По воле судьбы - Блэйк Стефани - Страница 28

Рене, поставив бокал на стол, положил руки ей на плечи.

– А что ты скажешь, если я предложу продать девчонку прямо сейчас, с ходу?

– Да ты спятил! Она может принести мне целое состояние!

– Любая собственность в конце концов обесценивается, – напомнил ей капитан. – Особенно та, что из плоти и крови. Конечно, ты получишь за девчонку неплохие деньги, пустив с молотка ее девственность. Но в следующий раз она уже не будет девственницей, верно? И что ты будешь продавать тогда? Она, конечно, сохранит свою красоту, и мужчины не будут жалеть денег, чтобы обладать ею, но с каждым разом вкус новизны притупляется. Могу дать голову на отсечение, что через пару месяцев она будет приносить тебе столько же, сколько любая из твоих шлюх. Они же у тебя все милашки. Вот и подумай, дорогая, сколько заплатит какой-нибудь богач за право стать первым и единственным мужчиной, наслаждающимся прелестями юной красавицы.

Генриетта лихорадочно соображала. Если Калеб Каллаган отвалит двадцать или двадцать пять тысяч за то, чтобы попробовать девственницу, сколько же он заплатит за возможность забавляться с ней у себя дома? Он же мормон. У него уже есть две жены, и обе, между прочим, изрядные потаскухи. Он вполне может позволить себе третью. Ходят слухи, что Каллаган несметно богат.

У Генриетты загорелись глаза, и тоном, не терпящим возражений, она сказала:

– Мы попросим за девицу двести тысяч долларов!

Дюбуа, уже привыкший к тому, что в Сан-Франциско может быть всякое, тем не менее ахнул.

– А не слишком ли? Кто, скажи на милость, даже в этом Содоме отдаст двести тысяч монет за женщину, пускай даже девственницу? Да это просто нелепица!

Француженка обвила рукой шею капитана и, ласково перебирая пальцами густые волосы у него на затылке, чмокнула в подбородок.

– Дорогой, предоставь все твоей малышке. – Она одарила его хитрой улыбкой: – Если я сумею провернуть эту сделку, то будет только справедливо разделить прибыль из расчета восемьдесят процентов мне, а двадцать тебе. Что скажешь?

Дюбуа притворился, что раздумывает над ее предложением, хотя на самом деле уже принял решение. Сорок тысяч долларов превосходили его самые смелые ожидания.

– Ну, Генриетта, одно слово – мягко стелешь, да жестко спать, – заметил он, отнюдь так не думая. – Я слишком хорошо знаю, чем заканчиваются все поединки с тобой. Пусть будет по-твоему. Двадцать процентов меня устроят.

Генриетта рассмеялась низким, хрипловатым смехом и спустила с плеч платье, открыв великолепные груди, все еще высокие и крепкие, с сосками, похожими на две перезрелые земляники.

– Тогда, может быть, мы скрепим нашу сделку под одеялом? – застенчиво потупив глаза, прошептала она.

Дюбуа положил руки ей на плечи, склонился к соскам и принялся легонько покусывать их. Генриетта прогнулась назад и застонала от наслаждения. Капитан опустил платье еще ниже, и оно скользнуло на пол к ее ногам. Под платьем ничего не было, кроме двух подвязок из черных кружев. Ловко отправив их следом за платьем, Дюбуа начал страстно целовать роскошное тело женщины.

– Рене! – воскликнула Генриетта. – Я хочу твою прелесть! – Ее рука скользнула вниз. – Боже, какая сила, Рене! Я…

Договорить она не смогла, потому что капитан Дюбуа подчинился желанию дамы и дал ей то, о чем она так просила.

Первая неделя в Сан-Франциско стала для Андрии и Ли огромной радостью. Их поселили в лучшие апартаменты из двух комнат неподалеку от кабинета мадам. Внутреннее убранство комнат поражало чрезмерной чувственностью, которая, однако, не переходила в вульгарность. Атласная обивка мягкой мебели была присобрана по краям, образуя кокетливые оборочки, балдахин над кроватью Андрии напоминал взбитые сливки на свадебном торте, который Андрия видела на картинке в какой-то книжке. Все было выдержано в белом и нежно-розовом тонах.

– Именно таким я и представляла себе будуар французской куртизанки, – заметила Андрия. – Я даже начинаю чувствовать себя француженкой!

Она надменно вздернула головку и, покачивая бедрами, плавно прошлась по комнате.

– Замечательно! – сказал кто-то по-французски у нее за спиной.

Андрия, не знавшая, что выступает перед публикой, стремительно повернулась к двери и в растерянности прижала руку ко рту.

В комнату величественно вплыла Генриетта Д’Арси, за которой следовала целая свита служанок, нагруженных охапками шелкового и атласного нижнего белья, всевозможных платьев и другими предметами женского туалета.

Генриетта поражала воображение ярко-алым свободного покроя пеньюаром с широкими рукавами. Андрия уже неоднократно видела Генриетту, и та всегда была одета в алое, белое или черное.

Генриетта так объяснила ей свое пристрастие к этим цветам: – «Белый – это чистота, рождение и юность. Алый – годы, отданные чувствам, когда по жилам бежит горячая кровь. Ну а черный – тут она раскинула руки в стороны и опустила голову, – означает старость, тело, увядшее, как цветок осенью. Смерть».

– Ну что ж, милочка, сегодня твой дебют. И предупреждаю: никакого театрального подражания! Надо же, «французская куртизанка»!

– Я никого не хотела обидеть, – покраснела Андрия.

– Ничуть в этом не сомневаюсь! – рассмеялась Генриетта и, подойдя к девушке, приобняла ее за плечи. – Просто женщине не следует выступать в несвойственной ей роли. Вот я – французская куртизанка и, как всякая куртизанка, порочна. Такой я была и тогда, когда приехала в Америку. Ты же, милая девочка, экзотический цветок с Востока, чистый и утонченный. Поэтому тебе предназначена роль скромницы. Руки сложить перед собой, взгляд потупить. Говорить, только если к тебе обратятся. – Генриетта бросила долгий, оценивающий взгляд на Ли: – А как быть с тобой, мамочка? – В ее голосе прозвучала неприкрытая насмешка. – Сделать из тебя гордую родительницу этой восхитительной дочки? Дай-ка мне подумать… Пожалуй, твоя полнота и невзрачность сойдут для матери. Но зубы, Господи Боже мой, эти зубы! Надо пригласить доктора Лукаса, чтобы он хоть что-нибудь с ними сделал. – Она повернулась к служанкам: – Ну ладно, девочки, займитесь пока Андрией.