Избранник Газового космоса - Минаков Игорь Валерьевич - Страница 40

– Почему поджал? – удивился я.

– Потому что струсил, – отозвался Даорак. – Думаешь, Лазар, «Каши» не мог забрать нас из Пирамиды? Не мог прийти на помощь погибающему «Аравинде»? Мог. Но достопочтенный раджа Абу Чандракант предпочел сберечь свое имущество. И никто не вправе осудить его за это. Никто не возместит хозяину утраченное, даже если он останется жив.

– Почему же Чандракант взялся за столь неблагодарное дело? – спросил я. – Мог бы, как и другие, перевозить пассажиров и грузы. И риску меньше.

– Достопочтенный Абу унаследовал свое дело от отца, – ответил посвященный. – К тому же – не такое уж оно неблагодарное. Спасатели подбирают все мало-мальски пригодное, что остается после мироходокрушения. Берут плату со спасенных, а если спасенные не в состоянии уплатить, платит Большой Диван. Дело верное.

Я решил спросить наудачу:

– Ты говоришь, что Абу унаследовал дело от отца… а разве помазанников Глазовых не оскопляют?

Даорак усмехнулся.

– Разумеется, оскопляют, Избранник, – сказал он. – Мироходом не может владеть носитель мужского семени. Не спрашивай, почему. Это тайна для непосвященных… Однако оскопление владельца мирохода происходит после того, как одна из его рабынь забеременеет.

– Понятно, – пробормотал я, хотя ничего понятного в словах Даорака не было.

Мы помолчали. Бродячий Хребет отдалялся, и вот уже только самые большие астероиды в его цепи выступают над тучами. Странно было представить, что среди этих странствующих гор, поросших диковиной растительностью и населенных еще более диковинными существами, мы потеряли столько людей.

Я вспомнил об обломках, которые увидел в гнезде хришей. Может быть, флаг Объединенной Космической Корпорации Мира мне и померещился, но голову даю на отсечение, что среди проржавленных и загаженных пометом демонов узлов и агрегатов я отчетливо различил очертания ПАС – периферийного агрегата стыковки вроде того, что использовался повсеместно на космических кораблях и станциях Мира.

Может быть, здешняя цивилизация добралась до реактивных космических аппаратов, а потом деградировала? Иначе как объяснить эти артефакты в логове хришей? Я еще понимаю, когда в момент смерти происходит перенос сознания из одной телесной оболочки в другую, хотя и это форменная мистика и чепуха. Но каким образом сюда, внутрь черепа Брахмы, мог перенестись целый космический аппарат? Даже если и не целый, – какая разница…

– Достопочтенный Даорак, – нарушил я молчание, – а не сказано ли в Книге Нисхождения или где-нибудь еще о перехожих, прибывших в миры Колеса во плоти?

– Никогда не слыхал ни о чем подобном, – ответствовал посвященный. – Перехожий – это заблудшая душа, утратившая связь с родным миром. Она ищет пристанища в чужом теле, вытесняя или подчиняя дух, поселившейся в сей бренной оболочке с ее рождения. Иногда душа перехожего оказывается слабее исконного обитателя, и тогда несчастному грозит умопомешательство. Он попадает в Дом Грез.

«Во всяком безумии есть своя логика, – подумал я, – даже в безумии Мироздания… С перехожими, по крайней мере, более или менее ясно…»

– А скажи мне, достопочтенный, – продолжал я приставать к Даораку, – не мог ли Брахма дважды додуматься до человека?

Даорак в глубокой задумчивости наклонил бритую голову, так что на меня смотрел только третий, вытатуированный глаз. Я решил пояснить:

– Быть может, он разгневался и уничтожил первых людей, населявших Колесо. А потом создал человека заново. Но где-то среди небесных сфер все еще можно найти руины и артефакты древних.

– Ничего подобного у нас не происходило, – медленно проговорил посвященный. – Когда Брахма разочаровался в Изначальных, он просто измыслил людей и благословил их на господство во всех мирах Колеса.

М-да, с этим не поспоришь. И вообще, такие вопросы с наскока не решаются…

Слуга Абу Чандраканта вновь появился в галерее.

– Нижайше прошу прощения, достопочтенные, что прерываю вашу беседу, – запыхавшись, проговорил он, – но великий раджа просит вас прибыть в его покои.

Мы проследовали за слугой, который повел нас через хвостовую рубку, так как резиденция великого раджи располагалась в противоположной части гондолы. В ходовой рубке мирохода я оказался впервые и, разумеется, не мог не задержаться хоть на минуту, чтобы осмотреть приборы и механизмы управления. Находившиеся в ней асуры позволили мне это, правда, без особого энтузиазма.

Почетное место в рубке занимал штурвал. Двойное металлическое колесо метра два в диаметре, отполированное ладонями нескольких поколений рулевых. На втором почетном месте находился впечатляющих размеров манометр, замеряющий давление газа в несущей оболочке мирохода. Указатели забортного давления, расхода топлива, скорости и прочие пребывали в почетной ссылке на негерметичной площадке, вынесенной за пределы рубки. Показания с них можно было считывать либо через специальное окошечко, либо – выходя наружу в уже знакомом мне скафандре, что висел рядом с дверью. Возле штурвала красовался машинный телеграф, – надо думать, для связи с механиками, обслуживающими мотогондолы.

Машинерия была сделана с изяществом и вкусом. Начищенная медь, полированное дерево, инкрустированные самоцветами рукояти машинного телеграфа, затейливая резьба на окаймляющих смотровые иллюминаторы рамах, пестрый ковер на полу – всем этим можно было любоваться часами. Я бы с удовольствием остался здесь и понаблюдал за работой асуров-навигаторов, тем более что «Каши» шел сейчас задним ходом и хвостовая рубка была ведущей. Но слуга помазанника Глазова нетерпеливо потянул меня за рукав.

Короткий переход – и мы в покоях раджи Абу Чандраканта.

По сравнению с ними резиденция покойного Аджант-Бабы на «Аравинде» была жилищем нищего. И если в рубке царили изящество и вкус, то здесь в глаза лезло богатое безвкусие. Слишком много ковров, хрусталя, золота, статуэток и прочих безделушек. Я словно оказался в квартире дебелой мещанки. Впечатление усиливалось бабским обликом хозяина, что встречал нас со сладкой улыбкой на жирном лице. Никакого поджатого хвоста в облике помазанника Глазова я не заметил. Великий раджа был слегка высокомерен, но гостеприимен. Он пригласил нас к достархану, на котором стояли блюда с мясом, овощами и фруктами. Пиалы с зеленым чаем были прикрыты плотными крышками с узкими носиками, из которых курился ароматный парок.

Мы расположились вокруг стола на мягких подушках – хотя с тем же успехом могли разлечься и на камнях. В невесомости пить из открытой посуды могли только сумасшедшие. Как ни смешно звучит в нынешних обстоятельствах, орбитер-майор Лазар к таким не относился и поэтому не стал притрагиваться к своей пиале. Ну не умел я пользоваться такими сосудами в невесомости! В тесных вместилищах космических кораблей и станций фарфор – бессмысленная роскошь, как и другие предметы, которыми были набиты покои хозяина «Каши».

Я взял с блюда гроздь винограда и принялся аккуратно ее обгладывать, исподтишка наблюдая, как Чандракант и Даорак выцеживают без малого кипяток из хрупких пиал, в промежутках между глотками обмениваясь ничего не значащими замечаниями о забортной погоде и самочувствии. Раджа пожаловался на ревматизм, попутно заметив, что велел навигаторам поднять «Каши» как можно выше грозового фронта. Посвященный посоветовал натирать суставы брюшным жиром быкоящера. Потом они заговорили о политике. Тема была интересная, но я не понимал большую часть многозначительных намеков на неизвестные мне обстоятельства, да и произносимые с разными оттенками уважения имена были мне незнакомы. Все-таки для владельца четверти Синфеона я был поразительно невежественен.

Неожиданно выяснилось, что они говорят обо мне. Причем так, словно я нахожусь где-то далеко-далеко. Прислушавшись, я понял, что речь идет о каком-то другом Избраннике. Достопочтенные сетовали, что предыдущий перехожий не оправдал надежд, возложенных на него Диваном, что новых виман нет и пока не предвидится. Я хотел было спросить, о каком Избраннике они говорят, но тут раздался душераздирающий скрежет, и гондолу тряхнуло так, что нас разбросало по углам резиденции раджи. Все незакрепленные предметы сорвались с места. Мясо, виноград, статуэтки, подушки, пиалы, с которых соскочили крышки, полетели нам в головы. Благо хоть чай успел остыть, и его мутно-зеленые капли, повисшие в воздухе, почти не обжигали.