Женщины - Ханна Кристин - Страница 3

— Старшеклассница из приюта Святой Анны, — сказала дежурная медсестра и почти беззвучно добавила: ребенок — как будто само слово было грехом.

Все знали, что приют Святой Анны — обитель незамужних матерей, но о таком старались не говорить, девочки внезапно пропадали из школы, а потом возвращались через несколько месяцев, тихие и нелюдимые.

— Капельница почти закончилась. Я могла бы…

— Господи боже, мисс Макграт, вам еще рано. Сколько вы здесь? Неделю?

— Две, мэм. Я дипломированная медсестра. Мои оценки…

— …никого не интересуют. Важен опыт, которого у вас нет. Ваше дело — менять утки, наливать воду в графины и водить пациентов в туалет. Я сообщу, когда ваши полномочия расширятся.

Фрэнки тихо вздохнула. Она упорно училась, даже выпустилась досрочно — но не для того, чтобы выносить судна и поправлять пациентам подушки. Разве так она наберется опыта для работы в первоклассной больнице?

— Пройдите по палатам и проверьте капельницы. Да поскорее.

Фрэнки кивнула и отправилась на обход.

Было почти три, когда она вошла в палату номер сто семь.

Она тихо открыла дверь, опасаясь разбудить пациента.

— Пришли поглазеть?

Фрэнки замерла, не зная, что ответить.

— Я зайду позже…

— Останьтесь. Пожалуйста.

Фрэнки закрыла дверь и подошла к кровати. Лицо у парня было бледным и вытянутым, светлые волосы торчали в разные стороны, над верхней губой клочками росли усы. Его можно было бы принять за юного серфера с пляжа Треслс, если бы не инвалидное кресло в углу комнаты.

Под белым одеялом проглядывали очертания ног — точнее, одной ноги.

— Да ладно, смотрите, — сказал он, — не смотреть все равно не получится. Кто пройдет мимо такого зрелища?

— Я вам помешала, — Фрэнки хотела развернуться и уйти.

— Не уходите. Меня скоро упекут в психушку за попытку самоубийства. Принудительная госпитализация — или как эта хрень называется? Типа они знают, о чем я думаю. Может, вы последний нормальный человек, которого я вижу.

Фрэнки неуверенно приблизилась, проверила капельницу, затем сделала пометку в его карте.

— Лучше бы я застрелился, — сказал парень.

Фрэнки не знала, что в таких случаях говорят. Она впервые встретила человека, который пытался покончить с собой. Спрашивать, почему он это сделал, казалось невежливым, но и молчать тоже.

— Я отмотал там триста сорок дней. Думал, наконец-то свобода. Но быть дембелем еще хуже… Вьетнам, — добавил он, увидев замешательство на лице Фрэнки. — Джилли… моя девушка, она постоянно писала мне любовные письма, а потом я наступил на мину и мне оторвало ногу. — Он посмотрел вниз. — Она сказала, что я адаптируюсь, просто нужно время. И я пытаюсь…

— Ваша девушка так сказала?

— Да нет. Медсестра из Двенадцатого эвакогоспиталя. Без нее я бы откинулся. Она была рядом, пока я охреневал от этого дерьма. — Он в упор посмотрел на Фрэнки и потянулся к ее руке. — Мэм, побудете здесь, пока я не засну? Мне… снятся кошмары.

— Конечно, солдат. Я никуда не уйду.

Он уже спал, а Фрэнки все держала его за руку. Она думала о Финли, о его письмах каждую неделю, об этих смешных историях и красивых открытках. Привет, рыбка, здесь столько шелка и украшений. Мама бы скупила все вокруг. И черт, моряки умеют веселиться. Он постоянно писал, что война скоро кончится. Уолтер Кронкайт из вечерних новостей говорил то же самое.

Но война все продолжалась.

Мужчины умирали. Становились инвалидами.

Медсестра из Двенадцатого эвакогоспиталя. Без нее я бы откинулся.

Фрэнки никогда не думала о медсестрах во Вьетнаме, в газетах о них ничего не писали. Никто вообще не говорил о женщинах на войне.

Женщины тоже могут быть героями.

Фрэнки словно очнулась, в ней зарождалось новое отчаянное устремление.

— Я тоже могу служить своей стране, — сказала она спящему парню, руку которого все еще держала.

Мысль была мятежной, пугающей и такой пьянящей.

Но может ли она?

Как узнать, достанет ли тебе сил и мужества? Особенно если ты девушка из хорошей семьи, которую жизнь никогда не проверяла на прочность.

Она закрыла глаза и представила, как сообщает родителям, что поступила во флот и отправляется во Вьетнам, как пишет Финли письмо: «Барабанная дробь! Я в составе ВМС, скоро буду во Вьетнаме! До встречи!»

Если сделать все прямо сейчас, они и правда скоро встретятся. Там, во Вьетнаме.

На стене героев появится ее фотография — не за удачное замужество. А за спасение жизней на войне.

Родители будут гордиться ею так же, как гордятся Финли. Всю жизнь ей говорили, что военная служба — семейный долг.

Подожди.

Подумай, Фрэнки. Это может быть опасно.

Но ей не было страшно. На корабле-госпитале она будет далеко от боевых действий.

Когда она отпустила руку спящего солдата, решение уже было принято.

Всю неделю Фрэнки как одержимая планировала этот выходной, о своих намерениях она никому не рассказывала и советов не просила. Она говорила себе притормозить и еще раз обо всем подумать, но правда была в том, что она давно все решила и никто уже не мог ее остановить.

Фрэнки быстро приняла душ и вернулась в спальню. Комната была точно такой же, как в детстве, — кровать с балдахином и рюшами, пушистый ковер, розы на полосатых обоях. Она надела строгое, элегантное платье — одно из тех, что купила ей мама. Хорошие вещи, Фрэнсис, — вот что отличает приличную женщину.

Как она и предполагала, дома в это время никого не было. Мама играла в бридж в загородном клубе, а папа был на работе.

В час двадцать пять Фрэнки подъехала к ближайшему призывному пункту ВМС, рядом с ним стояла кучка протестующих с плакатами в руках: «Война убивает детей и все живое, бомбить ради мира — как трахаться ради девственности».

Под одобрительные крики толпы двое длинноволосых парней сжигали свои повестки (что вообще-то было незаконно). Фрэнки не понимала протестующих. Неужели они думают, что пара плакатов заставит президента Джонсона закончить войну? Разве не понимают, что если во Вьетнаме победят коммунисты, та же участь ждет всю Юго-Восточную Азию? Разве они не читали, каким жестоким может быть этот режим?

Фрэнки почувствовала себя белой вороной, как только вышла из машины. Она крепче сжала в руках дорогую темно-синюю сумочку из телячьей кожи. Народ скандировал: «Нет войне! Нет войне!»

Вдруг толпа развернулась к ней и затихла.

— Сраная республиканка! — выкрикнул кто-то.

Фрэнки заставила себя идти дальше.

— Черт, — раздался другой голос. — Девка совсем спятила.

— Куда ты идешь, дура!

Фрэнки открыла дверь призывного пункта. На стене висел плакат: «Будь патриотом, вступай в ВМС». Рядом за стойкой стоял моряк в форме.

Фрэнки подошла к нему.

Протестующие барабанили в окно. Она пыталась держаться спокойно и невозмутимо.

— Я медсестра, — сказала она, не обращая внимания на крики снаружи. — Хочу записаться добровольцем во Вьетнам.

Моряк нервно покосился на толпу за окном.

— Сколько вам лет?

— Двадцать, сэр. На следующей неделе будет двадцать один.

— По нашим правилам вы должны отработать два года в больнице штата, только после этого мы можем отправить вас во Вьетнам.

Два года. За это время война уже кончится.

— Вам не нужны медсестры?

— Очень нужны.

— Мой брат во Вьетнаме. Я… хочу помочь.

— Простите, мэм. Правила есть правила. Это для вашей же безопасности, поверьте.

Фрэнки расстроилась, но не пала духом. Она вышла из призывного пункта, почти бегом проскочила мимо протестующих, которые выкрикивали ей вслед ругательства, а затем зашла в телефонную будку и отыскала в справочнике Лос-Анджелеса адрес ближайшего отделения военно-воздушных сил.

Там ей сказали то же самое — прежде чем отправляться во Вьетнам, наберитесь опыта здесь.

В отделении сухопутных войск она наконец услышала то, что хотела: «Конечно, мэм. Корпусу армейских медсестер нужны лишние руки. Вас отправят сразу после основной подготовки».