Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович - Страница 40

— Позвать кого? — спросил Бурый. — Навью водяную?

— Глупая нежить, — отмахнулся Дедко. — Водяник бы пригодился, да не чую его. Нехорошо это.

— Ушел, спит?

Дедко помотал головой.

— Почто ему спать в свое лучшее время? И куда бы ему из своего места уйти?

— А если… вовсе ушел? — дрогнувшим голосом предположил Бурый.

Если нелюдь вроде Лешего, Водяника или иного из старых из мира уходит, то ой какой недобрый знак. Значит, пришел кто-то в большой силе. И этот сильный, он чужой!

Бурый слыхал об этом. От Дедки. Как о великом бедствии. Когда один покон рушится, а другой пока еще настанет.

— Не о том думаешь, — угадал его мысли Дедко. — То бывает, когда вои чужие на землю приходят. Со своими богами. Щедро кормят из кровью, напитывают силой, чтоб стали заместо местных. Нурманы тако творят. Варяги тож с Перуном своим здесь не исконные. Но Перун с исконными поладил. Варяги ж много крови не лили, поздорову примучивали. Однако дружбы у Перуна с тем же Волохом нет. И с Госпожой моей тож. Дружбы нет, а лад есть. От воев много силы идет, да самих воев много меньше, чем смердов. Да и воям кровь лить не всегда вместно. Потому и лад меж Волохом и Перуном. В жизни много всего есть, опричь битв. Да и целить после сего тож надобно. И людей, и землю. И из смерти жизнь рождать, как колосок из ржаного зернышка… Ну да то долгий разговор, — осек себя Дедко. — Не ушел Водяник. Заныкался. И что это значит?

— Змей?- предположил Бурый, поскольку то было единственное объяснение.

— Он, аспид. Или еще кто. Пока не ведаю.

Вот как? А ведь то места, где видели гада, целое водное поприще. Такой сильный?

— Управимся? — осторожно спросил Бурый.

— Должно бы, — без особой уверенности отозвался ведун.

— А если… Если нет?

— Значит нет. Тако бывает. Иной раз охотник зарогатит тура, а иной — тур охотника. — И, подбодрив: — Не боись, Младший! Твоей смерти не вижу покуда.

— А своей? — напряженно спросил Бурый.

— А свою я вижу.

Бурый еще более напрягся.

Зря. Потому что Дедко тут же успокоил:

— Своя смерть, она по-другому к нам приходит. Как мишка, что за оплошным охотником крадется. По пятам. Цап — и все. А коли охотник мишку видит, так это еще ничего. Может, обойдется.

Вышли с утра. Вниз по реке хорошо. Еще и ветерок. Весла сложили на палубу. Дружинники сбросили одежу, разулись, грели спины на летнем солнышке. Не бездельничали: у воя для рук всегда работа есть: оружие точить, бронь чистить, прочее чинить, смазывать.

На кормиле — Роговолтов полусотник. Этот поблажки себе не давал, только бронь с подкольчужником скинул и шлем на пояс повесил. Суровый. Даже с Дедкой едва парой слов обмолвился. Веснян о нем хорошо говорил. Умелый, к своим заботливый. А что мрачен, так первенец его весной помер. В детских у Роговолта был. Бился на бревне с таким же детским да и сверзился. Да так неловко, что шею сломал. Какая такая шея у шестилетки. Как у цыпленка.

Так бывало. В дружине о таких говорили: удачи не достало. В ином случае десятнику попенять можно было, но тут точно удача. С бревна того по двадцать раз на дню детские падают и ничего. Там, внизу, и сено набросано, и земля не утоптана. А вот же ж…

Мимо боевой лодьи медленно проползла лодья торговая. Ливы. А может и латы. Бурый покуда их не разбирал. Покричали с борта: приветствовали лодью с княжьим знаком. Дружинные не ответили. Не любят этих в Полоцке. Накопилось при прежнем князе. Но у Роговолта с соседями мир. Такой себе… С мечом у подушки.

Это тоже Веснян рассказал. Расположен он нынче к Бурому. Даже предложил оружному бою поучить.

Бурый лишь усмехнулся. Ведуну мечом махать… Потом, ответным откровением, вынул из чехла тот нож, что для жизни. Предложил в руку взять.

Веснян взял… И чуть не уронил. Обожгло морозом.

— То-то, — сказал Бурый, отнимая ножик и пряча его обратно в заговоренный чехол.

— Что это было? — севшим голосом спросил Веснян.

— Клинок ведовской, — пояснил Бурый. — Этот слабый еще, молодой. Старый лучше был, но этот по ладони выковали… — Бурый помахал в воздухе подросшей за пару лет рукой. — Только зимой его заговорил. Не окреп покуда. Жадный. У наставника моего, вот у того ножик. На полвершка войдет — и нет человека. А тот и не заметит ничего. Стоял — и лег. — И тут же поправился: — Только не против людей это наше оружье. Люди что. Нет такого воя, чтоб ведуна убить рискнул. Слыхал, должно, что тогда с убивцем и его родом бывает?

Веснян помотал головой.

— А ничего, — усмехнулся Бурый. — Ни убивца, ни рода. Все за Кромкой ведуну служить-угождать станут.

Веснян проникся. Больше страха — крепче верность.

— А против кого тогда? — спросил дружинник робко.

— Нелюдь, — пояснил Бурый.

— А нежить если? С ней как? С заложными, с навьями?

— Для них другое имеется, — пояснил Бурый. — А этот еще против колдунцов хорош, против колдуний, против тех, кто духам служит, кабунов, нодьев и иных. Против жрецов суротивных тоже хорошо бывает. Но это я сам не пробовал.

— А против колдунов?

— То было. Одну погубил, когда годков мне было сколь сынку полусотника вашего. Ножик, правда, не мой был, его. — кивнул на Дедку. — А колдунья та страшная была. Сильная очень.

— И ты все равно…

— А как иначе? — пожал плечами Бурый. — Иначе прибрала б она меня. Выпила. Как ты — чарку сбитня.

— Как страшно у вас все… — пробормотал Веснян.

— Так и у вас непросто, — отозвался Бурый.

— У нас как раз просто, — возразил Веснян. — Вот други мои, там — враги. Щит, меч…

— И Перун, — напомнил Бурый.

— И он, — согласился Веснян. — Бог наш молниерукий, — добавил дружинник, погладив рисунок на руке.

— Вот и у нас так же, — сказал Бурый. — Есть враг, есть ты и есть Госпожа наша.

Тут он слукавил немного. Все же не Морена была его главной в его ведовстве. Но не было в этом мире никого, кто не трепетал бы пред Госпожой.

Глава 26

К нужному сельцу подошли засветло. Выглядело обычно. Частокол сажени полторы, набитый в один ствол, ворота. Внутри дома с малыми дворами, хлевами и амбарами. Всего числом семь. Тесновато. Зато лугов-полей вдосталь и огороды. На берегу лодок с десяток. Сетей много. Бурый потрогал: сухие.

Как лодья подошла, к ней сразу народ сбежался. Зашумел. Полусотник рявкнул — притихли.

Велел одному говорить. Взялся старший в роду. Сам седой, скрюченный, но глаза ясные. А вот речь шепелявая. Зубов у деда — без двух один. Жаловаться начал. Мол, великие беды они претерпевают уже какую седмицу. Вылезает из реки змей громадный. Сам — с амбар, головы три, у каждой пасть с во-от такими зубищами. Лап — как у паука. Когти — с локоть. Враз по три овцы хватает: каждой пастью по одной. Считай совсем без скотины скоро род будет.

— Людей с той поры, как мы были, сколько сгубила? — спросил полусотник.

— Людей, не! — замотал головой старший родович. — Мы с той поры в реку не ходим. Люди ратные, спасайте! Убейте змея лютого!

И снова все заголосили, завопили. И снова полусотник рявкнул строго. Велел расходится и своими делами заняться. Но сначала овцу доставить и репы пару мешков — на ужин дружинникам. А своим велел прямо на берегу располагаться. Если сунется чудище, тут его и встретят. Хотя осторожность тоже проявил. Приказал лодью на берег вытащить. Если не врут смерды о зубищах-когтищах, то как бы не попортили корабль.

— Что про чудище сие скажешь? — спросил полусотник Дедку.

— Скажу, что небыль это, — фыркнул тот.

— Врут что ли? — враз посуровел полусотник. — От дани уклониться хотят?

— Не врут, — сказал Дедко. — Привирают. Три головы! Еще бы три уда к нему приделали! Нет, бывают и такие. И с тремя головами, и с девятью. И с лицами многими бывают. Но то сильные боги. Или нежить сильная. Те Госпоже моей служат или иным богам, что в Нави обитают. Там всякое водится. Только сюда, к нам, им хода нет, так что не бойся. Не порвет вас чудище.