Новая жизнь (СИ) - Волков Тим - Страница 11

— Иван Палыч, вставайте! — звонко проголосила она. — Я вам каши наварила, с маслом, да краюху принесла.

Артём сел, потирая лицо. Чужая борода Ивана Палыча всё ещё раздражала, но он уже привыкал к её жёсткости. Он кивнул Аглае, и та, улыбнувшись, поставила горшок на стол. Каша — гречневая, с запахом топлёного масла — выглядела аппетитно. Аглая развернула узелок, вытащив хлеб и пару варёных яиц, и принялась суетиться, поправляя посуду.

— Спасибо, Аглая, — сказал Артём, садясь за стол. Он зачерпнул ложкой кашу, и тёплый, сытный вкус немного прогнал ночную тяжесть.

— Аглая, — начал он осторожно, постукивая ложкой по краю горшка. — Расскажи мне про Егора Матвеича Субботина. Кто он такой? Что за птица такая важная?

Аглая бросила быстрый взгляд на дверь, будто проверяя, нет ли кого снаружи, и ответила, понизив голос почти до шёпота:

— Егор Матвеич… он тут первый человек, Иван Палыч. Кулак, богатей. Владелец лавки, мельницы, да и половины земель вокруг Зарного у него в закладе. Скотину держит, лес торгует, даже трактир его, тот, что на площади. Без него в селе ни свадьба, ни похороны не обходятся. Все ему должны, все боятся. Одним словом важный человек.

Она говорила тихо, с опаской, и её веснушки, обычно яркие, как будто поблекли. Артём нахмурился. Вспомнил наглую ухмылку его сына.

— Плохой он человек, да? — прямо спросил Артём, глядя ей в глаза.

Аглая потупила взор, её пальцы нервно сжали подол юбки.

— Плохой, Иван Палыч, — прошептала она. — Злой. Жадный. Кто слово поперёк скажет — тому худо. А как напьётся… — она осеклась, будто боясь сказать лишнее, и добавила тише: — Батюшка его кликал «сатаной в сапогах». И не зря.

— А сын…

— И сын есть, такой же, весь в отца. И имя еще такое… басурманское… — она закатила глаза, припоминая. — Аристотель.

— А почему имя такое? — не сдержал любопытства Артем. — Имя-то и в самом деле не деревенское. Егор Матвеич, что, книжки учёные читает?

— Ох, Иван Палыч, — сказала она, потупив взор. — Егор Матвеич не простой кулак. Богач, да, но не токмо в деньгах дело. Слыхала от батюшки, он в молодости в Питере жил, в гимназии учился. Не доучился, прогнали за драки да буйство, но книжки с тех пор уважает. Философию любит, особливо старинную. Говорят, у него в усадьбе полка с книгами, все про умников каких-то — греков, что ли. Аристотеля своего он так и назвал, в честь одного такого, что, мол, всё на свете понимал. Хотел, видать, чтоб сын учёным вырос, да только Аристотель… — она махнула рукой. — В общем, не ученый вырос. Весь в папеньку своего. Оболтус. Не до книжек ему.

Артём хмыкнул, вспомнив наглую ухмылку ночного гостя. Егор Матвеич, похоже, мечтал о философе, а вырастил деревенского хлыща. Но имя — Аристотель — теперь звучало в его голове как насмешка над амбициями кулака.

Артём отложил ложку и наклонился чуть ближе к Аглае.

— А сюда он приходил раньше? — спросил он, стараясь говорить ровно, но голос всё равно выдал напряжение. — Сам Егор Матвеич или его сын, Аристотель? За… лекарствами?

Аглая опустила голову ещё ниже, её щёки вспыхнули, и она замялась, будто хотела провалиться сквозь землю. Её молчание было красноречивее слов. Артём всё понял. Иван Палыч, кем бы он ни был, имел дела с Субботиными. Снабжал их морфином, может, за деньги, может, из страха. От этой мысли его передёрнуло.

— Понятно, — выдохнул хмуро Артем.

Встал, шагнул к Аглае.

— Слушай меня внимательно. Никому — ни Егору Матвеичу, ни его сыну, ни их людям — морфин не давать. Никогда. Поняла? Если придут, гони в шею. Или зови меня.

Аглая подняла глаза, полные страха. Её губы задрожали, и она прошептала:

— Иван Палыч, так ведь я и не даю. Вы же…

— Это я так, для общей информации. Морфин — только для больных.

— Посечёт же он меня! Егор Матвеич, как узнает, кнутом засечёт, до крови! Он такое не прощает… И вас посечет!

Артём сжал кулаки, его лицо потемнело. Гнев, который он с трудом сдерживал, вырвался наружу, но он направил его не на Аглаю, а на невидимого Субботина.

— Посечёт? — прорычал он. — Пусть попробует. Кнуты обломает, чёрт его дери. Ты меня поняла? Никому. Никакого морфина.

Аглая моргнула, её глаза округлились. Она кивнула, всё ещё дрожа.

— Поняла, Иван Палыч, — прошептала она. — Не дам. Только… вы осторожнее с ним. Егор Матвеич… он не человек, а зверь.

Артём кивнул, возвращаясь к столу. Каша уже остыла, но он заставил себя доесть, хотя аппетит пропал. Потом встал, пошел к Марьяне. Утренний обход.

Лицо девушки было бледным, но спокойным — морфин сделал своё дело. Но рана… эта чёрная, гнилостная жижа, которую Аглая назвала «Скверной», не давала покоя. Одними бинтами да примочками тут не обойтись. Нужны инструменты. Настоящие, медицинские.

Марьяна шевельнулась на скамье, её бледное лицо повернулось к ним, глаза, мутные от морфина, медленно открылись. Она попыталась приподняться, но слабо охнула и опустилась обратно.

— Иван Палыч… — её голос был слабым, едва слышным. — Что со мной? Живу ли ещё?

Артём присел на край скамьи, осторожно проверил её пульс — слабый, но ровный.

— Жива, Марьяна, жива, — сказал он. — Но полежать тебе ещё придётся. И полечиться. Рана серьёзная, но мы справимся. Ты только не вставай, отдыхай. Я за тобой слежу.

Марьяна кивнула, её веки затрепетали, и она снова провалилась в сон. Артём выпрямился, его взгляд упал на саквояж, где лежали ржавый скальпель и пара пинцетов — жалкое подобие инструментов. Не смог сдержать тяжелого вздоха.

Пора собираться к кузнецу. Попытаться вновь найти общий язык и задобрить нелюдимого ворчуна книгой Горького, взятой вчера у Анны Львовны.

Воспоминание о её сияющих глазах и лёгком флирте вызвало мимолётную улыбку.

— Аглая, — позвал Артём, поднимаясь. — Побудь с Марьяной. Я к кузнецу схожу.

Аглая, всё ещё бледная после разговора о Субботине, кивнула, но её глаза тревожно блеснули.

— Осторожнее, Иван Палыч, — прошептала она. — Никодим-то отходчивый, но… горячий. Не разозлите опять.

— Не разозлю, — буркнул Артём, хватая книгу и засовывая её за пазуху. — Вернусь скоро.

Вчерашняя ссора была ошибкой, но книги на его этажерке у кузнеца — Тургенев, Арцыбашев — дали надежду. Если Никодим читает, то с ним можно договориться. А кузнец, по словам Аглаи, мастер на все руки. Может, он сумеет выковать инструменты?

Он шагнул на улицу. Деревня просыпалась: где-то мычала корова, скрипели проезжающие мимо телеги, баба с коромыслом тащила воду. Артём направился к околице, к дому Никодима, вспоминая его хмурое лицо и кустистые брови. Надо быть осторожнее. Кузнец — его шанс, и терять его нельзя.

Артём постучал в калитку, ожидая лая Трезора, но пёс на этот раз лишь вяло гавкнул разок и затих. Дверь крыльца скрипнула, и на пороге появился сам Никодим. Сегодня он выглядел спокойнее.

— Господин доктор, — буркнул он, прищурившись и вытирая черные от угля руки тряпкой. — Чего опять? Не нагляделись вчера?

Артём поднял руки, показывая, что пришёл с миром.

— Никодим Ерофеевич, вчера недоразумение вышло, — начал он, стараясь говорить ровно. — Я не ищейка, не жандарм. Просто книги ваши увидел — Тургенева, Арцыбашева. Удивился, что кузнец читает такое. Вот и… любопытство взяло. Без задней мысли.

Никодим хмыкнул, но его взгляд смягчился. Он отбросил тряпку и скрестил руки на груди.

— Любопытство, значит, — проворчал он. — Ну, читаю. И что? Небось, думаете, мужику с молотом только гвозди ковать?

— Ничего такого не думаю, — Артём улыбнулся и вытащил из-за пазухи «На дне». — Я вот смелость взял, из школьной библиотеки книжку прихватил. Горького. Думал, вам интересно будет. Не читали, поди?

Никодим прищурился, взял книгу, повертел в руках, пробежал глазами по обложке. Его брови чуть приподнялись.

— Горького? — сказал он, задумчиво. — Не читал. Слыхал, правда, что пишет складно. Пьеса? Х-м… Ладно, доктор, зачтём. Но не из-за книжки же ты пришёл? Выкладывай, чего надо.