Английская портниха - Чэмберлен Мэри - Страница 21

– Может, это тот случай, когда ложь необходима? – Ада с трудом сглотнула. Во вранье она поднаторела. – Они не отберут у меня ребенка?

– Солгав единожды, – мягко возразила сестра Бригитта, – вам придется с этим жить, и рано или поздно правда выйдет наружу. Жить во лжи.

– Но ребенок?

– Будем надеяться, его усыновят, среди немцев тоже есть добрые люди.

– Моего ребенка?

– Сестра Клара, мы не можем держать здесь младенца. Где мы его спрячем? Малютки – шумный народец.

Она ни за что не отдаст своего ребенка, только не немцам. Она сбежит. Наденет чьи-нибудь обноски, стащит у других заключенных. Лохмотья. Прикинется полькой. И никто не опознает в ней монахиню. Пройдет через охрану. Польки ночуют где-то в другом месте. А потом тихонько ускользнет. Может, ей встретятся хорошие немцы, что сжалятся над ней. Помогут вернуться домой. Или найти Станисласа. И они опять будут вместе, конечно, будут. Он станет заботиться и о ней, и о ребенке. Я всегда хотел сына, Ада.

Нет, она никогда его не найдет. Какой же она была дурой, что поверила ему. Надо было унять его в тот вечер в Намюре, их последний вечер до прихода немцев. Я слишком устала, Станислас, слишком устала. А теперь посмотрите на нее: узница, которая готовится стать матерью. И жива она только потому, что ее превратили в монахиню, живет во лжи.

Ладно, она сбежит. А если ее поймают? Пострадают сестра Бригитта и все остальные. Ада представила, как охранник размахивает дубинкой: Где она? Признавайтесь! Сестра Бригитта ни звука не проронит, но другие… особенно эта «серая мышка» сестра Агата. Но если она останется и они узнают? Что тогда? Тупик. Выхода нет.

– Встанем на колени и помолимся, – сказала сестра Бригитта.

Ада сползла с койки и неуклюже опустилась на колени. Подсчитала в уме: получается, она на пятом месяце. Беременная. В плену. Она закрыла глаза. Горячие гневные слезы потекли по щекам.

Каменные плиты были ледяными. Голые ступни мерзли, пальцы ног, обхватившие край ступеньки, коченели. Ноги, словно якорь, приковали Аду к полу. На лестничную площадку внизу падал лунный свет, белесый вытянутый прямоугольник на фоне черноты лестничной клетки.

Ада подалась вперед, качнулась, отпрянула.

В пролете было пятнадцать ступеней и столько же в следующем. Она их сосчитала. В их доме на Сид-стрит ступенек было всего двенадцать, но этого хватило, чтобы у соседки, упавшей с такой лестницы, случился выкидыш.

Тонкая сорочка не грела, Аду била мелкая дрожь. Она вцепилась в перила, другой рукой крепко оперлась о стену. Один рывок.

Она совершала смертный грех, но не только ради себя. Еще и ради каждой и всех сестер, иначе им придется туго. Считай до трех, велела она себе. И на счет три…

Она сгорбилась, крепко держась за стену и перила. Нужно лишь качнуться вперед и опустить руки. Но если она лишь переломает себе кости? Или расшибет голову?

Раз.

Ада перенесла вес с одной ноги на другую. Каменные ступени. На Сид-стрит ступеньки деревянные. Соседка отделалась парой синяков и шишкой на лбу.

Два.

Она перестала дышать. До ручейка лунного света на площадке внизу лететь долго. Пролет был крутым, ступени высокими.

Далеко внизу открылась дверь, послышались голоса. Ада наклонилась, пошатнулась, запуталась в сорочке. Она пыталась остановить падение, чувствовала, как голова и спина бились о ступени, руку придавило, тело рикошетило от стены к стене. Она услышала свой крик, пронзительный вопль, разносившийся по округе. Резкая вспышка света.

Ада лежала скрючившись, нелепо подогнув ноги. Она недалеко улетела. Ступеней на пять, хотя казалось, что падала до самого низа.

– Was ist los?[20] – Над ней стоял немецкий солдат, сапог прямо у ее лица, дуло автомата нацелено на нее.

В голове у Ады дробно стучало, в боку была нестерпимая боль. Она попробовала ответить, но у нее перехватило дыхание и вместо слов раздался лай.

– Сестра Клара, – голос сестры Бригитты сверху, – что с вами?

Сапог опустился на ступеньку ниже.

– Она упала. – Сестра Бригитта подбежала к Аде. – Она ходит во сне, вот и все. – Взмах руки – мол, инцидент исчерпан.

Солдат поколебался, затем повернулся и зашагал вниз по лестнице.

– Одно ребро точно сломано, – сообщила сестра Бригитта, – а скорее два. И огромная шишка на виске. Но по крайней мере вы не потеряли ребенка.

От боли Ада не могла дышать. Она лежала на спине, не в силах пошевелиться. И все это зазря. Но может, пережитый страх сыграет свою роль. Может, так оно и происходит – ребенка теряешь после. Он получил изрядно тычков. А значит, ослабит хватку, выплеснется из нее.

– Маленький бедняжка, – сестра Бригитта щупала Аде живот, – наверное, вообразил, что катается на горке-вьюне.

Сама сестра Бригитта верит в то, что сказала солдату? Ада ходила во сне. Споткнулась о подол сорочки. Потеряла равновесие. Сдается, верит; во всяком случае, она не видела, как Ада намеренно выходит на лестницу. О ребенке сестра Бригитта говорила так, словно он уже был личностью. Бедняжка вообразил. Ада жалела, что не погибла. Не сломала себе шею, не расколола череп. Но пролет оказался слишком узким. Она застряла. И она опять здесь, живая, в нацистской Германии, со сломанными ребрами и кипящими мозгами. А внутри нее растет ребенок. Аду затошнило.

– Все хорошо, – говорила сестра Бригитта. – Я знаю, что делаю. По специальности я медсестра. Просто лежите и не шевелитесь.

Ада всю ночь пролежала, не смыкая глаз в ожидании схваток: вот-вот потечет кровь и простыня под ней станет липкой. Острая боль в ребрах при каждом вдохе. Когда в крошечное чердачное окошко просочился серый рассвет, на крышу с нежным курлыканьем слетелись голуби. Ада тосковала по матери, сейчас бы к ней, домой. Конечно, мать взвилась бы: дочь не замужем, и на тебе. Но Ада что-нибудь наплетет. Ни звука о ребенке, просто «упала с лестницы, случайно». Мама бы за ней ухаживала. Тебе нужен полный покой. Аде даже предоставили бы всю кровать целиком. Сисси спала бы на полу или на кресле-кровати в гостиной, где спал дядя Джек, пока не умер. Какао. Она пила бы какао с сахаром, много-много сахара размешивая ложкой, устраивая водоворот в большой кружке, вдыхая шоколадные ароматы.

Она слышала, словно издалека, как сестра Бригитта проводит молебен, умывается. На цыпочках выходит из комнаты. Проснулась Ада, когда монахиня просунула руку под ее спину.

– Сядьте и нагнитесь вперед, – велела сестра Бригитта.

Ада с усилием села, морщась при каждом движении. Сестра Бригитта задрала ей сорочку, обнажив грудь. Ада охватила себя руками.

– Скромница нашлась, – засмеялась сестра Бригитта. – Думаете, я такого раньше не видела? Разведите руки в стороны.

Аде почудилось, что ее костяк разрывают надвое. Сестра Бригитта обматывала ей туловище бинтом, слой за слоем.

– Бинт не вылечит, – сказала она, – но так вы сможете встать. Пора на работу.

– Я не могу.

– У вас нет выбора. Соберитесь. – Сурово глянув на Аду, она подставила ей локоть. Ухватившись за эту опору, Ада вылезла из кровати. Сестра Бригитта взяла ее за подбородок и посмотрела прямо в глаза: – Вы согрешили. Уверена, вы больше не станете пускаться на всякие хитрости. Молите Господа о прощении.

Сестра Бригитта все знала. Догадалась, что было нетрудно. У Ады сердце упало. Что же с ней теперь будет?

Ряса Ады зацепилась за что-то, когда она проходила мимо одного из стариков. Она знала его в лицо. Вдовец из здоровых бодрячков, что расположились по-королевски в жилом корпусе заведения, и все перед ними пресмыкаются. Ада остановилась, обернулась. Старик прижал ее подол к полу тростью и засмеялся – высокий мужчина в темно-сером суконном жилете, застегнутом под шеей, и зеленых молескиновых брюках. Он был по-своему красив, белые волосы и глаза той же прозрачной голубизны, что и у Станисласа. Аде на секунду взбрело в голову, уж не родственники ли они. Но она быстро одумалась.