Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович - Страница 30

Лица всех четверых стали одинаковыми. Очень им не хотелось браться за дело.

— Выполнять! — рыкнул воевода. И Дедке: — Куда нести его? Покажешь?

— Ты покажешь, — сказал Дедко. — И врачевать его тоже ты будешь. А как, я скажу.

Бурый глядел на Перуна. Перун на Бурого. Не страшный был взгляд. Потому что — деревяха. Красивая. Умелый мастер лик резал. И меч у бога в руке сразу видно дорогой. Верней, тот, с которого делали, был из лучших. И усы вызолочены у идола. И пояс. И молоньи на могутных ручищах. Но — пустой. Нету силы. Впору было усомниться: будет ли толк?

Бурый поглядел на Дедку. Дедко не сомневался. Распоряжался уверенно: сюда положить, сюда встать. Всех зарядил своей уверенностью. Воевода уж на что властный, а повиновался, не прекословя. Бронь скинул, поддоспешник, рубаху. Порты остались на нем, сапоги, пояс воинский и два меча в руках.

И сестрича его тож разоблачили. И меч вложили в руку.

Тому все равно. Как был беспамятным, так и остался.

Дедко вещал:

— … Как почуешь, что здесь твой бог, так проси его, как я сказал. А потом руби! Со всей силы. Так чтоб напополам! — И угадав неуверенность Ругая: — Не бойся. Не примет ваш бог твоего племянника, уйдет тогда сестрич от твоего меча. Знаешь, каково ему? Так я тебе скажу: пытают, режут его сейчас, куда там твоему зятю убиенному! А так сразу уйдет и в место доброе. Зря что ль оружье у него в деснице? В наш Ирий уйдет или в нурманский. А не то растёрхают его духи, высосут и утащат в свою навь, дальше терзать. Заложному при кладе и то лучше, чем так. Куда лучше. А примет его ваш Молниерукий и вовсе хорошо будет.

Бурый видел: все же сомневается воевода. Не просто своей рукой пролить свою же кровь.

Дедке уговаривать надоело:

— Или верь мне, варяг, или мы пойдем.

Бурый видел: не верит. И правильно. Верить Дедке? Ха! Уж кто-кто, а Бурый знал: Дедке наврать, напутать, наговорить всякого — запросто. Шутки у него такие… Ведунские. Но не отпустит Дедку воевода. Потому что прижало его крепко. Хочется ему верить.

И Дедко все по уму вывел. Где еще варягу уверенным быть, если на Перуновом капище. Так что сколь бы Ругай не сомневался, а сделает, как Дедко говорит.

Другое дело: Дедке зачем эта игра? Он же видит: нет в идоле силы. Ну зарубит воевода сестрича, а дальше как? Ясно же, что. Осерчает. На Дедку. Вои — они такие. Если что не по-ихнему, враз карать. И коли до виновного не достать, то гнев — на того, кто рядом. То есть на них с Дедкой.

Однако Бурый знал: Дедко ничего не делает попросту. И ведает. Потому не будет ни с ним, ни с Бурым ничего худого. Если это худое сам Дедко и не задумал…

Оттого беспокойно Бурому. Беспокойно, любопытно и поэтому весело. Он тоже шутки такие любит. Особо если подшутить выдастся на теми, кто властью и силой от людей наделен. Заставить таких приплясывать по-скоморошьи слаще любого меда.

Бурый увидел, как поменялось у воеводы внутри. Решился Ругай. Ноги согнулись, напряглись, а плечи, напротив, расслабились. Руки с мечами повисли плетями… И вдруг полетели.

Ругай завертелся детским волчком, запел что-то. И клинки его запели-загудели, размазались стрекозиными крыльями: не углядишь. И уже казалось: не воин повелевает мечами, а они — воином. Сами пляшут, как им любо, а воин крутится по их воле, как кукла скоморошья на веревочках.

Красиво то как! Глаз не отвесть. Глядишь — и кровь внутри вскипает. Так и тянет — в пляс.

Засмотревшись, Бурый упустил миг, когда мечущийся меж идолом и сестричем Ругай вскинул оба клинка и те, сверкнув особенно ярко, разом упали на племяша…

И тут случилось.

Доселе пустой идол варяжского бога засиял, будто солнце. И ударил из него свет в Ругая, в руки его, в мечи. И те полыхнули так, что Бурый зажмурился.

А когда открыл глаза, то увидел, что сестрич цел-невредим, а облепившие его духи истлевают, словно сухая листва в пламени костра.

Не мудрено. Такая силища.

— Такая силища! — пробормотал кто-то их гридней позади Бурого.

Это он, глядя, как отроки пытаются вытащить прорубившие ложе и глубоко ушедшие в плотую утоптанную землю мечи Ругая.

А сам Ругай сидел рядом на земле и плакал.

А сестрич его лежал на покосившемся ложе и спал. Просто спал. Но такая благость и тишина была в его чертах, что у Бурого перехватило горло.

— Это тебе урок, — раздался за его спиной скрипучий голос.

Дедко.

— Ни Волох, ни Сварог, ни Стибог. Он, Перун, здесь первый.

— А Госпожа как же? — сглотнув, пробормотал Бурый.

— А она не здесь, — сказал Дедко. — Она там, за Кромкой. А здесь… Слыхал, небось, как смерды мишку лесным хозяином зовут? — И, дождавшись кивка: — Они, варяги, мишку одним только ножом берут. Помни об этом… Бурый.

Глава 19

— И кто он? — спросил Дедко.

— Лехит. Лыцари. Так они свою старшую гридь именуют.

— Рыцарь, — поправил Дедко, удивив Бурого. — Знаю сие. И что ж с ним такое приключилось?

— Ранили его.

— Эка невидаль! — фыркнул Дедко. — Воя ранили. Тебя самого, что ль, ни разу не ранили?

Дружинник помотал головой.

— Что, неужто ни разу?

Даже Бурый удивленно вскинул брови. Небывальщина же.

— Да не, я не про то, — еще раз мотнул головой дружинник. — Его баба ранила.

— Ну тут да, редкость, соглашусь. Опять же не понимаю, зачем мы? Лекарей у вашего князя не осталось?

— Так порча же! — воскликнул дружинник.

Его спутник, доселе молчавший, решил вступить:

— Мы к тебе, ведун, с почтением…

— Еще бы вы ко мне без почтения, — проворчал Дедко.

Дружинник сказанное им пустил мимо ушей, продолжил спокойно:

— Я тебе, ведающий человек…

— Я не человек, — перебил Дедко.

И дружинник опять его «не услышал»:

— Я тебе расскажу, как было, а ты уж сам решай: твое дело, не твое. Коли решишь, что не твое, так мы тот же час сядем на коней и уедем.

— Не уедете, — сказал Дедко. — Куда вам — на ночь глядя. И коням вашим передых требуется. Кони у вас добрые. Заморите — обидно будет. Потому ночевать вам всяко у меня. Так что расседлывайтесь, поите коников и гоните их на тот лужок.

— Может лучше овса им задать? — предложил первый дружинник. — У тебя тут волчьими следами все окрест испятнано.

— Ясно, что испятнано, — подтвердил Дедко. — Зря что ли меня Волчьим Пастырем кличут? Слыхали, небось?

Оба гостя кивнули.

— За коников не бойтесь. Сегодня волчки мои сюда не придут. Травка нынче сочная, пусть порадуются животинки. А овес с утра им зададите, когда в обратный путь отправитесь.

— А ты? — спросил первый дружинник. — Ты — с нами?

— А это уж как мне ваш рассказ зайдет, — отозвался Дедко. — Вот разберетесь с конями, в озере ополоснетесь, поснедаем… Медовуха есть у вас?

— Пиво есть, — сказал первый дружинник. — У меня пол-баклажки в суме.

— У меня тоже, — добавил второй. — Не скажу, что много, но горло смочить хватит.

— Вот это дело! — оживился Дедко. — Под хмельное любая повесть веселей станет. Младший, добуть-ка нам пару уточек.

— Мож лебедя? — предложил Бурый. — Оне нынче за старицей…

— Уточек, — твердо сказал Дедко. — У лебедя мяско жесткое, а у меня зубы, чай, не твои, стар уже! — И ухмыльнулся, показав два безупречных ряда.

Ну уточек, так уточек. Еще проще.

Бурый снял со стены лук, прихватил колчан со срезами и пошел со двора. Проходя мимо дружинниковых жеребцов, ненароком похлопал ближнего по храпу, когда тот сунулся к нему.

И остановился. Положил лук с колчаном наземь, взял жеребца за заднюю ногу…

Оба дружинника так и застыли, открыв рты. Тронуть боевого коня чужому…

Бурый их изумления не видел. Зато он заметил, что коню неловко и хотел узнать, почему. Узнал. Колючка. Ранка невелика, но уже нагноилась, начала беспокоить…

Бурый вытянул колючку, нажал, чтобы спустить гной…

Жеребец всхрапнул, но и только. Ногу не отнял.