Английская портниха - Чэмберлен Мэри - Страница 33

Анни обращалась к Аде, только чтобы отдать распоряжение. Но кухарка оставляла неплохие прижарки на сковородке и «слепла», когда Ада облизывала ложку или сгребала пальцем остатки из миски, прежде чем вымыть посуду. Скудное, но приятное угощение, разнообразившее диету из водянистого супа, которым Аду кормили изо дня в день. Кухарку то и дело бросало в жар, шея наливалась краской, подмышки горели огнем. Анни растворяла все окна и двери, обмахивая лицо руками. У миссис Б. была клиентка-американка, которая носила подкладки в подмышках. Перемены, почти шепотом сообщила она миссис Б., словно Ада была слишком молода, чтобы посвящать ее в возрастные тайны, всему своя пора. Это навело Аду на мысль. Среди обрезков, хранившихся у нее, обнаружились куски махровой ткани и немного ваты. Работа пустяковая. Два полукруга. Лента и застежки, оставшиеся от лифчика фрау Вайс. Материала хватило на две пары подкладок.

По утрам во двор Аду выпускала Анни, и Ада, помахав ладонью у лица, будто ей стало жарко, протянула поварихе свое изделие. От пота, произнесла она беззвучно. Как знать, не донесет ли Анни фрау Вайтер об этом подношении. Ну и пусть доносит, главное не в том. Ада ожила – внимание в ближнему, ведь это так по-человечески, это и есть жизнь, просто ответная любезность, дорогая. Она чистила картошку, когда появилась фрау Вайтер в ночной рубашке:

– Монахиня, возьми ведро и иди за мной.

Они проследовали в прихожую. Ада помнила это помещение, но почти за два года, что она провела в этом доме, попала сюда впервые. Отмечали Рождество 1943-го, в углу стояла высокая елка со свечками на ветках. Пол покрыли ковром, у стены водрузили массивный дубовый комод и два уродливых деревянных кресла по бокам. Фрау Вайтер поднялась по лестнице, минуя большое окно, затем по коридору в хозяйскую спальню. Вонь ударила Аде в нос прежде, чем она увидела, что произошло: на кровати среди блевотины лежал, постанывая, голый герр Вайтер.

– Отмой его, – велела фрау Вайтер, потом указала пальцем на пол: – И все остальное.

Одной блевотиной дело не обошлось. Комендант еще и обгадился. У Ады тошнота подступала к горлу, и она старалась не дышать, вычищая всю эту пакость. Фрау Вайтер бдительно следила:

– Там. И там. Еще раз.

Ада оттирала каждую складку, каждую морщинку на этом жирном теле, и комендантская кожа липла к ее пальцам. Боров, думала Ада. Так объелся на рождественском обеде, что чуть не лопнул. Поделом тебе.

Постель. Спальня. Ванная. Ада терла все утро, отмывала весь день. Фрау Вайтер не била Аду, в отличие от фрау Вайс, но Ада презирала ее еще сильнее. Самодовольная неряха, обжора и лентяйка. Запястья валиками нависали над ее толстыми пальцами, а с каким трудом она волокла свою неповоротливую тушу, совсем как улитка в траве. Аду бесил ее смех, хо-хо, и то, как она хватала Анни за щеки, мы так добры к тебе, Аннерель, и ее бесчисленные подбородки, что колыхались каждый в своем ритме.

Вечером, запирая Аду в ее комнате, Анни сунула сверток ей в карман. На столе Ада обнаружила стакан молока. Раскрыла сверток. Кусок рождественского пирога в пергаментной бумаге. Danke. Frohe Weihnachten[46].

Ада взяла пирог, села в кресло и заплакала.

Ягоды шиповника она хранила в ящике стола. Шиповник высох, сморщился и утратил блеск. И вдруг ей вспомнилось, как в детстве она с другими ребятишками воровала шиповник, росший у ограды шикарных домов на Вест-сквер, и что они потом с ним делали. Разложив ягоды на бумаге из-под пирога, Ада разломила каждую пополам. Под платье фрау Вайтер надевала нижнюю юбку, пыш ную, с застежками-крючками. Сборки складывались кармашком, и Ада вложила в них по жесткому волоску. Разглядела юбку на свет. Ничего не видно. И потянулась к следующей ягоде.

С последней она помедлила. Впрочем, можно еще нарвать, куст никуда не делся. На войне все средства хороши, усмехнулась она про себя.

Приятельницы фрау Вайс продолжали приходить с тканями и снимками фасонов. Перегруженной обязанностями Аде приходилось выкраивать время и на это. Она знала, что если откажется шить для них, то ее отправят в лагерь. Фрау Вайтер не нуждалась в ней так, как фрау Вайс. Ей хотелось спросить этих женщин, что случилось с фрау Вайс и ребенком, но за такие вопросы наказывают. Она прислушивалась к их болтовне. Оберштурмбанфюрер Вайс теперь командует в другом лагере – Нойенгамме, под Гамбургом, если Ада правильно поняла. Но имена фрау Вайс или Томаса никогда не всплывали в их разговорах. У Германии дела идут отлично. Война скоро закончится.

Деревья снова засияли зелеными почками. Ада убрала подальше твидовые рукавицы, в которых спала, и кашемировые перчатки для работы. Моль проела в них дыры, края обтрепались, шерсть скаталась от грязи. Сколько еще длиться этой войне? Ада зачеркнула очередной месяц на своем подстольном календаре. Марта 1944-го как не бывало. Более двух лет она находится в этом доме. Ее мучили сильные головные боли, и порою она не видела стежков. Хуже всего обстояло дело с обметыванием петель. Приходилось держать работу у самых глаз, чтобы стежки легли ровно.

Одним ранним апрельским утром, прежде чем она успела снять рясу, в которую до сих пор укутывалась по ночам, и переодеться в лагерное платье, в ее комнате объявился герр Вайс. Ада иногда вспоминала о нем, в глубине души надеясь, что он умер. Она даже перестала прислушиваться по вечерам, не его ли шаги, сопровождаемые постукиваньем стального наконечника трости, раздаются в коридоре. В отсутствие племянника, полагала Ада, он сюда больше не сунется. Но вот же он, стоит перед ней, криво ухмыляется, кивает вместо приветствия. Явился за вознаграждением. Ада как раз подшивала простыню и выронила шитье из рук, ножницы с грохотом упали на пол.

– Герр Вайс. Я вас не ждала.

– Я же предупреждал, что вернусь. – Из кармана пиджака он выудил записную книжку: – У меня здесь отмечено. Вам известно, какой сегодня день? (Ада покачала головой.) День рождения фюрера. 20 апреля 1944 года.

Герр Вайс улыбнулся и направился вглубь комнаты. Хромота его стала заметнее, и он морщился, шагая. Дышал он отрывисто и шумно. Болен, догадалась Ада.

– Вы хорошо работаете, – он указал тростью на платья и костюмы, висевшие на рейке вдоль комнаты. – Знаете, как вас здесь называют?

Ада опять покачала головой.

– Портниха из Дахау. О вас судачит весь город. То есть судачат в обществе, влиятельном, сами понимаете. И не только в Дахау. Но и в Мюнхене, в Берлине. Мне сказали, что слухи о вас даже достигли ушей фюрера. – Он сипло засмеялся, поперхнулся, и на его губах проступила тонкая пленка слюны. – Я преувеличиваю. Фюрер слишком занят, чтобы интересоваться подобными банальностями.

Он прошелся тростью по платьям, приглядываясь к безупречным швам и идеально обработанным подолам. Затем улыбнулся Аде, так взрослые улыбаются маленьким детям.

– У меня есть приятельница, – сказал он. – Она ищет портниху взамен прежней. Неболтливую портниху. И я подумал, кто может быть не болтливее моей Nönnlein?

Доковыляв до кресла, он с явным облегчением сел, положив трость на пол.

– Ну же, – он похлопал себя по коленям, – вам наверняка приятно меня видеть.

Ада знала, что последует затем. Она взяла табуретку.

– Нет, милая. Оставьте вашу табуретку. Давайте усядемся потеснее.

Сесть на пол и отбиваться тростью, если он к ней полезет? Ада осторожно приблизилась. Герр Вайс схватил ее за руку, притянул к себе и вынудил сесть к нему на колени. Ада стиснула зубы. Такого еще не было. Раньше они всегда сидели рядом. Но сейчас они были одни, и сколь бы долго и как громко Ада ни кричала, ее не услышат, не захотят услышать.

Он погладил ее по руке:

– Скучали по мне?

Ада не ответила.

– Я скучал. – Герр Вайс потянул ее руку к своей промежности, он был похож на козла во время гона. – Сами убедитесь.