Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович - Страница 6

– Не-а, – простонал Медведев, – товарищ Ермаков, я не поеду, я не могу, мне плохо…

– Как не поедешь? Сволочь! – моментально взъярился Ермаков, тыча Медведева стволом маузера в бок. – А кто поедет?

– Хватит орать! – зло прошипел подскочивший к ним другой Медведев, тот, который Кудрин. – Весь город разбудите. Вот он поедет. – Его палец уткнулся в грудь Николая.

В этот момент Пашка Медведев изрыгнул очередную порцию рвоты.

– Дерьмо, – выругался Ермаков и, дыхнув в лицо Николая перегаром, велел: – Лезь в кузов! Да живее, черт!

Натужно ревя мотором, небольшой грузовик медленно выбрался из ворот и, свернув на Вознесенский проспект, пополз на выход из города, в сторону Верх-Исетского завода. Водитель не слишком торопился, видимо, боясь в темноте заехать в какую-нибудь колдобину: улицы на окраине были вообще не освещены. Лишь свет не слишком ярких фар выхватывал впереди машины небольшой кусок дороги.

Николай стоял, опираясь на задний борт. Прямо перед ним, едва прикрытая каким-то куском брезента, белела куча полуобнаженных человеческих тел. Чья-то голая пятка упиралась ему в ногу. Запах, душный запах крови, ударил в ноздри. Его замутило.

– Ты сядь, а то вывалишься, – сказал ему кто-то.

Сглатывая слюну, Николай присел на корточки в углу кузова. На очередной колдобине грузовик качнуло, и он оперся рукой об пол. И тут же отдернул ее, попав во что-то липкое. Ладонь была в крови. Брезент, постеленный в кузове, уже пропитался кровью, капавшей сквозь щели в полу на дорогу.

Стало уже почти совсем светло, и грузовик пошел побыстрее. Миновали Верх-Исетский заводской кордон и Пермскую линию железной дороги. Остановились внезапно, миновав горнозаводскую линию и уже въехав в лес.

– Машина согрелась, – сказал шофер. – Надо за водой идти.

– Надо, так иди, – буркнул Ермаков.

Водитель выбрался из кабины и, прихватив ведро, побрел назад к будке обходчика, видневшейся метрах в ста.

Закрыв глаза, внешне спокойный, с чуть сдвинутой на лицо фуражкой, Николай сидел в углу кузова. Внутри же его все кипело.

«Так, водитель ушел, Ермаков в кабине, в кузове кроме меня еще четверо. Нет, и тут быстро всех не положу! Не успею. Начнется перестрелка, а у гати, совсем недалеко, должны ждать ермаковские бойцы. Услышат стрельбу – прискачут, они все конные. Значит, не сейчас. А когда? Что я знаю обо всем происходящем, известном под названием „сокрытие останков царской семьи“? Сведения-то крайне противоречивые, каждый из участников врал по-своему. Ну и по какому же варианту развиваются события? Пока ясно одно: не по варианту Юровского. По его рассказам выходило, что он повез тела вместе с Ермаковым. А его здесь нет, зато есть этот чекист, Медведев-Кудрин.

Ладно, – продолжил размышлять Николай, – пока все равно сделать ничего нельзя, да и непонятно, что я должен сделать. Они же все мертвы. А если нет? Судя по воспоминаниям участников, стрелки из них те еще. С пяти шагов попасть не могли. Раненых пришлось штыками докалывать и прикладами добивать. А если не докололи? Ермаков, например, ни в армии, ни на фронте не был. Колоть штыком его никто не учил, а это целая наука. Вот он и колол бедную Демидову раз десять, пока она не кончилась».

Водитель, здесь его все называли шофером, залил в радиатор воды, и грузовик тронулся дальше. Через несколько минут впереди послышались голоса и конское ржание. У гати на Коптяковской дороге грузовик окружила целая толпа из нескольких конных и полутора десятков человек на пролетках.

– Ермаков, что это за люди? Зачем? – крикнул, перегнувшись через борт, Медведев-Кудрин.

– Это мои ребята, Михаил, помогут. – Ермаков выскочил из кабины.

Один из конных подъехал к грузовику и заглянул в кузов.

– Мы думали, что нам их сюда живыми дадут, а тут, оказывается, все мертвые, – разочарованно протянул он.

Николай узнал Ваганова, и его передернуло.

С балтийским матросом Степаном Вагановым, помощником Верх-Исетского военного комиссара Ермакова, он познакомился с месяц назад, когда тот заглянул на огонек в дом Попова. Угощая бойцов папиросами, Ваганов стал, смакуя подробности, рассказывать, как в марте 1917 года в Кронштадте он с себе подобными насиловал, мучил и убивал жен и дочерей морских офицеров. От его рассказа у Николая волосы встали дыбом.

Увидев побледневшие, вытянувшиеся лица сысертских рабочих, Ваганов понял, что выбрал для своего повествования не ту компанию, и быстро ушел. Слава о нем ходила жуткая, в округе его боялись больше Ермакова – тот зверел, только когда впадал в бешенство, но это случалось только по трезвости, а трезвым Ермаков не был почти никогда.

На слова Ваганова к грузовику подскочили другие. Кто-то пьяно крикнул Ермакову:

– Петро! Ты ж обещал нам девок царских отдать! Так че же?

Николай опять закрыл глаза. Кулаки непроизвольно сжались, хотя новостью для него это не было: пьяная ермаковская «гвардия», прежде чем убить, собиралась изнасиловать великих княжон. Это им заранее пообещал их командир, уголовник и алкоголик, большевик Петр Ермаков.

В незлобную матерную перебранку подчиненных со своим командиром отчетливо вплелся женский смех, что, по-видимому, окончательно вывело из себя Медведева.

– Товарищ Ермаков, – процедил он, – твои что же, еще и бабу сюда приволокли?

– Так то Нюрка, наша, верх-исетская, – обернулся к Медведеву другой всадник в распахнутой грязной солдатской шинели и фуражке. – Верный товарищ. – И заржал.

Николай внезапно успокоился. На него волной накатила ненависть, причем такая, что он даже удивился. Все обстоятельства убийства царской семьи и захоронения останков были ему хорошо известны, и к развитию событий он был готов. Но что ненависть так захлестнет его… И вдруг он понял: это не его ненависть, это дед. Он-то не видел ничего этого, он-то тогда, в той своей жизни, так и остался на посту у дома Ипатьева, только проводив глазами уезжавший грузовик. А сейчас простой русский 24-летний парень, имевший с детства установившиеся понятия о добре и зле, просто сходил с ума от ненависти, глядя на эту веселую компанию подонков.

Впереди на дороге показалась телега, или, как здесь говорят, коробка.

«Должно быть, кто-то из наших, коптяковских, в город собрался», – подумал Николай.

Ваганов и второй верховой в солдатской шинели поскакали навстречу. Ваганов вытащил наган и, размахивая им, что-то кричал. Телега быстро развернулась и припустилась обратно.

У урочища Четырех Братьев грузовик съехал с Коптяковской дороги на свертку. До Ганиной Ямы оставалось метров триста. Дорога стала совсем узкой и раскисшей. Грузовик часто буксовал, ломал кусты, чиркал бортами по стволам деревьев. Порой его приходилось выталкивать вручную. В том месте, где свертка выходила к разработке, одна из ям, служившая некогда для выборки руды, слишком прижала дорогу к большим деревьям. Водитель, огибая ее с правой стороны, не рассчитал поворота и сорвался в яму левым задним колесом. Раздался треск ломающихся досок кузова, мотор заглох.

– П***, приехали, – в сердцах плюнул Медведев-Кудрин.

Ермаков и Люханов выбрались из кабины.

– Чуток не доехали, – сказал Ермаков, – вот оно уже все!

До шахты № 7 оставалось шагов двести.

Николай огляделся. Это место он знал хорошо – в свое время все эти давно заброшенные шахты он облазил с другими коптяковскими мальчишками. Вот там, чуть дальше, Ганина Яма, небольшой прудок, образовавшийся на месте уж совсем древней выработки. Чуть ближе – как раз седьмая шахта, лучше других сохранившаяся. В нее они часто лазили. Это было несложно. Колодец шахты представлял собой сруб из лиственницы, где-то два на два метра, для подъема руды, а рядом был еще колодец поменьше для спуска и подъема людей.

«Саженей шесть глубины будет», – подумал Николай.

Рядом с седьмой шахтой глиняная площадка, потом – заваленная просевшей землей шахта № 3. Ну а ближе к ним, к востоку от шахт и площадки, – полянка, через которую, собственно, грузовик и не переехал. Вокруг кусты и деревья, довольно густые заросли. А к западу и северо-западу от этого места – болото, тянущееся до реки Исеть.