Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович - Страница 15

– Коленька, я обидела тебя! Ты прости меня! Прости!

Николай сел на землю и обнял ее. И тогда она зарыдала. Он молча (что тут можно было говорить?) гладил ее дергавшуюся спину, целовал в торчащие ежиком волосы. Потом опять целовал и гладил. Рядом, уткнувшись Маше в плечо, ревела Катюха.

Наконец Николай прогнал ее со словами:

– Вечерять будем нынче, ли че?

Когда Катя ушла, он взял Машино лицо руками и стал целовать ее в мокрые от слез глаза, а она, обвив руки вокруг его шеи, целовала его в ответ. Несмотря на всю трагичность ситуации, Николай был счастлив: любовь победила!

Когда она наконец затихла, обессилев, он отвел ее в заимку и налил ей отцовского самогона. При этом выяснилось, что Маша ничего крепче шампанского в жизни не пила. Пришлось учить, давать запить, закусить, а потом налить еще. Потом Маша отключилась.

Она проснулась утром. Было еще совсем темно, но Маша почему-то была уверена, что уже утро. Голова не болела, но в теле было ощущение, что на ней потопталась пара слонов. На соседней лавке посапывала Катя, на полу тихо всхрапывал Николай.

«Он еще и храпит», – подумала Маша и улыбнулась.

Спать уже не хотелось совсем – мысли начисто прогнали сон.

«Значит, вот как, я великая княжна Мария Николаевна, дочь последнего императора России. Боже мой, боже мой! Мой бедный золотой папа, мама, девочки мои милые – Ольга, Татьяна, Анастасия! Мой дорогой Алешка! За что они нас так? За что? Боже, я же вас уже никогда не увижу! Боже, за что? Как же мне жить теперь? Папа, душка, мой единственный золотой папа! Швыбз, милый мой Швыбз!»

Слезы покатились по ее щекам. Девушка плакала тихо, стараясь никого не разбудить. Ведь это очень личное – прощание с близкими.

Спустя некоторое время она успокоилась, но пришли новые мысли и воспоминания. Память как будто отыгрывала упущенное время.

«Господи, как хорошо было в Тобольске! Зачем нас перевезли в этот проклятый Екатеринбург, в этот проклятый дом? Конечно, чтобы убить! А остальные? А Евгений Сергеевич? А Иван Михайлович и Алексей Егорович? А бедная Аннушка? Их-то за что? За верность? За то, что не оставили нас в беде? Боже мой, а остальные, те, кто уехал с нами из Тобольска? Где они все? Где сейчас Шурочка, Лиза, Настенька Гендрикова? Неужели тоже убиты? Боже, сколько крови! Сколько крови! Кругом только ненависть и смерть!»

Ей стало страшно, и она снова заплакала.

«Как же все это пережить? Как? Мама сказала бы, что надо молиться, что на все Божья воля! Да, так оно и есть! И мое спасение – тоже Божья воля! А как иначе? Господь послал мне Николая, и он спас меня! А я с зимы в церкви не была!»

Тут она совершенно невпопад вспомнила Царское Село и другого Николая – лейтенанта Николая Деменкова. Маша грустно улыбнулась. Как давно все это было: довоенный Крым, «Штандарт», Ливадия, ее влюбленность в «толстяка Деменкова», как называли его сестры.

«И вовсе он не был толстым, – подумала она и испугалась, что думает о нем в прошедшем времени. – Нет, нет, не надо! Пусть он будет жив, пусть у него все будет хорошо! Мы виделись в последний раз весной шестнадцатого года, пусть он запомнит меня такой, милый душка Деменков, моя первая любовь».

Она подумала о том, какой по-детски наивной была тогда. И глупой. Подумала о том, насколько ее нынешнее чувство сильнее и объемнее, и поняла, что вот это – та самая соломинка, за которую можно ухватиться и спастись.

«Нет, в монастырь я не пойду, прости меня, Господи! Я не готова к такой жертве! Я жить хочу, жить и любить! У меня есть мой Коленька! Я спрячусь за его спиной от всех бед и буду просто жить!»

Она вдруг вспомнила о своем высказанном когда-то в детстве и вызвавшем много смеха у близких желании выйти замуж за солдата и родить ему двадцать детей.

«Вот и выйду, – улыбнулась она, – и рожу!»

От мыслей о Николае ей стало теплее на душе, она успокоилась и больше не плакала.

Когда Николай проснулся, Маша лежала на лавке на боку, подложив руку под голову, и смотрела на него.

– Коля, а ты храпишь, – оповестила она.

Николай растерялся. Он был готов к слезам, крику, да к чему угодно. А тут вдруг: «Ты храпишь».

– И че? – только и нашелся он.

– А ниче. – И Маша показала ему язык.

У Николая отлегло от сердца. Он обнял ее и стал целовать в щеки, губы, глаза. Маша отвечала тем же.

– Эй, вы! – раздался Катюхин голос с соседней лавки. – Бесстыдники!

Николай отшатнулся, а Катя весело расхохоталась. Она сидела на лавке и, болтая босыми ногами, смотрела на них.

– Уймитесь!

Пришлось взять себя в руки и заняться обычными утренними делами.

Когда сели за стол, Катя спросила:

– Маш, а как тебя теперь называть?

– Когда теперь? – удивилась Маша.

– Когда ты все вспомнила?

– А что это меняет?

– Ну, не знаю. Ты царевна ведь. А мы кто?

– Перестань, – резко оборвала ее Маша. – Чтобы я этого больше не слышала! Ты мне как сестра теперь! Нет здесь никаких царевен, и княжны великой нет! Была, да вся кончилась! Есть Маша, просто Маша, поняла?

«Ну да, – подумал Николай, – просто Мария. Если бы все было так просто!»

Утреннее Машино оживление вскоре сменилось грустью. Она сидела на улице, греясь под еще теплым августовским солнцем, и сосредоточенно рисовала прутиком какие-то геометрические фигуры на земле.

– Коля, ты должен мне все рассказать. Все, что видел. Ты говорил, что вытащил меня из могилы. Расскажи.

Николай отложил в сторону лапоточки, которые плел для Маши (ходить босиком становилось прохладно), и вздохнул.

– А надо?

– Надо! – Маша смотрела ему прямо в глаза.

Николай понял, что она не отступится, да и он сам не отступился бы на ее месте, и честно рассказал все, как было, не упомянув только разговоры ермаковских бойцов о княжнах и царице.

Маша сидела молча, не плакала, только побледнела. Рядом тихо всхлипывала Катюха.

– А почему ты решил заглянуть в шахту? – спросила Маша.

– Не знаю. Как будто что-то подтолкнуло!

Маша кивнула. Похоже, это объяснение полностью удовлетворило ее.

Николаю показалось, что Маша приняла для себя какое-то решение, и теперь все факты выстраивались ею в соответствии с ним так же, как нанизываются бусинки на нитку.

А потом, переполошив всех, прибежала Анька. Оказалось, прихворнула мать, и потребовалась помощь старшей сестры. Николай забеспокоился было, но Анька сказала, что ничего серьезного, так, бабские дела.

– Давай, Катюха, – торопила она сестру, – тятька на озере ждет.

Девушки ушли, и Николай с Машей остались одни.

– Погуляем, – предложил Николай, – последние теплые денечки, скоро осень.

Маша кивнула. Прихватив шинель, пошли не торопясь на полюбившееся место на берегу Шитовского Истока. Шли молча. Николай обдумывал, когда начинать с ней важный разговор о будущем, а о чем думала Маша, он, естественно, не знал. Впрочем, это быстро выяснилось.

– Коля, – тихо сказала Маша, – помнишь тот день, когда Катя ходила в Мурзинку за рыбой?

Николай кивнул. Еще бы он не помнил!

– Почему ты тогда вдруг остановился?

Николай посмотрел на Машу. Она сидела рядом, поджав ноги в носках и лапоточках, в сине-красном сарафане, надетом поверх рубашки. Крестьянская одежда удивительно гармонировала с ее чисто русской внешностью. Она наклонила голову и посмотрела на него.

«Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня», – вспомнил Николай слова одной известной в будущем песни.

– Потому что это было бы нечестно по отношению к тебе.

– Нечестно? Почему?

– Потому что ты не помнила, кто ты; и вообще, это было бы подло с моей стороны – воспользоваться… – Он не договорил.

Маша придвинулась к нему, обняла, уперлась лбом в его лоб и, глядя в глаза, прошептала:

– Теперь я все знаю. Я – царская дочь, а ты – солдат. И это ничего не меняет. Я люблю тебя, и, пожалуйста, не останавливайся! Я умоляю тебя: не останавливайся!

И он не стал останавливаться.