Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович - Страница 47

– Ты че уселся-то? – спросила Катюха.

– Ниче, – ответил Николай, выкладывая на стол оба пистолета.

– Ступай к себе в номер, че расселся-то!

Николай ласково посмотрел на Катюху.

– Чегой-то ты расхорохорилася, сестрица? – поинтересовался он. – Думаш, ты при великой княжне, так на старшего брата гавкать можешь? Взрослая стала? Думаш, я тебе подол не задеру да вицей не отбуцкаю?

Катюха ойкнула и не стала возражать. Николай строго поднял вверх палец.

– Я при великой княжне телохранитель, – заявил он, обращаясь уже ко всем женщинам, с интересом наблюдавшим за его диалогом с сестрой, – а телохранитель, он кто? Правильно, хранитель тела. То есть где тело, там и хранитель. Тело у нас где? Здесь. Стало быть, и я здесь.

Маша, не выдержав, уронила голову на руки и затряслась от смеха. Уже не обращая на них внимания, Николай извлек магазин, выкинул патрон из ствола и начал разбирать пистолет.

«Жаль, мануала нет», – подумал он.

Часа через два в номер заглянул Деллинсгаузен и попросил Николая выйти в коридор.

– Николай, я хочу посоветоваться. В охрану великой княжны просится этот однорукий поручик, Попов. Просится очень настойчиво. Что вы думаете по этому поводу?

– Берите, – ответил Николай, – иначе покоя он вам не даст. Будет крутиться все время рядом. В первую ночь здесь, в гостинице, я выглянул в коридор, а он сидит на полу, в руке – наган.

– Вот как? – удивился Деллинсгаузен.

– Да, такое дело, – усмехнулся Николай. – Я тогда прогонять его не стал. Подумал, что лишний ствол не помешает, а через него живого в номер к великой княжне точно никто не пройдет. Ну а вчера если бы не он, мы бы с вами не разговаривали, да и охранять уже было бы некого.

– Что же, хорошо. Правда, мне показалось, что он как-то чрезмерно предан великой княжне, экзальтированно как-то, свою жизнь ни в грош не ставит. Нет, мы все готовы отдать жизнь за ее высочество, но здесь какой-то фатализм, что ли. Жизнь мне не принадлежит и все такое…

Николай вздохнул.

– Тут такая история, душераздирающая. В общем, со слов Марии Николаевны я знаю, что Попов лечился в одном из царскосельских лазаретов. Ему ампутировали руку, и на операции ассистировала сама государыня императрица. А потом стало известно, что его невеста от него отказалась. Написала ему письмо: мол, калека ей не нужен и все такое.

– Тварь, – процедил сквозь зубы Деллинсгаузен.

– Именно, – подтвердил Николай. – Это известие страшно разгневало государыню. Она сама навестила поручика и пыталась его успокоить, но это помогло мало – Попов не хотел жить. Тогда она поручила его младшим княжнам – Марии и Анастасии. И им удалось как-то расшевелить его и вернуть к жизни. Мария Николаевна считает, что он просто влюбился в Анастасию. Понятно, что это было чисто платоническое чувство, но оно помогло ему выкарабкаться из депрессии.

– Теперь понятно. – Деллинсгаузен тяжело вздохнул. – Что же, возьмем его, тем более поручик хорошо стреляет. Знаете, Николай, революции можно быть благодарными за то, что она четко показала, высветила, как прожектором, людей чести и подлецов. Вот скажите, я слышал, что когда вы прятали ее высочество в тайге, об этом знала вся ваша деревня…

– Да, – кивнул Николай, – все знали.

– И не выдали вас красным! Получается, что простые мужики явили свое понятие чести, в то время как многие титулованные особы, кичащиеся своим происхождением, оказались мерзавцами!

– От плод их познаете их! Так, кажется, у Матфея, – сказал Николай.

– Воистину, – согласился капитан и задал, видимо, мучивший его вопрос: – Каким образом получилось так, что вы охраняли семью государя?

– Обыкновенно… – Николай пожал плечами. – Сформировали у нас на заводе рабочий отряд красной гвардии, и мы охраняли. Осуществляли внешнюю охрану. Я же говорил вам, что не дворянин. Я рабочий!

– И вы бы действительно помогли нам?

– Думаю, да. И не один я. Уже к концу июня многие из моих товарищей считали, что государю и всем остальным надо бежать. Так что если бы вы вышли на кого-то из нас, то вам, скорее всего, помогли бы.

– М-да… – Деллинсгаузен потер лоб. – И каким образом?

– Да просто все. Я, например, знал примерное расположение комнат, где находилась царская семья, их окна были закрашены белилами. Мария Николаевна это впоследствии подтвердила. Нас внутрь дома не пускали, но с бойцами внутренней охраны мы хоть и немного, но общались, знали, что они располагаются и на первом, и на втором этажах. Ночью в саду часовых не было, проникнуть в него я бы вам помог. Атаковать нужно было сразу через парадное первого этажа, по наружной лестнице из сада на второй этаж.

– Почему?

– Потому что при малейшем шуме на первом этаже царскую семью тут же перебили бы.

– Понятно, дальше.

Деллинсгаузен был бледен и предельно серьезен. Николай же был спокоен и говорил об освобождении царской семьи как о давно продуманном и выстраданном плане.

– Одновременной атакой уничтожить охрану. Желательно холодным оружием.

– Что же, резать? – спросил Деллинсгаузен, у него дернулась щека.

– Да, – жестко ответил Николай, его лицо исказилось. – Я бы резал. Желательно было бы избежать выстрелов, хотя как свидетель расстрела я знаю, что револьверные выстрелы были слышны не слишком далеко. Но это из полуподвала без окон, а как со второго этажа, например, не знаю. В любом случае внутреннюю охрану нужно было убивать без жалости.

– Но при этом мог пострадать кто-либо из царственных узников.

– Мог, но это было бы неизбежное зло. Но все это не главное.

– Что же главное?

– То, чему вы наверняка не уделили бы особого внимания. Путь отхода. Действуя самостоятельно, вы наверняка задействовали бы автомобиль или два и прорывались бы из города. И погорели бы на этом. На этом бы вас и накрыли, с необратимыми последствиями.

– А ваше мнение?

– Уходить по воде.

– То есть как?

– А так! Из дома вниз по Вознесенскому переулку на пруд, на Исеть. На веслах часа за три можно было с гарантией уйти за пределы города и Верх-Исетского поселка. А там все! Там бы я вас увел лесом так, что никто бы не нашел. Я там каждую тропку знаю!

Помолчали.

– Знаете, Николай, – торжественно произнес Деллинсгаузен, – я, зная, что вы сделали для великой княжны, с самого начала относился к вам с уважением. Выслушав вас сейчас, я могу только вдвойне сожалеть, что мы не добрались до Екатеринбурга в июле. У нас бы все получилось! Делать с вами одно дело – это… честь для меня! Вашу руку!

Он стиснул руку Николая в крепком рукопожатии.

– А для меня честь, – ответил Николай, – делать одно дело с настоящим русским офицером. Знаете, один мой сослуживец по полку говорил, что офицеры делятся на две категории – офицеров и офицерье.

– Справедливо, – усмехнулся Деллинсгаузен.

Николай, естественно, не стал рассказывать капитану, что эту абсолютно верную мысль высказал один из офицеров военной кафедры в институте – майор Калашник, пользовавшийся безграничным уважением у студентов как раз по той причине, что принадлежал к первой категории.

Уже спустившись в холл, Деллинсгаузен подумал о какой-то странности в отношении Николая. Вроде все было нормально, но что-то зацепило его внимание во время их разговора. Капитан задумался и вспомнил, что краем сознания отметил сказанные Николаем слова «платоническое чувство», «депрессия», а еще раньше – «диаметр». Для простого рабочего телохранитель великой княжны был слишком эрудирован. Деллинсгаузен, конечно, знал, что такое самообразование, но когда у молодого человека было время им заниматься?

Капитан также отметил, что у великой княжны и Николая особые отношения, но это как раз его не слишком удивило. А вот эрудиция и язык… От пришедшей ему в голову мысли о языке Деллинсгаузен даже остановился как вкопанный. Когда он заглядывал в номер к великой княжне, то краем уха услышал слова Николая, но это был совсем не тот язык, на котором он разговаривал с ним. Все это показалось капитану в высшей мере странным.