Другая жизнь. Назад в СССР-2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 7

— Никакая это не лапша. На осколках посуды были клейма Дулёвского фарфорового завода сорокового года.

— Что за завод такой? — спросил Костик.

— В Орехово-Зуево. Понятно, да? Жили здесь люди до сороковых, а потом исчезли так, что и посёлка нет. А это что? — спросил Глеб таинственно.

— А это то, что замолкни и хватит об этом, — сказал Костик грубо.

Все замолчали и долго ехали так, пока дорогу не перебежала дикая коза или маленький олень. Я заметил только его спину, а мнения видевших это чудо природы разделились. Татьяна кричала: «Ах какой олень!», а Костик «Во, коза!». И не понятно, к кому относились эти слова, потому что Татьяне пришлось прилично вильнуть, чтобы этого оленя не сбить и Костик при этом сильно приложился головой о стекло своей двери.

Так до конца поездки так и обсуждали шишку Костика и то, что нам с Глебом повезло, что между нами был мой рюкзак, который не влез в багажник.

Лагерь располагался под скалой Пржевальского. Эта, почти вертикальная, скала всегда внушала к себе уважение. Удивительно в ней было то, что почти на её вершине в ней был вход в пещеру с озером, которое, естественным образом, переполнялось, и по скале стекала вода. И это, на минуточку с высоты тридцати метров. А сторона была северной и за зиму здесь нарастала громадная наледь, на которой тренировались «ледоходы».

Скала опускалась в воды реки Партизанская, которая раньше называлась Сучан, как и долина. Но так как это было не основное её русло, а старица, река часто мелела и освобождала подходы к основному месту тренировки скалолазов.

— О, Танюша приехала! — встретил нас, разведя руки, словно хотел остановить грудью машину, Игорь Железняк. — Кого ты ещё с собой привезла? О! Глебушка! Костян! А это что за стройный юноша? Брат твой?

Его я видел на скале на Бухте Тихой, и имя запомнил сразу. Это был человек, горевший именно альпинизмом, а не скалолазанием, которое он терпел только как вид тренировки в межсезонье.

— Ты же собирался на Кавказ! — удивлённым голосом сказала Татьяна. — А этот стройный юноша наш бывший сын полка. Его зовут Михаил. Ему стукнуло шестнадцать и он готов влиться в наш коллектив. Ты не помнишь его? Он живёт на Тихой.

— А-а-а… Помню-помню… Шустрый мальчишка был. А сейчас и не узнать…

Константиныч рассматривал меня, обходя вокруг, словно разрабатывал маршрут, только не щупал и бинокль не использовал, как он обычно делал, внимательно разглядывая «тропу» на скале.

[1] «Владивосток» А. Городницкий — https://rutube.ru/video/1824ce3c11f6e4db7c465245fbaff2ba/?r=plwd

Глава 5

— Горы любишь? — спросил он вдруг, словно выстрелил.

— А кто их не любит? — спросил я и расчехлил гитару.

— Пора вливаться в коллектив, — подумал я и стал ритмично бить по струнам.

Звонкие аккорды разлетелись по окрестности, а я запел хриплым баритоном:

— Здесь вам не равнина — здесь климат иной.

Идут лавины одна за одной,

И здесь за камнепадом ревет камнепад.

И можно свернуть, обрыв обогнуть, —

Но мы выбираем трудный путь,

Опасный, как военная тропа.

Кто здесь не бывал, кто не рисковал —

Тот сам себя не испытал,

Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.

Внизу не встретишь, как не тянись,

За всю свою счастливую жизнь

Десятой доли таких красот и чудес.

Нет алых роз и траурных лент,

И не похож на монумент

Тот камень, что покой тебе подарил.

Как Вечным огнем, сверкает днем

Вершина изумрудным льдом,

Которую ты так и не покорил.

И пусть говорят — да, пусть говорят!

Но нет — никто не гибнет зря,

Так — лучше, чем от водки и от простуд.

Другие придут, сменив уют

На риск и непомерный труд, —

Пройдут тобой не пройденный маршрут.

Отвесные стены — а ну, не зевай!

Ты здесь на везение не уповай.

В горах ненадежны ни камень, ни лед, ни скала.

Надеемся только на крепость рук,

На руки друга и вбитый крюк,

И молимся, чтобы страховка не подвела.

Мы рубим ступени. Ни шагу назад!

И от напряженья колени дрожат,

И сердце готово к вершине бежать из груди.

Весь мир на ладони — ты счастлив и нем

И только немного завидуешь тем,

Другим — у которых вершина еще впереди.

Пока я пел, к нам на «шум» сбежались девчонки из нашего лагеря. Их оказалось гораздо больше парней. Да что-там… Парней были единицы, а девчонок человек двадцать.

— Вот это ладно спето! — восхитился Константиныч.

Он как-то странно всегда восхищался. Без подвижки мимических мышц. Словно, его лицо когда-то парализовало и оно застыло маской. Маской Фантомаса его назвать было нельзя. Он был симпатичным парнем, но я никогда не видел его смеющимся. Он не учился в Политехе, а работал на Дальприборе и представлял группу тамошних альпинистов.

— Он у нас теперь разрядник, — похвасталась Татьяна. — Ему сам Рубин его вписал. Правда не посмотрел на год рождения и Мишке придётся книжку переписывать. А чтобы время даром не терять, он выступит за нашу команду. Алма-Атинцы приехали?

Константиныч кивнул и сообщил.

— И Красноярцы. Хорошая компания собирается.

— Сам-то будешь участвовать? — прищурив левый глаз, спросила Татьяна. — Или как всегда?

— Как просить будете, хе-хе…

— Кобелино ты, Игорёк. Смотри, доиграешься.

— Ну, вот… Не успели встретиться, как ты меня обругала. А ещё на вашу стену зовёшь…

— Она не наша, а общая, — буркнула Татьяна.

— Вы — туристы, а я альпинист. Переходили бы в альпинисты, я бы выступал за вас, а так… Мне-то какой резон? Ваши «проходки» в зачёт не идут. Или была бы ты моей женой, например, я бы тогда выступил…

Константиныч привлёк Татьяну к себе, ловко обхватив за талию.

— Пошёл, — постаралась выкрутиться Татьяна, но у неё ничего не получилось. — Сашке расскажу.

— А где он, кстати? — спросил Железняк отпуская девушку. — Что это ты в окружении трёх богатырей, а без суженого-ряженого?

— Его не будет. Сессию досдаёт.

— Ха-ха… Снова завалил! Да он стабилен! Ха-ха! Зачем тебе двоечник, Танюша⁈ Выходи замуж за перспективного инженера. Знаешь сколько я зарабатываю? У-у-у… Даже на Кавказ слетать хватает. А к своему Сашеньке ты присмотрись. Он там, точно, какую-то кралю нашёл и заваливает сессию специально.

— Всё бы тебе на людей напраслину наговаривать, Игорёк.

Татьяна так произнесла «Игорёк», что мне лично захотелось сплюнуть, но я сказал:

— Песня!

И снова заиграл, но уже перебором[1]:

— У беды, хи-хи, — я не в тему хихикнул, но снова сделал серьёзное лицо. — глаза зелёные: Не простят, не пощадят. С головой иду склонённою, виноватый прячу взгляд. В поле ласковое выйду я и заплачу над собой. Кто же боль такую выдумал, и за что мне эта боль? Я не думал, просто вышло так по судьбе — не по злобе. Не тобой рубашка вышита, чтоб я нравился тебе. И не ты со мною об руку из гостей идёшь домой. И нельзя мне даже облаком плыть по небу над тобой.

Я закончил, резко прервавшись.

— Хм! Душевно! — сказал Железняк. — Кто написал?

Я пожал плечами.

— Всё! Хватит лирики! — выдала Татьяна. — Разгружаемся! Мишка, прячь гитару и… Нам с Сашкой палатку поставили?

Спросила она у приблизившихся почти вплотную своих девчонок.

— Поставили, поставили, Танюша.

— Вот! — сказала Миргородская, повернувшись к своим попутчикам. — А вы с Мишкой берите палатку в багажнике и ставьте для себя. И шустрее, вижу, дождь намечается.

— Таню-ю-ю-ш, там палатка неподъёмная, может мы как-нибудь без неё обойдёмся? Она ведь, блин, полноценная десятиместная. А потом ещё собирать её…

Загундел Костик.

— Не десяти, а двенадцати. А где мы провизию хранить будем и снарягу?

— Навес мы сделали и обкопали! — сказала ближайшая к Татьяне девушка.