке написано: ЦРУ! Ах ты гад, граждане, держите провокатора!» Ну и понеслось… Кто-то мне в ухо дал, кто-то майку рванул… кепку сорвали. Я еле вырвался — и сюда, в кусты. Очнулся — майки нет, кепки нет, по пояс голый, и нога хромает… Какое ЦРУ? Причем тут ЦРУ?

Я слушал этот бредовый рассказ и не знал, смеяться или плакать. Бдительный пенсионер, еще более бдительная девушка-активистка, не разбирающийся в американских агентствах братец и бедный товаровед Миша, ставший жертвой идеологической борьбы на танцплощадке астраханского профилактория…

Вернувшись на опустевшую танцплощадку, я, поискав, обнаружил в углу злосчастный затоптанный в пыль головной убор, оказавшийся сплющенной как блин бейсболкой. Расправив её, я прочел: Central Intelligence Agency. Да уж подкузьмил Мише братан. От бедного ковбоя «Майкла» и вовсе ничего не осталось.

Глава 13

Итак, на следующий день, аккурат после полудня, мы ступили на палубу бывшего буксира «Полюс». Который, как я внезапно осознал из слов Тучкова, был не просто судном рыбоохраны, а еще и числился «прогулочным судном облпотребсоюза»! Гениальная схема прикрытия — два в одном! Не удивлюсь, если по документам он еще и как передвижной клуб юных техников проходит.

«Полюс» дал прощальный, сиплый гудок, словно старый кашляющий дед, и мы отчалили от астраханской пристани. Нас тут же окружили чайки — вертлявые «мартышки» и солидные, как профессора на пенсии, «мартыны». Их пронзительные крики смешивались с гудками других судов и далеким городским шумом. Капитан Хлопушин, мужчина неопределенного возраста с лицом, обветренным всеми волжскими ветрами, и капитанской фуражкой, съехавшей на затылок, лично встретил нас у трапа. Рукопожатие у него было крепкое, как у борца (не то, что у Тучкова!), и он тепло, почти по-отечески, поздравил нас «с прибытием на борт его скромного ковчега».

Мы двинулись вниз по Волге. Картина вокруг была далека от идиллических пейзажей с картин Левитана. Волга здесь была суровой труженицей: индустриально-пролетарская, пахнущая мазутом, вечно спешащая по своим деловым надобностям. Навстречу густо шли баржи, натужно пыхтящие сухогрузы, вальяжные нефтеналивные танкеры. Проносились и белые красавцы — трехпалубные пассажирские теплоходы, идущие вверх по реке, в Россию, к Москве и Рыбинску, унося курортников от астраханской жары.

По берегам — сплошной индустриальный пейзаж: какие-то портовые краны, ржавые конструкции, заводские трубы, извергающие черный дым. Гул, грохот, лязг металла — симфония трудового Поволжья. А жара стояла такая, что казалось, воздух можно резать ножом. Вода в Волге была мутной, серо-коричневой, и вид у нее был не то что кипящего, а скорее, медленно закипающего супа с нефтяными разводами. Бодрыми выглядели только чайки-«мартышки» — носились над водой, ныряли, выхватывая что-то из мутной воды. Мы с Колькой, от нечего делать, бросали им крошки булки, захваченной из квартиры Тучкова. Они ловили на лету с ловкостью цирковых акробатов.

Постепенно это занятие нам наскучило. Да и жара на палубе допекала.

— Пойдем вниз, в каюту, пересидим эту пролетарскую Волгу, — предложил я Кольке.

— А когда она кончится? — спросил он с надеждой.

— Тучков говорит, у острова Бирючья Коса, — ответил я. — Около часа ходу при нашей черепашьей скорости.

Мы спустились по крутым металлическим ступенькам в каюту. Небольшая, две койки, застеленные грубыми солдатскими одеялами поверх тощих матрасов. На удивление, койки оказались мягкими — видимо, пружины давно просели. Колька тут же растянулся на одной, я приземлился на другую. Духота стояла неимоверная. Круглый иллюминатор был плотно задраен. Я попытался его открыть, начал давить на какие-то непонятные запоры, крючки, вертушки… В результате — щелчок, скрежет, и острая боль в пальце. Разбил в кровь! Вот так начало морского путешествия! Я выругался так, что Колька подскочил на своей койке.

Пришлось подниматься наверх, искать аптечку. Нашел Тучкова, который мирно беседовал с капитаном на мостике. Показал ему свой боевой шрам.

— Эх, карась! — усмехнулся Тучков. — Пойдем, покажу, как иллюминаторы открывать. Это тебе не форточка в общаге!

Он спустился со мной, открыл аптечку, которая, оказывается, висела прямо у меня перед носом, но я ее в упор не видел. Продезинфицировал мою царапину йодом, а потом легким, неуловимым движением повернул какой-то рычажок на иллюминаторе, и тот со скрипом отворился. В каюту ворвался слабый, но все же освежающий ветерок, пахнущий рекой и рыбой.

Не успел я насладиться прохладой, как раздался резко-мерзкий звук. Капитан Хлопушин свистал всех наверх.

— Бирючья Коса! — объявил Тучков. — Обед! Подкрепиться желаете?

Желать-то мы желали! Выбрались на палубу. Волга здесь действительно изменилась. Берега стали ниже, зеленее, исчезли заводы и краны. Вода посветлела. Движение судов поубавилось. Дышалось легче. Под парусиновым тентом на корме стоял привинченный к палубе стол. Обслуживал нас сам капитан! Покинул свой мостик ради такого дела.

Сначала он принес огромную металлическую миску астраханского салата: крупные куски помидоров, щедро посыпанные кольцами белого салатного лука (сладкого, не злого) и залитые пахучим подсолнечным маслом. Потом появился пластиковый поднос в легкомысленных цветочках, какие обычно бывают в столовых самообслуживания. Прямо на поднос, без всяких тарелок, были густо уложены огромные куски вареного осетра — белое, нежное, сочное мясо. Мы набросились на еду с голодным энтузиазмом. Хлеб почти не ели. Тучков был прав — местная «чернушка» была невкусной, горло драла. А белого, нормального, тут, видимо, не пекли. Запивали холодной водочкой, которую капитан достал из своих запасов — но пили в меру, помня о деле. Отрыжка была знатная — рыбой и помидорами. Вкуснотища!

После осетра капитан притащил гигантский астраханский арбуз, полосатый, как тельняшка. Острым рыбацким ножом он с хрустом разрезал его на огромные алые ломти. Сахарный, сочный, холодный — идеальное завершение обеда.