Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно - Щигельский Марцин - Страница 30

— Восемь лет… — тихо повторяет она. — Ну ничего. Желаю тебе счастья. И помни: прежде чем выходить, подожди немного. Ну, прощай.

— До свидания, — отвечаю я.

Женщина отворачивается и быстро идет вперед. Выходит на залитый солнцем тротуар и исчезает. Я кладу грушу в карман куртки и считаю про себя. Дохожу до двадцати и отправляюсь в путь.

Теперь я боюсь уже чуть меньше. Вспоминаю свою старую игру в Путешественника, которую я придумал во время предыдущего похода через Варшаву. Какой же я тогда был маленький. Иду вприпрыжку, руки в карманах. Даже тихонько насвистываю, хотя выходит не очень. Но на всякий случай не смотрю людям в глаза — смотрю под ноги. Прохожу Театральную площадь, где крутится много морлоков. Дохожу до Саксонского сада, иду в тени деревьев. Улица узкая. Когда вижу впереди патруль, прячусь в арке и жду, пока они пройдут. К тому времени я добираюсь до площади Желязной Брамы, уже за полдень. Отсюда видны стены Квартала, и в животе снова что-то сжимается. Хочется пить, но к продавцам подходить боюсь. Возле какого-то дома я обнаруживаю колонку, набираю в пригоршни воды. Она ледяная и сладкая. Очень вкусная.

А теперь куда? Если пойти прямо, то я дойду до Мировских торговых рядов. Дальше — Хлодная, но что толку? Поворачиваю налево и иду по улице, параллельной Маршалковской. Судя по тому, что говорила женщина в косынке, это должна быть Зельная, но проверить я не могу, все надписи на домах — на немецком.

— Значит, доходите до Злотой, — говорит какой-то парень толстой, потной тетке с двумя баулами в руках. — И первая поперечная улица будет Сосновая…

Сосновая! Это же возле нашего старого дома! Вот так повезло! Но какая из них Злотая? Первая улица с правой стороны перегорожена стеной. Следующая тоже. Третья! Наверно, она. Между Злотой и Сенной было несколько дворов, через которые, кажется, можно пролезть. Через них дети контрабандой протаскивали еду в Квартал. Только как найти эти дворы? Женщина в косынке сказала, что на Сенной будут жить поляки. Я думал, что здесь уже не будет стены, но нет, все еще стоит.

Бегу по улице, перекресток, снова стена, но… я узнал это место! Сосновая! А там, в просвете, виднеются дома на Сенной. А вот и кафе «Гиршфельд»! На улице много людей, я протискиваюсь между ними, придерживая хлеб под рубашкой. Может, эта арка ведет в правильный двор? Забегаю внутрь. Нет, перегорожено стеной. И не видно никакой дырки. Надо проверить следующий. Опять стена…

Перебегаю через двор, на балконе женщина выбивает ковер. Еще одна арка, еще один дворик. И опять стена, но чуть пониже. Сбоку — полукруглое парадное, козырек над крыльцом, возле него водосточная труба. Это мне проще простого, в зоопарке я научился лазить — наше убежище под крышей жирафьего павильона было гораздо выше. Внимательно осматриваюсь по сторонам, никого не видно, но ведь кто-нибудь может наблюдать из окна, спрятавшись за занавеской. Я выжидаю несколько секунд. Все тихо. Ну, была не была! Подбегаю к водосточной трубе и лезу по ней, упираясь ногами в металлические крюки, которыми она крепится к стене. Быстро добираюсь до козырька над входом в дом. Три шага — и вот верхушка стены уже прямо передо мной. Большую часть стены покрывает засохшая глина, в нее врыты острые куски битого стекла. Но возле самого козырька осколков нет — наверно, кто-то здесь перелезал и расчистил место. Придерживаясь за стену дома, я осторожно делаю большой шаг и встаю на стену. Что там с другой стороны? Приседаю и вытягиваю шею. На полметра ниже, над окном, есть навес. Быстро спускаюсь на него и съеживаюсь — теперь с другой стороны меня уже не увидят. Но что дальше? Спрыгнуть нельзя, потому что здесь очень высоко, я боюсь. Вцепляюсь пальцами в шершавые кирпичи, внимательно осматриваю стену. А, вот! Под навесом есть выемка в стене, откуда вынули кирпич. Потом — карниз, а оттуда уже можно спрыгнуть. Получилось!

Я стою во дворе Квартала! Прислоняюсь к стене, перевожу дыхание. Ветер гоняет туда-сюда клубы белого пуха. Наверно, у кого-то разорвалась подушка. Крадусь через двор, выглядываю из арки на улицу. Вон наш дом! И наш балкон, отсюда его хорошо видно. Посреди улицы стоят заграждения — витки колючей проволоки на сбитых крестом кольях. Никого не видно. Издали слышатся гул, крики. Приглушенные выстрелы из карабинов. Я их не слышал, когда шел сюда, — а может, просто не обратил внимания?

Внимательно рассматриваю заграждения, ищу место, где можно было бы перелезть. Вон! Пригибаясь, выбегаю на улицу. Один виток проволоки отогнут, между ним и мостовой — дыра. Ложусь на спину и отталкиваюсь ногами. Скорей! Придерживаю проволоку, один из шипов царапает мне руку. Я ползу как змейка и быстро перебираюсь на другую сторону. Добегаю до нашей старой арки — и во двор. Все растения засохли. Окна распахнуты, в них печально колышутся старенькие занавески. Дом выглядит как после урагана — повсюду валяются поломанные вещи, порванная одежда, битые тарелки. Двор тоже перегорожен колючей проволокой, но заграждения стоят криво, между ними и стеной осталась щель. В лаборатории химика Духовничего выбиты окна, всюду лежат осколки стекла. Швейная мастерская пуста. Выбегаю на Слискую. Клубы перьев, поломанные тележки и коляски-рикши. Открытые чемоданы. Бегу знакомой дорогой, которую столько раз проходил. Как будто снова спешу в библиотеку. Но хотя дорога и знакомая, кажется, что я в чужом квартале. Я никогда не видел этих улиц пустыми — они никогда и не были пустыми. Даже нет нищих под стенами домов, а ведь нищие были всегда! Словно сон. Все кажется ненастоящим.

Бегом пролетаю Твардую, которая изогнута дугой. По дороге вижу магазин деликатесов — без деликатесов — и обычный продуктовый магазин Шурманов — без витрин и полок. Возле него букинистическая лавка пана Мирского: двери распахнуты настежь, окно выбито. На земле лежат груды потрепанных книг. Ветер гоняет страницы по тротуару. Прачечная заколочена досками. Остатки будки с овощами. Цеплая. На Цеплой нет ничего. Покосившаяся красная вывеска лавки хозяйственных товаров Каминера лежит поломанная на мостовой. Перекресток. Магазин гнутой венской мебели сожгли, остались только нарисованные на стене стулья и обугленная надпись «Касичак». Здесь в тротуаре большая дыра. Бегу. Маленький базар, который теперь выглядит как поле битвы. Лавочки с разбитыми витринами. Там мост. Хлодная. Уже недалеко…

Где-то сбоку раздается мерный топот марширующих морлоков — его легко узнать, у них кованые сапоги. Но я не оглядываюсь, бегу, хотя дыхание на исходе. Наш дом! Влетаю в арку, пробираюсь через завалы поломанной мебели, разодранных матрасов, битой посуды. И чемоданов, всюду лежат разломанные чемоданы. Мое сердце стучит, как молот. Вбегаю в дом, лечу по лестнице, перескакивая через груды одежды, рваные одеяла, шторы. Двери нашей квартире, сорванные с петель, криво висят в проеме. Прихожая…

— Дедушка! — кричу я и съеживаюсь от звука собственного голоса: он кажется таким чужим, таким писклявым.

Комната открыта. Тяжелый письменный стол стоит так же, как и раньше. Кто-то вытащил из него все ящики и бросил на пол, но в них ничего нет. Моя кровать перевернута набок. Дедушкина, с медальоном и пальмами, отодвинута к стене. Широко распахнутый шкаф, пустые полки. Ничего здесь нет, остался только мой старый разбитый глобус — он треснул пополам и теперь выглядит как скорлупки огромного яйца. Яйца динозавра. Ни одной вещи, ни постельного белья. Никаких следов.

Я сажусь на Дедушкину кровать, прячу лицо в ладони и коротко всхлипываю, но вовсе не потому, что мне грустно, — хотя, конечно, грустно. Но прежде всего я чувствую облегчение. Раз нет вещей, нашей одежды и постельного белья… ни Дедушкиных книг с нотами, ни фотографий, ничего, ничего, то… значит, Дедушка сбежал раньше, чем все началось! Что бы тут ни случилось, случилось оно быстро. Люди пытались забрать с собой вещи, но роняли их по дороге. А сколько вещей можно забрать за несколько минут? Немного, большая их часть останется дома. А здесь нет ничего, то есть Дедушка переехал. Или сбежал! Если бы он переехал в какое-то другое место в Квартале, то забрал бы мой глобус. Раз он его оставил, значит, сбежал. Продал все, что мог, — постель, книги, одежду. А глобус никто бы не купил — он треснутый и ни на что не годен. Дедушка его оставил, потому что не мог продать! Все так и было! Наверняка!..