Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 5

— Товарищ Чеглок, а зачем вы это сделали? — задал я давно мучающий меня вопрос.

— Сделал что? — начальник явно о чем-то сильно задумался.

— Сальто, как в цирке.

— А, это… Потом объясню, обязательно… Лучше скажи мне, Степан, что ты думаешь обо всей этой истории.

Вопрос застал меня врасплох, но я постарался не показать растерянности. Солидно откашлявшись в кулак, я начал:

— По моему разумению, товарищ Чеглок, дело тут ясное. Опоила эта Красная Маруся Колыванова приворотным зельем, месяца три назад. Целится она не на видного жениха, как мне видится, а на его денежки. Помните? Колыванов упомянул, что ждет большую сумму…

— Ну, он не говорил, что она большая.

— Зато говорил, что на нее можно открыть производство этих его лампочек, значит, не такая уж и маленькая.

— Допустим. Давай дальше.

— Признаки приворота у него как по учебнику. Поведение у него поменялось, он и в бильярд перестал играть и мать изменения заметила. Критику в адрес этого… как его, черта… короче, когда при нем ругают невесту, он злится. Вон вы пошутили, что она воровка, а он как задергался.

Я шагнул в сторону, чтобы не попасть под волну грязной воды из лужи, поднятую проезжавшим грузовиком.

— Девка она, — продолжил я, — умная, деловая… На столе, я посмотрел, все бумажки ровными стопочками лежат, все карандашики очинены, все чистенько, аккуратненько. И еще… Собранная она, как охотник в засаде. На чем и прокололась: когда вы перед ней сальто сделали, она даже не дернулась. Постоянно какого-то подвоха ждет. Короче говоря, — я ударил кулаком по ладони, — брать эту ведьму надо, и всего делов.

— А ты заметил, что у нее волосы совсем недавно перекисью покрашены?

Честно, я даже не обратил внимания на то, крашеные они или нет, не говоря уж о том, чтобы определить возраст краски.

— А что это означает?

— Погоди-ка…

Чеглок подошел к женщине в толстом клетчатом пальто и сером вязаном платке, которая шагала чуть впереди нас.

— Прошу прощения, гражданочка…

Женщина отшатнулась к стене и крепче вцепилась в сумку из мешковины.

— Что такое? Я вас не знаю!

— МУР, агент Чеглок. У вас, гражданочка, эфирник на левом плече сидит. Вы бы в молельный дом сходили, сняли, а то мало ли что… Раскормите, просто так не отковыряете.

Женщина смущенно закивала и остановилась, явно задумавшись, идти дальше или сразу зайти в дверь в полуподвальное помещение, над которой висела кумачовый транспарант со словами Карла Маркса «Церемонии без веры — опиум для народа».

Когда в семнадцатом прогнали пинками царя Николашку, а следом за ним — и прочих паразитов, брюхатые попы кричали, что бог не допустит, если их прогонят из церквей и лишат платы за требы, что молодая Республика непременно погрязнет в эфирных паразитах, заполонится упырями и оборотнями, а потом рассядется земля и толпы чертей из пекла рванут сюда… И ничего. У бога было какое-то другое мнение на этот счет. Молитвы пресвитеров, из бывших солдат и рабочих, гнали эфирников не хуже, а зачастую и лучше, вода, освященная в котелке крестом с красной звездой, жгла вурдалаков не хуже, чем вода из золотой купели, а черти если и появлялись, то только вызванные колдунами, часто — теми же бывшими священниками…

Мы как раз прошли мимо двери в молельный дом, возле которой болтался оторванным углом знакомый плакат: панически орущего человечка тащат в разные стороны на толстой веревке, в одну сторону — несколько человек, в другую — узнаваемые таракан, вошь и эфирник. Да… Натерпелись мы на войне от этих тварей…

Над картинкой красовался лозунг «Спаси товарища, в чистоту таща!», а под ней — «Долой паразитов, видимых и невидимых!». Таракан имел залихватски закрученные усы и полицейскую шашку, вошь — круглое брюхо, с золотой цепью, а полупрозрачный эфирник — полупрозрачную же императорскую корону.

— Товарищ Чеглок, — я даже остановился, — а как же вы эфирника рассмотрели? Они же обычным глазом невидимы?

Начальник улыбнулся уголком рта, но не ответил.

— Ты, Степан, все правильно рассуждаешь. Вот только горячку пороть не следует. Завтра вызываем и Колыванова и Красную в МУР повесткой, а там разберемся. И, Степан… Купи ты какую трость. На твои «рупь-двадцать» смотреть больно.

14

Трамвай «Б», дребезжа звонком и отчаянно воняя свежей краской, катился по московским улицам. За окном прорычал грузовик, везущий доски на строительство сельхозвыставки.

Я сидел на деревянном трамвайном сиденье и задумчиво крутил в руках трость, купленную на Сухаревке. Обычная деревянная палка с выжженным узором, тяжелая и толстая, но мне с ней не по проспекту фистикулировать…

— Пода-айте… Христа ради…

По проходу, корча несчастные лица, шагали двое чумазых мальчишек в страшных лохмотьях. Пассажиры подавали им мелкую монетку, хотя чаще просто отворачивались и делали вид, что не замечают нищих. Я полез в карман за деньгами. Один из мальчишек, увидев это, наклонился ко мне и, дыхнув табачным запахом, прошептал:

— Не надо, солдат, мы нэпманов трясем…

Вот жулье…

Я натянул буденовку и сердито отвернулся к окну.

Сегодня, после обеда, должны придти вызванные повесткой Колыванов с матерью и ведьма Маруся. Первое дело, которое я принял. И пусть в основном все расследование провел Чеглок, но все равно… Мое первое дело.

15

Расположились мы все не в кабинете Чеглока — там все просто не поместились бы — и не в моем кабинете — у меня его просто не было. В кабинете, в котором обычно сидели Хороненко, Балаболкин и остальные агенты ОБН, которых я пока еще не видел.

Чеглок сидел, свесив ноги, на широком подоконнике, как никогда похожий на огромную птицу и как никогда не похожий на сокола-чеглока. За одним из трех столов сидел я, за другим — незнакомый мне мужчина лет тридцати пяти. Худой, прямо-таки истощенный, с редкими светлыми усами, он зябко ежился и кутался в потертую кожаную куртку. Третий стол был завален бумагами, поверх которых лежал засохший яблочный огрызок, в единственном свободном уголке притулился Коля Балаболкин с протоколом.

Кроме нас четверых, в комнате на трех рядом стоявших стульях сидели Петр Колыванов, нервничающий и постоянно оглядывающийся на стоявшего у стены милиционера с винтовкой, мама Колыванова, победоносно поглядывающая на Марусю Красную, которая была самой спокойной из всех. Ведьма сидела, не нервничая, с любопытством оглядывала помещение, бросая украдкой влюбленные взгляды на Колыванова, в которых даже мне виделась фальшь, и, судя по всему, не подозревала, что через минуту ее преступление раскроется.

— Значит так, граждане, — Чеглок неожиданно хлопнул в ладоши и спрыгнул на пол, — Собрали мы вас здесь не просто так, не для того, чтобы попусту от дел отрывать. Поступило к нам в МУР заявление о том, что совершено преступление, обозначенное статье 306 УК РСФСР, а именно, подавление воли человека колдовскими средствами, то бишь любовным приворотом. И сейчас, чтобы далеко не ходить, приворот этот мы снимем, после чего преступник отправится протирать нары, а пострадавший, соответственно — домой. Пресвитер Цюрупа.

Редкоусый кивнул и начал подниматься, одновременно расстегивая кожанку, под которой блеснул нагрудный крест с эмблемой рабмила.

Надо же, пресвитер… На красноармейского не похож совершенно…

Я отвлекся на секунду, и в этот момент Петр Колыванов начал приподниматься:

— Что такое?… Какой приворот?… Вы путаете… Никто никого не привораживал…

Я встал и шагнул было к нему, чтобы перехватить, если он начнет биться и сопротивляться — не знаю, как ведут себя при снятии приворота, но при изгнании чертей пострадавший в таких судорогах бьется…

— Степан, — перехватил меня Чеглок, — Выйди-ка ты на время с гражданкой Красной в мой кабинет, обождите там минут пяток…

Я кивнул и положил руку на плечо Маруси, круглое и теплое: