На службе у Изгоя - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 37

– Бей!!!

Моя вторая абордажная схватка запомнилась мне гулким хрустом – хрустом разрубаемых человеческих костей. Да, мы сумели протаранить одну ладью, буквально сразу пустив ее на дно с частью экипажа, а лучники сожгли пиратский корабль, до того уже попавший под их обстрел. Но даже с погибающих судов горцы отчаянно бросались в воду, зажав в зубах кинжалы или легкие однолезвийные мечи. Они упрямо плыли к нам, упрямо взбирались вверх по бортам, нередко используя кошки[84], заброшенные еще их соратниками. И падали вниз с разрубленными головами или потеряв руки под сталью остро отточенных топоров. Северяне сегодня мстили за погибших в Тмутараканской гавани, в охотку потчуя секирами всех, кто пытался прорваться на палубу либурны.

Да, ветераны варанги – это вам не ополченцы-топорники из числа волынских гребцов. Крепко они рубили, сметя вниз под сотню горцев, пока пираты не прорвались с правого борта.

Из десятка отрезанных огнем кораблей два мы спалили, еще четыре протаранили, а экипажи оставшихся перебили при попытке горцев взять нас на абордаж. Но еще до окончательной их гибели из бухты вырвалось не менее пятнадцати пиратских кораблей. Три из них греческие мастера сумели поджечь, но уцелевшие прорвались к месту схватки, окружив каждую либурну тремя ладьями.

Атакуя вдвое большим числом, касоги сумели продавить оборону варягов, и вскоре вся палуба стала местом яростной схватки. Нас с двумя десятками северян оттеснили к хвосту, но тут мы преградили им путь стеной щитов, поставив ее от борта до борта. Между тем стрелы моих лучников начали сметать атакующих, буквально выкашивали их ряды! Еще два десятка уцелевших варягов под началом Еремея заняли оборону на носу либурны, отчаянно рубясь с горцами, прорывающимися к греческим мастерам.

Потеряв треть абордажной команды в хаосе суматошной схватки и впустив касогов на борт, мы невольно замкнули их в ловушке, потеснив врага с обеих сторон. И если до того лучникам было неудобно стрелять – приходилось бить вдоль бортов, то когда горцы сгрудились на узкой площадке отбитой ими палубы, они стали отличной мишенью. Лучники наложили на тетивы стрелы с гранеными наконечниками – и те, выпущенные из невероятно мощных тисовых луков, прошивали разом по два бездоспешных врага, пробивали деревянные щиты. Конец пиратов был страшен – последние касоги пали на палубу, утыканные стрелами, словно ежи…

К полудню флот касогов прекратил свое существование. Мы потеряли целиком одну либурну – ее, захваченную горцами, мы забросали горшками с нефтью. Еще одну пришлось затопить – гребцов на три корабля катастрофически не хватало. А с двумя уцелевшими судами мы вновь вошли в гавань Епталы. Беснующиеся от бессильной ярости касоги поначалу встретили нас на берегу, осыпая проклятиями и не долетающими до либурн стрелами. А вот мои лучники их достали – равно как и расчеты катапульт, потратив последние горшки с нефтью на местную верфь, судовые сараи и запасы выдержанной корабельной древесины, сделанные касогами на будущий год. Ярко полыхнуло пламя, жарко! И под дружным огнем русских стрелков и греческих артиллеристов противник беспорядочно отступил в крепость – хотя справедливее было бы назвать его маневр бегством!

Часть третья

Схватка с половцами

Глава 1

1 мая 1066 г. от Рождества Христова

Херсон

Вторя греческому хору херсонского кафедрального собора апостола Петра, исполняющего тропарь Пасхи, я читаю про себя:

И все же византийский подлинник волнует душу сильнее – голоса сильного мужского хора будто отражаются от стен собора, будто заполняют собой все пространство вокруг, пронизывая сам воздух…

Искусно написанные на стенах базилики лики – Господа, Богородицы, архангелов и апостолов – строго и внимательно смотрят на меня. Но как кажется, в их глазах можно прочесть и одобрение, и заботу, и отеческое напутствие – воистину, во время литургии ты общаешься со святыми, общаешься душой, сердцем! Между тем последние слова Пасхального тропаря находят во мне особенно сильный отклик:

После службы люди выходят из кафедрального собора веселыми и счастливыми. Еще бы, лишь два дня назад мы справили Пасху, сейчас же идет Светлая, Пасхальная седмица – самая радостная и торжественная в году. Невольно я ловлю на себе смеющиеся взгляды гибких и стройных гречанок, только вышедших из базилики и радующихся как празднику, так и солнечному дню. Чуть склонив голову, я отвечаю на их приветливые улыбки, но, увы, сейчас у меня просто нет времени на византийских красавиц. В храме я искал мастера Калинника – и вот в числе последних он покидает собор, истово, с чувством крестясь перед его воротами.

– Мастер Калинник!

– Стратиот Андреас! Какими судьбами?!

Какими судьбами? Хм, действительно… Корабел невольно заставил меня вспомнить события последних месяцев, а заодно и наш с Ростиславом заключительный разговор.

После гибели своего пиратского флота в гавани Епталы касоги наконец-то образумились: поняли разбойники, что их неуязвимость на море и в горах была мнимой и что при желании князь может здорово испортить им жизнь. Потому и явились в Тмутаракань их послы с повинной головой, озвучив желание вновь платить дань да под начало князя воинов своих послать. Ростислав же, давно поняв реалии местной политики, принял послов ласково, поил хмельным медом да гусями верчеными кормил, и великодушно «простил» немного «озоровавших» подданных. Правда, жестко потребовал, чтобы горцы отпустили весь полон с осеннего набега да всем потерявшим близких воздали справедливую виру, по Ярославовой Правде. Возмутились тогда послы, но и князь скинул маску напускного радушия – о, Ростислав это умеет! Уж тогда он гостям ультиматум поставил жесткий: или они его требование выполняют, или он нанимает на Руси большую варяжскую рать да берет под свою руку торков. И с этими силами по весне предаст всю землю касожскую огню, как некогда они грабили его княжество! Притихли послы, поняли, что радушие Ростислава было свидетельством вовсе не его слабости, а лишь только мудрости, протянутой руки мира. Но также поняли, что крут нравом их господин! Присмирев, пообещали выполнить все княжеские требования, и – о чудо! – еще до первого снега к уцелевшим родным вернулась значительная часть русских пленников, и касоги пригнали многочисленные овечьи отары да конские табуны вместо серебряной виры.

И все равно многим такое решение князя казалось несправедливым. Что в общем-то понятно – враг не получил равноценного воздаяния за все бесчестья, что претерпели русские люди в конце лета и осенью. Вот только оно же было и единственным для нас возможным и выигрышным – блефовал князь насчет большой дружины варяжской, блефовал… А коли бы и нанял – так ведь касоги долгое время были и его, и его предшественников главной опорой и военной поддержкой в Тмутаракани. А теперь своей же рукой их истреблять? Понятно, что пролитая кровь не водица, но и разбойники присмирели надолго… я надеюсь. Ну а я решил использовать момент и склонить князя принять Белую Вежу и окрестные донские поселения под свою руку. И ведь не хотел этого делать защитник наш и правитель, никак не хотел…

– Княже, а помнишь, я вез дар тебе от купца новгородского, Вышаты? Тот самый, что теперь держишь ты в ножнах?