Английская портниха - Чэмберлен Мэри - Страница 24

– Вы не станете об этом говорить, – почти по складам произнесла монахиня, бинтуя потуже. – Понятно?

У сестры Бригитты никогда не отнимали ребенка, она никогда не наблюдала беспомощно, как ее сына кладут в сумку и уносят неведомо куда. Ей не понять Адиной тоски: где сейчас Томас, жив он или мертв? Такого отчаяния сестра Бригитта никогда не испытывала. Ада же никогда не чувствовала себя настолько одинокой.

– Сочтите это жертвой, – продолжила сестра Бригитта, – искупительной. А кроме того, – она еще сильнее натянула бинт, – от вашего молчания зависит наша жизнь.

– Но отец Фридель…

– Он ничего не знает, – отмахнулась сестра Бригитта. – Никому ни слова. – Она обняла Аду: – Можете встать?

Опираясь на сестру Бригитту, Ада поднялась.

– Вам бы полежать дней десять, – сказала монахиня таким тоном, будто это Ада рвалась встать на ноги, – отдохнуть, восстановиться. Но перевязка, – она похлопала Аду по животу, – поможет избежать выпадения влагалища.

Выпадение… У старух оно нередко случается, и тогда от них воняет мочой. Аду передернуло.

– Я не могу вас больше прикрывать. Грудь болит? Много молока?

Томихен. Томмикин. Ада попыталась вызвать в памяти его личико, сморщенное, розовое, с набухшими веками, но детали уже начали забываться, хотя минуло всего два дня. По запаху она бы его точно узнала, не сомневалась Ада. Он пах ею, подушкой из ее внутренней плоти. Она закрыла глаза, изо всех сил цепляясь за ускользающее воспоминание.

– Сестра Клара, извольте ответить.

– Извините, – очнулась Ада. – Просто я не могу не думать…

– Вы должны перестать думать, – резко перебила сестра Бригитта, – иначе рехнетесь. А теперь берите меня под руку, и мы попробуем одолеть лестницу.

Куда подевалась ее молодая прыть? Ада еле ковыляла. Изнеможение, какого она прежде не знала. У лестницы она остановилась. Если она сейчас упадет в обморок, то потянет и сестру Бригитту за собой. Ада вцепилась в перила и шагнула на ступеньку.

С наступлением лета у герра Вайса вошло в привычку поджидать Аду в оранжерее, примыкавшей к больнице, – просторной стеклянной постройке с выходом в сад и плетеными креслами вдоль стен. Зимой они встречались в общей гостиной, и герр Вайс постоянно жаловался, что там слишком шумно, хотя никто, кроме них, почти не разговаривал, насколько могла заметить Ада. «Здесь же, – сказал он, приглашая Аду усесться рядом, – мы одни. Вы и я». И, как обычно, стиснул ее руку.

– Расскажите о себе, – попросил он однажды вечером. – Чем вы занимались до того, как стали монахиней? Мне нравится воображать, какой вы были в ту пору.

Сама Ада с трудом припоминала, какой она была в Лондоне и в Париже, и тогдашнее счастье, реальное или выдуманное, тоже подзабылось. После родов она исхудала, ряса сестры Жанны висела на ней мешком. Будь у Ады иголка с ниткой, она бы ушила себе одежду, подогнала по размеру, но стоило ли суетиться. Она выглядела чучелом, это несомненно, ну и плевать. Кожа у нее шелушилась, на лице проступили морщины.

– Я была портнихой… Шила для дам.

– И что же вы шили?

– Бальные наряды и платья на каждый день, костюмы и юбки, блузки разных фасонов, – вспоминала Ада свои изысканные творения, но перечень получался банальным и куцым, словно ложь, в которую больше не верят.

Он взял ее руку, прижал к своему паху:

– А вы надевали эти платья?

Ада попыталась вырвать руку, но он прижал ее еще крепче.

– Иногда я выступала в роли манекенщицы, – судорожно сглотнув, ответила Ада. Что он делает? Это омерзительно.

– Наверняка вы были прелестны. – Его пенис твердел под ее зажатой в тиски ладонью. – Расскажите, как вы выглядели.

– Герр Вайс, – прошептала Ада. – Пожалуйста. Bitte.

– Вам это не доставляет удовольствия? – засмеялся герр Вайс и стиснул ее пальцы с такой силой, что она вскрикнула. – Я хочу представить вас в бальном наряде, увидеть ваше декольте, разрез на спине. Хочу представить, как вы приближаетесь ко мне, покачивая бедрами. Говорите же.

Где он, тот мир, та другая Ада? Далеко, очень далеко. Стихийная красота, пронзительная и тонкая, выпала из ее памяти, отслоилась, как плоть от трупа. Все, что ей осталось, – дребезжащий скелет.

– Говорите же! – повысил голос герр Вайс.

– Розовое, – испугалась Ада. – Розовое платье. – Она вспомнила себя и Станисласа, их отражение в зеркалах «Кафе Рояль». Вместе они отлично смотрелись. – Нет, светло-вишневое. Скроенное по косой. Вы понимаете, о чем я?

Он отрицательно покачал головой. Прикрыв глаза, он энергично водил ее ладонью вверх-вниз.

– Крой под углом к кромке. – Под двойным гнетом страха и отвращения она произносила слова отрывисто, хрипло. – Сорок пять градусов. Ровно. Ткань тянется. Идет волной. Подчеркивает формы. Струится на бедрах, замирает на животе.

Герр Вайс застонал и, тяжело дыша, ослабил хватку. Ада тихонько выдернула руку и отодвинулась от него как можно дальше.

– Уходите, – сказал он. – Я увижусь с вами завтра.

Ада встала и попятилась к двери, ощупью нашла ручку. Во рту у нее был привкус железа, и каждая жилка в теле тряслась. Сестре Бригитте она не расскажет о случившемся. Та обвинит Аду в кокетстве. В конце концов, она была не настоящей монахиней. Неужели она и вправду его спровоцировала? Но как? И разве могла она вообразить, что мужчина в преклонных летах способен на такую гнусность? Аду мутило.

Но что, если он потребует большего? А когда она откажется, ее, конечно, накажут. Он – власть, она – подневольная. У нее потемнело в глазах. Старик. Как это противно. И она, монахиня, ну или якобы монахиня. Не сыграть ли ей на этом? Герр Вайс, я приняла обет целомудрия.

С тех пор ей каждый вечер приходилось сидеть рядом с ним. Деваться было некуда – здесь приказывал он. Ада усаживалась так, чтобы ему было нелегко до нее дотянуться, и, сцепив руки, прятала их под наплечником.

– Видите ли, – сказал он примерно месяц спустя, снова притиснув ее ладонь к своему паху, – пока я в силе, я жив.

Ада смотрела в одну точку, стараясь ничего не чувствовать.

– Старики, лишенные силы, мужественности, – он покрутил пальцем у виска, – слегка дуреют. Такое случается. В старости.

Похотливый старикашка, думала Ада. Как будто это спасет тебя от слабоумия.

– Они никчемны, – продолжил герр Вайс. – Они только берут. И ничего не дают взамен. В сущности они – паразиты. Как и дебилы. Или евреи. Или содомиты.

– Не понимаю, – пробормотала Ада. О ком он говорит? И о чем?

Герр Вайс ее не слушал:

– Зачем оставлять их в живых? Пустая трата времени и денег. – Он сжал ее руку и мягко отодвинул от себя. – Пожалуй, не сегодня, голубушка, – произнес он таким тоном, словно это она его домогалась, – я не в настроении, кажется. – Улыбнувшись, он развалился в кресле: – Но вы ведь сообразили, верно? Пока я силен, меня не внесут в список.

– Список?

– Фигурально выражаясь, – пояснил он. – В число тех, кто не достоин жить. Умственно отсталые. Калеки. Что у них за жизнь? Не лучше ли положить конец их мучениям? Смерть как избавление.

– Вы убиваете их?

– Мне более по вкусу сравнение с садоводством. То же самое я говорил моим ребятам, – он указал тростью на окно, хотя охранников нигде не было видно. – Хотите вырастить мощное и высокое дерево? Тогда ухаживайте за крепкими ветками и обрезайте трухлявые. Нужно руководствоваться наукой, а не сантиментами. Евгеника. За ней будущее.

Ада почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она судорожно закашлялась, грудь саднило.

– Немецкий народ подобен дереву, – вещал герр Вайс, – которое следует избавить от паразитов и гнилья. Старики, инвалиды. Хилые дети. Зловредная шваль, что присосалась к нам, сильным.

– Дети? – встрепенулась Ада. – Какие дети?

– С дефектами. – Он стукнул тростью об пол. – Неизлечимые. Сироты. С преступными наклонностями. В таком ключе.

Томас. Как удар под дых. Что с ним? Она должна знать. Отец Фридель, он скажет ей. Не может не сказать. В исповедальной под клятвой. И если сестра Бригитта будет против, Ада ее не послушается. Ей необходимо встретиться с отцом Фриделем. Но она его давно не видела.