Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович - Страница 45

Теперь Неясыть молчал еще дольше. Разглядывал Бурого. Но с вежеством. В нутро не лез. Наконец кивнул, соглашаясь:

— На мне. Принимаю. Как ты сказал. — И уже Бурому: — Время придет, спросишь.

— Ведаю, спросит, — вместо Бурого ответил Дедко. — Забирай свое и уходи. Сейчас.

— Твоя земля. твой покон, — согласился Неясыть.

Бурому показалось, с облегчением сказал.

Три чужака забрали безродную, сели в лодку и ушли.

— Ты доволен? — спросил Дедко Удовила.

Тот покачал головой. В думах своих погряз.

Ну да, с чего ему радоваться? Дочку выручили, верно. Но с братаней что теперь? И с женкой как?

Все по-людски. Когда главную беду отвели, меньшие главными становятся. Вот только зря он так, с Дедкой. Не подумавши.

— Что ж, — сказал Дедко. — Раз ты недоволен, я с тебя еще одну плату возьму.

— Доволен я, доволен! — спохватился Удовил.

Поздно.

— Девку твою я у тебя возьму, — сказал Дедко.

Охотник аж подпрыгнул. Хорошо, за лук не схватился. Не успел. Даже сболтнуть ничего не успел.

— Не на всегда, — успокоил Дедко. — На время. Убытка ей не будет… Прибытка тож… — Дедко хмыкнул. — На дочку глянь.

Удовил глянул. Взволновался. И было, с чего. Трясется вся девка, глаза как монеты, по подбородку слюна течет.

— Уразумел? — проскрипел Дедко. — Я помогу. А за это ты мне отдашь, что тебе меряне за пащенку дали. И то мало за такое, да уж ладно. Уговор?

Удовил кивнул. Бездумно.

Бурый же разглядывал девку и никак не мог решить: есть ли на ней порча или так, обычное людское, со временем наладится?

Не разобрался. Эх! Когда еще он так ведать научится, как наставник?

— Вот и ладно, — одобрил Дедко. — Тогда поснедаем и в обратный путь. Вижу, от мерян рыбка осталась? Пни увальня своего, — кивок на братаню. — Пусть разогреет. А я с девкой твоей в лесок отойду покуда… — И добавил строго: — За нами не суйся!

Вчерашнюю рыбу есть не стали. Замуравьилась. Братаня свежей наловил, Удовил взял стрелой гуся. Когда Дедко с девкой вернулись, гусь как раз запекся, а половину рыбы они втроем уже съели.

Девка больше не тряслась, успокоилась. Шагала, правда, не так, чтоб удобно, но то понятно. И Дедки она больше не боялась. И покушала хорошо.

Ну и ладно.

— Кто он, Неясыть этот? — спросил после Бурый. — Как мы?

— Как они, — загадочно ответил Дедко. — Время придет — узнаешь. Но слово его крепкое и тебе пригодится.

Так и вышло.

Глава 29

Седмицу жили спокойно. Травы собирали, сушили, томили. Обереги ладили. Бурый в озеро нырял. Учился под водой быть. Не по воле Дедки, сам. Нравилось. Присядешь на дно и сидишь. Не дышишь, не думаешь, даже не живешь. Будто за Кромку полшага сделал и замер. Навьи озерные ему колечко дали. Каменное, древнее. С чарами неведомыми. Дедко и тот не вызнал ничего. Сказал: сила ушла вся почти. Не проведать. Но оставить колечко разрешил.

Дважды гости приходили. За снадобьями. Расплатились припасами и историей.

Полоцкие с новгородскими разодрались. Новгородские Роговолту железо не продали, а тот их через волок не пустил. До крови дело дошло. Из Киева воевода приезжал именем Асмуд. Замиривал. Замирил. А после по реке Двине сходил уже вместе с Роговолтом. Тоже замиривали. Верней сказать, примучивали тамошних, заставили данью поклониться и тавро полоцкого и киевского князей принять.

— Чтой-то я по людям заскучал, — заявил Дедко, когда гости отбыли. — Собирай в дорогу. Идем в Плесков, Бурый. Там нынче весело будет.

Почему в Плесков, а не в Полоцк, о котором говорили смерды, Бурый спрашивать не стал. Дедко попусту не выберет.

В Плесков путь не близкий. Но и не далекий. Два дня шли по своим лесам, обычно-привычно. Нелюдь-нежить здесь своя, знакомая. А если незнакомая, то спит. Дедко Бурому на таких указывал, если попадались. Леса здешние дремучие. Иные чащи от века стоят, а человека не видели. Или видели, да так давно, что от костей тех людей даже пыли не осталось. И твари тут болотах дремлют, о каких и прадеды нынешних людей только в сказках и слыхивали. А сказки, ясное дело, врут. На то они и сказки.

Были и такие места, куда не то что люди, боги не заглядывали. И если какое лихо разбудить, то чудище, что Бурый с Дедкой летось прибили, овечкой покажется.

Дедко, однако, такие пропащие места проведывал и Бурому указывал: чтоб тоже узревал и не совался. Сказал, однако, что наставник его, напротив, такие урочища ныкал. Жадный был до силы.

— И мне в том урок был, — наставительно говорил Дедко Бурому, когда они сидели у костерка и ели мяско принесенного серыми олененка. — Кто рьяно ищет силы, тот ее найдет.

— Это как? — Не понял Бурый.

— А так, что есть в явном мире и посильней нас с тобой. Упорствуй — и непременно такого сыщешь. Вот мой и сыскал.

— И что? — насторожился Бурый, чуя недоброе.

— А то, что за Кромкой я его не встречал, — сказал Дедко, обгладывая косточку. — И сила его, что должна была ко мне отойти, не отошла. Может, при нем осталась, а может… И не при нем.

— А потом что? — Бурый даже жевать перестал.

— Таился я, — сказал Дедко. — Восемь лет странствовал, меж людьми скрытничал. Пока своей не достало за себя постоять. Да то не твоя докука. А мне, думаю, так и по судьбе стояло. Я ж Волчий Пастырь. А волку и должно по младости бегать-скитаться. Вот из этих двухлеток, — Дедко кивнул туда, где расположилась стая, — кто из них до матерого доживет? Один из пяти, не боле.

На следующий день они вышли в реке. За ней уже не их земля была. И ходить по ней тайными путями Дедко не захотел.

— С людьми дальше пойдем, — решил он.

Так, вдоль берега, дотопали до дикого волока, там пожили немного, три дня, пока не подошла к порогам плесковская торговая лодья с зерном. Дальше уже на ней шли, с удобством и кормом. Не за так. Дедко купцу-плесковичу больной зуб вылечил и другим разное, а Бурый с плесковичами мазью поделился, что комаров-мошку-слепней гонит. Хорошая мазь. И не сильно вонючая. А без нее в таких местах мокрых прям беда.

Еще Дедко Бурого по пути учил: своей силой в чужую душу входить. Так навьи губят, если нет у человека оберега от них. Но ведун — не нежить кромешная. У него сила живая. Оттого ее не всякий оберег удержит. Втечет, как вода в горло, растечется в нутре, облечет там все. Вреда от того человеку не больше, чем от воды колодезной. Холодит и только. Даже польза кой-какая есть: проведать можно, все ли в нутре у человека добре. Вот только Бурый — это Бурый. Есть в нем и другая сила, пострашнее. И коли есть у человека в груди, допустим, часть ведовской силы, то та, другая, незримая лапа медвежья, по ней проскользнет-протиснется, как рыба через перекат. И тронет когтем человечье сердце, наполнив плоть болью, а разум — ужасом.

— Волки силу мою знают, — сказал Дедко. — Потому и послушны, что каждого я могу вот так… — Дедко сжал кулак. — Но волки, они с пониманием. А люди глупы и упрямы. Потому с ними надо и строже и бережнее. Не то погубишь.

Бурый делал, как Дедко говорит. Пробовал на плесковских корабельщиках. Втечь у него получалось. И подержать силу внутри тоже. А вот выпустить того, который настоящий Бурый, никак не выходило. Не шел. Дедко утешал: будет нужда, сам вылезет. Мишка же. Ленив. Если привады настоящей нет, ухом не шевельнет.

В Плескове у Дедки проживал знакомец. Купчина важный, именем Загнета, что снетком, рыбкой мелкой сушеной торговал. Рыбка ничтожная, а доход с нее изрядный. Двор у купчины побольше иного огорода. Пристань своя, при ней корабельных сараев двадцать шесть. По летнему времени пустых.

Редко так бывало, но Дедке Загнета обрадовался. Обнял, сам угощение поднес. И не квас в ковше, а пиво в чаше серебряной заморской. И Дедко тож переменился: не стращал никого, не грозил Мордой. Словно родича встретил. Сразу за стол сели. Разговаривали. Старшие. Бурый помалкивал, ел да пил. Вкусно. Пиво у купчины плесковского не хуже, чем у князя за столом. Вчера сварили и на ночь в ледник поставили. Кубок серебряный Бурому поставили, чашу с икрой стреляжьей, солененькой. Ложку дали тоже серебряную. Не в подарок, тут поесть. Бурый и ел. А за спиной — холоп в готовности. Только опустеет кубок, сразу подольет…