Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 8

С таким арсеналом ручных помп мы могли бы значительно облегчить себе работу по осушению шурфов и подаче воды на промывочные машины.

Кроме насосов, я, по совету Изи, который успел обежать все местные лавки и склады, закупил в Сретенске у предприимчивых купцов и другой необходимый инструмент — партию прочных кирок и лопат, несколько крепких тачек, которые были гораздо удобнее наших самодельных деревянных, несколько комплектов буров для разведки золотоносных пластов, а также приличный запас пороха для взрывных работ, свинца для литья пуль и, конечно, ртуть, о которой так настойчиво говорил мне Захар. Все это добро, вместе с помпами, нужно было как можно скорее доставить на наш прииск, где все это уже с нетерпением ждали.

Разумеется, тащить все это громоздкое и тяжелое оборудование с собою в Кяхту, а затем и в Читу, было бы слишком долго и неэффективно. Поэтому я решил разделиться.

— Орокан, — сказал я молодому нанайцу, когда все сделки были завершены, и мы вернулись на постоялый двор, где нас уже ждали Сафар и остальные. — Твоя задача — вместе с двумя нашими ребятами и Изотом доставить помпы, инструмент и все остальное на прииск. Собаки у вас есть, нарты тоже. Дорогу ты знаешь. Как можно быстрее доставьте все это Левицкому, он там разберется, что к чему. А мы с Изей и Сафаром поедем дальше, в Кяхту, а оттуда — в Читу.

Возьмите все нарты и собак, что есть, если надо — купите еще. А мы с Изей наймем тут пару саней да поедем в Кяхту.

Орокан молча кивнул. Двое нанайцев, его помощники, тоже были готовы.

На следующее утро Орокан покинул Сретенск, а мы наняв двое саней с ямщиками, отправились в Кяхту. Ведь, что бы выкупать землю, надо иметь на руках чистую валюту…

Глава 4

Глава 4

Мы уже несколько дней были в пути от Сретенска. И каждый привал у костра давал не только физический отдых, но и возможность для неспешных мыслей. Меня не оставляло беспокойство по поводу Сафара. С тех пор как я объявил, что он едет со мной в Кяхту, я отчетливо помнил, как он тогда едва заметно, но с явным облегчением выдохнул. Однако вслед за этим его обычная немногословность сменилась еще большей, почти угрюмой замкнутостью, и это молчание начинало давить. Что он задумал? Или может быть, что-то его гложет?

Сегодня, когда мы расположились у огня, и пламя отбрасывало пляшущие тени на наши лица и заснеженные деревья вокруг, я решил, что дальше откладывать разговор нельзя. Изя уже дремал, завернувшись в тулуп, а Сафар сидел, глядя в огонь невидящим взглядом.

— Сафар, — начал я негромко, чтобы не разбудить Изю. — Я вижу, ты сам не свой. Еще тогда, когда я сказал, что ты едешь со мной, ты будто гору с плеч скинул, но с тех пор ты еще мрачнее обычного. Рассказывай, что за забота тебя гложет? Может, вместе что придумаем.

Сафар вздрогнул, словно не ожидал, что я обращусь к нему. Он медленно повернул голову, и в свете костра я увидел в его глазах боль, его обычно непроницаемое лицо дрогнуло. Потом он тяжело вздохнул, уже не скрывая этого.

— Улэкэн, — тихо сказал он. — Жена моя. Помнишь, Курила-ага, у нее изуродованы ноги… Щетина конская в пятках. Ходить ей больно, мучается она. В России искусные лекари, которые могут эту щетину извлечь. А Кяхта город торговый, богатый, там всякий народ бывает, можно такого лекаря найти. Китайского, или монгольского, или даже русского. Я хочу найти для Улэкэн доброго лекаря, чтобы она могла ходить нормально, как все люди. Чтобы не страдала больше!

Я смотрел на этого сурового, молчаливого воина, готового идти на край света ради любимой женщины. Вот она, его тайна. Простая, человеческая. Теперь его поведение стало мне абсолютно понятным.

— Понятно, Сафар, — сказал я, положив ему руку на плечо. — Понятно. И хорошо, что сказал. Вместе поищем доктора для твоей Улэкэн. Может, и найдем там кого-нибудь, кто сможет ей помочь. А если нет — будем искать дальше. В Чите или где-нибудь еще. Не оставим твою супружницу в беде!

Сафар благодарно посмотрел на меня, и в его глазах я увидел благодарность.

— Спасибо, Курила-ага, — тихо сказал он. — Ты… настоящий друг.

Разговор с Сафаром снял камень с моей души — по крайней мере, в отношении его состояния. Но впереди маячила Кяхта, а значит, и встреча с Аглаей Степановной Верещагиной. Мы уже были знакомы. Еще весной, когда мы с Левицким под видом австрийского коммерсанта Тарановского и его французского секретаря Верейски пытались сбыть в Кяхте остатки нашего фарфорового клада, судьба свела нас с этой незаурядной женщиной. Тогда она произвела хорошее впечатление.

Я хорошо помнил тот обед в ее роскошном особняке. Изысканные блюда, блеск столового серебра, утонченные манеры хозяйки, ее прекрасное знание французского, ее живой интерес к европейской политике и торговле. Но я чувствовал, что она не так проста, как хотела казаться. А новость об отмене крепостного права, которую принес тогда городской голова, и вовсе превратила тот вечер в историческое событие.

Теперь же мне предстояло встретиться с ней уже как с начинающим золотопромышленником. И от этой встречи зависело очень многое. Нам нужно было не только выгодно продать наше золото, но и заручиться ее поддержкой, и попробовать использовать ее связи для легализации нашего прииска. А может еще и с доктором поможет…

Путь от Сретенска до Кяхты оказался куда как более оживленным, чем наше предыдущее путешествие по безлюдным, скованным льдом просторам Амура и Шилки. Здесь уже чувствовалось горячее дыхание «Великого Чайного пути» — торгового тракта, соединявшего Россию с Китаем и Монголией. Нам все чаще встречались скрипучие, тяжело груженые купеческие обозы, тянувшиеся бесконечной вереницей. Лохматые, низкорослые лошадки, выдыхая клубы пара на морозе, с трудом тащили сани, доверху набитые тюками с чаем, спрессованным в твердые, как кирпичи, плитки, рулонами тончайшего китайского шелка, переливающегося на солнце всеми цветами радуги, и связками драгоценной пушнины — соболей, лисиц, белок. На облучках сидели угрюмые, закутанные в овчинные тулупы возчики, понукая лошадей кнутами и зычными криками. Иногда мимо нас проносились почтовые тройки с колокольчиками под дугой, оставляя за собой облако снежной пыли и лихие, разудалые крики ямщиков в расписных тулупах и высоких бараньих шапках. Мы проезжали мимо бурятских улусов, где из-за снежных сугробов виднелись островерхие крыши войлочных юрт, из которых лениво тянулся сизый дымок, а вокруг бродили стада косматых, неприхотливых лошадок.

Наконец, когда нанятые лошади уже заметно притомились, а мы сами порядком измучились от холода и пронизывающего степного ветра, на горизонте показались знакомые очертания Кяхты — города, который когда-то стал для нас с Левицким воротами в новую, свободную, но такую опасную жизнь.

Город не сильно изменился с нашего последнего, весеннего, визита: те же добротные, каменные купеческие дома с высокими заборами и наглухо закрытыми воротами, те же оживленные торговые ряды Гостиного двора, где толпился самый разный люд — русские купцы, китайские торговцы в своих синих халатах и круглых шапочках, буряты в ярких национальных одеждах, казаки, чиновники, просто бродячий люд. Суета на границе с китайским Маймачен, отделенной от Кяхты лишь узкой нейтральной полосой, казалось, не прекращалась ни на минуту.

Первым делом мы поселились в том же, месте где останавливались и в прошлый раз. Затем я начал приводить себя в порядок, и для начала это был поход в баню. После долгого путешествия по холоду, это было именно то, что нужно! Одежду мою привели в порядок и, оставив Изю и Сафара в гостином доме я отправился наносить визит Аглае Степановне Верещагиной.

Ее роскошный особняк на одной из центральных улиц, с его резными наличниками и высокими, будто смотрящими на мир свысока, окнами, я нашел без труда. Дворецкий в щегольской ливрее, тот самый, что встречал нас с Левицким весной, узнал меня, хоть и с некоторым удивлением.

— Передай, что господин Тарановский желал бы видеть мадам Верещагину по деловому вопросу! — скупо обронил я, и дворецкий, заученно поклонившись, исчез. Впрочем, вскоре он возвратился.